Советская поэзия. Том второй

Коллектив авторов

‹1962›

МИРМУХСИН^{102}

(Род. в 1921 г.)

С узбекского

ГОРСТЬ ЗЕМЛИ

Стою на земле и держу ее горстку в ладони, стою на земле и к глазам эту горсть подношу… Родная земля, ты — наш мир, наша мать, наша доля, тебе поклониться всем сердцем сыновним спешу! Лежат на ладони твои золотые крупицы, сквозь них прозреваю я сердце живое твое, и вижу, как хлопок поземкою снежной клубится, и вижу: желтеет в прогалинах черных жнивье. Твой запах обычен, и прост, и совсем не изыскан, но в недрах своих аромат ты рождаешь любой: весь мир одаряешь и розами и тамариском, и амбра и мед неразлучны, как воздух, с тобой. Ты

с виду проста — не блестишь драгоценным алмазом, тебя не сравнить с многоцветным павлиньим хвостом. Как радуга, ты не горишь всеми красками разом — но как ты прекрасна в обличии этом простом! Ты темного цвета, родная, ты бурого цвета, но хлопок, рожденный тобою, белей молока; нет вкуса в тебе… что же, может, действительно нету — но сладок твой мед: это было и будет века! Ты радость и разум, ты наша судьба и уменье, начало начал — наша нива и наше жнивье… Я отдал бы весь драгоценный металл и каменья за бурую горсть, за бессмертную силу ее!

‹1962›

* * *

Ни дня без войн на лучшей из планет — да и в былом искать такой не стоит. Пускай и приукрасит даль историк — дня без борьбы в земных анналах нет. Но если бы не красил крови цвет нежнейшую из созданных идиллий, когда б одни, борясь, не уходили — другие не являлись бы на свет. Борьбой и болью полнится от века любая быль, исток любви любой. И неспроста сопровождает боль рождение строки и человека. Душа не зря останется пуста, не опалясь страданием каким-то… Так не заменит нам бумаги кипа исписанного гением листа.

‹1964›

РУКИ, ПОБЕЖДАЮЩИЕ СМЕРТЬ

Да, оперировать сердце живое — Словно в полете чинить самолет. Кто же способен на чудо такое? Вот она в белом халате идет. Славлю не мудрую жрицу науки И не улыбку приветливых глаз, — Славлю красивые, тонкие руки, Смерть победившие тысячу раз!

‹1965›

* * *

Люби начальный свет отчизны, тебе завещанный людьми, и все корыстное отчисли из этой радостной любви. Люби — и, если надо, снова свой жар умей ему отдать не ради славы или слова, не ради блеска и удач. Какой другой любови страстной ты не стремился бы вослед — в толпе, в труде и в шуме странствий неси высокий этот свет. И если, всем идущим бедам и всем превратностям назло, ты будешь полон этим светом — считай, что в жизни повезло. И в день надежд, и в час печальный, от равнодушья утаив, храни отчизны свет начальный до окончанья дней твоих…

‹1967›

ЗЕМНОЙ ПРОСТОР

Двухмоторный стремительный сокол над просторами мощно гудит. Мы несемся высоко-высоко, остается наш край позади. К новым далям, широко раскрытым, мы стрелою уносимся, но в даль родную могучим магнитом тянет душу мою все равно. Над громадой простора земного мы несемся, гудя и звеня, но объятия края родного отпускать не желают меня…

‹1967›

СЕРГЕЙ ОРЛОВ^{103}

(Род. в 1921 г.)

НА ПРИВАЛЕ

Как из камня высечены сталью, От сапог до самых плеч в пыли, Разметавшись молча на привале, Спят солдаты посреди земли. А от них налево и направо Зарева полощутся во мгле, Догорает грозная держава В свежей ржави, в пепле и золе. Батареи издали рокочут, Утопают города в дыму, Падают разорванные в клочья Небеса нерусские во тьму. Но спокойно за пять лет впервые Спят солдаты посреди огней, Потому что далеко Россия — Даже дым не долетает к ней!

