Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне

Майоров Николай Петрович

238. Памятник

Им не воздвигли мраморной плиты. На бугорке, где гроб землей накрыли, Как ощущенье вечной высоты, Пропеллер неисправный положили. И надписи отгранивать им рано — Ведь каждый небо видевший читал, Когда слова высокого чекана Пропеллер их на небе высекал. И хоть рекорд достигнут ими не был, Хотя мотор и сдал на полпути, — Остановись, взгляни прямее в небо И надпись ту, как мужество, прочти. О, если б все с такою жаждой жили! Чтоб на могилу им взамен плиты, Как память ими взятой высоты, Их инструмент разбитый положили И лишь потом поставили цветы. 1938 ^{238}

239. Торжество жизни

Рассвет сочился будто в сите, Когда в звенящем серебре Рванулся резко истребитель Косым движением к земле. Пилот, в бесстрашье шансы взвесив, Хватался в спешке за рули, Но все дороги с поднебесья К суровой гибели вели. И

с жаждой верной не разбиться, Спасая в виражах мотор, Хотел он взмыть, но силу птицы Презрели небо и простор. Она всё тело распластала, Скользя в пространстве на крыле, И вспышкой взрыва и металла Жизнь догорела на земле. …А сила ветра так же крепла, Восходом солнца цвёл восток, И на земле сквозь дымку пепла Пробился утренний цветок. Уже истлели тело, крылья, Но жизнь, войдя с людьми в родство, Презрев пред гибелью бессилье, Своё справляла торжество. Как прежде, люди в небо рвались В упорной жажде высоты. А в небе гасли, рассыпались Звёзд изумрудные цветы. И пахли юностью побеги Ветвей. Прорезав тишину, Другой пилот в крутом разбеге Взмыл в голубую вышину. Мир был по-прежнему огромен, Прекрасен, радужен, цветист; И с человечьим сердцем вровень На ветке бился первый лист. И, не смущаясь пепла, тлена, Крушенья дерзостной мечты, Вновь ликовала кровь по венам В упорной жажде высоты! 1938 ^{239}

240. На Родине

Там не ждут меня сегодня и не помнят. Пьют чаи. Стареют. Свято чтут Тесноту пропахших пылью комнат, Где мои ровесники растут, Где, почти дверей плечом касаясь, Рослые заходят мужики И на стол клеенчатый бросают Красные, в прожилках, кулаки. В дымных, словно баня, плошках Мать им щи с наваром подает. Мухи бьют с налета об окошко. Кочет песни ранние поет. Только в полдень отлетевшим залпом, Клочьями оборванного сна, Будто снег на голову, внезапно Падает на окна тишина. Пахнут руки легкою ромашкой. Спишь в траве и слышишь: от руки Выползают стайкой на рубашку С крохотными лапками жуки. Мир встает такой неторопливый, Весь в цветах, глубокий, как вода. Даже слышно вечером, как в нивы Первая срывается звезда. Людям не приснится душный город, Крик базара, ржанье лошадей, Ровное теченье разговора… Люда спят. Распахнут резко ворот. Мерное дыхание грудей. Спят они, раскинув руки-плети, Как колосья без зерна, легки. Густо лиловеют на рассвете Вскинутые кверху кадыки. Видят сны до самого рассвета И по снам гадают — так верней — Много ль предстоящим летом Благодатных выпадет дождей? Я запомнил желтый подоконник, Рад тому, что видеть привелось, Как старик, изверившись в иконе, Полщепотки соли на ладони Медленно и бережно пронес. Будет дождь: роняют птицы перья Из пустой, далекой синевы. Он войдет в косые ваши двери Запахом немолкнущей травы, Полноводьем, отдыхом в работе, С каждым часом громче и свежей. Вы его узнаете в полете Небо отвергающих стрижей, В бликах молний и в гуденье стекол, В цвете неба, в сухости ракит, Даже в том, как торопливо сокол Мимо ваших окон пролетит. 1938 ^{240}

241. «Заснуть. Застыть. И в этой стыни…»

Заснуть. Застыть. И в этой стыни Смотреть сквозь сонные скачки В твои холодные, пустые, Кошачьи серые зрачки. В бреду, в наплыве идиотства, Глядя в привычный профиль твой, Искать желаемого сходства С той. Позабытой. Озорной. И знать, что мы с тобою врозь Прошли полжизни тьмой и светом Сквозь сонм ночей весны — и сквозь Неодолимый запах лета. И всё ж любить тебя, как любят Глухие приступы тоски, — Любил безумный, страшный Врубель Свои нелепые мазки. 1938 ^{241}

242. «Я лирикой пропах, как табаком…»

Я лирикой пропах, как табаком, И знаю — до последнего дыханья Просить ее я буду под окном