* * *

Кто

же первый сказал мне на свете о ней? Я никак не припомню сейчас. Может, первый назвал ее имя ручей, Прозвенел по весне и погас. Мог сказать бы отец, но я рос без отца. В школе мать говорила, обучая детей. Я не слушал, я ждал лишь уроков конца, — Дома не с кем меня оставлять было ей. А вокруг только небо, леса и поля, Пела птица-синица, гуляли дожди, Колокольчик катился, дышала земля, И звенел ручеек у нее на груди. Может, птица-синица, береза в лесах, Колокольчик с дороги, калитка в саду, В небе радуга, дождь, заплутавший в овсах, Пароход, прицепивший на мачту звезду, Рассказали, как это бывает, о ней, Но тогда я, пожалуй, был робок и мал И не знал языка ни синиц, ни дождей… Я не помню, кто мне о России сказал.

* * *

Уходит в небо с песней полк От повара до командира. Уходит полк, наряжен в шелк, Покинув зимние квартиры. Как гром, ночной аэродром. Повзводно, ротно, батальонно Построен в небе голубом Десантный полк краснознаменный. Там, в небе, самолетов след — Как резкий свист кинжальных лезвий, Дымок дешевых сигарет И запах ваксы меж созвездий. Пехота по небу идет, Пехота в облаках, как дома. О, знобкий холодок высот, Щемящий, Издавна знакомый. По тем болотам подо Мгой, Где мы по грудь в грязи тонули И поднимались над кугой На уровне летящей пули. Смотрю, как мерзлую лозу Пригнул к земле железный ветер, Стою и слушаю грозу, Как будто первый раз заметил, Что подвиг, как бы он высок, Как ни был бы красив, — работа. И пахнет кирзою сапог, И звездами, и солью пота…

ВТОРОЙ

Дорогу делает не первый, А тот, кто вслед пуститься смог. Второй. Не будь его, наверно, На свете не было б дорог. Ему трудней безмерно было — Он был не гений, не пророк — Решиться вдруг, собрать все силы, И встать, и выйти за порог. Какие в нем взрывались мысли! И рушились в короткий миг Устои все привычной жизни. Он был прекрасен и велик. Никто не стал, никто не станет Второго славить никогда. А он велик, как безымянен, Он — хаты, села, города! И первый лишь второго ради Мог все снести, мог пасть в пути, Чтоб только тот поднялся сзади, Второй, чтобы за ним идти. Я сам видал, как над снегами, Когда глаза поднять невмочь, Солдат вставал перед полками И делал шаг тяжелый в ночь. В настильной вьюге пулемета Он взгляд кидал назад: «За мной!» Второй поднялся. Значит, рота — И вся Россия за спиной. Я во второго больше верю. Я первых чту. Но лишь второй Решает в мире — а не первый, — Не бог, не царь и не герой.

* * *

Это было все-таки со мной В день девятый мая, в сорок пятом: Мир желанный на оси земной Утвердил я, будучи солдатом. Пели птицы, радуга цвела, Мокрой солью заливало щеки… А земля сожженная ждала, И с нее я начал, как с опоки. Начал вновь мечты и все дела, Села, пашни, города, плотины, Выбелив на солнце добела Гимнастерки жесткую холстину. Это было все-таки со мной. Для труда, прогулки и парада Не имел я лучшего наряда И в рабочий день и в выходной. Кто-то за железною стеной Рабским посчитал мое терпенье. Что ему сказать? Его с коленей В сорок пятом поднял я весной, Начиная мира сотворенье. Шел бетон, вставали корпуса, Реки переламывали спины, Домны озаряли небеса, Плуг переворачивал равнины. Это было все-таки со мной. С неба на земные континенты Я ступил, затмив собой легенды, В форме космонавта голубой. Я иду дорогою земной, Перед солнцем не смежая веки… Все, что в мире делается мной, Остается на земле навеки.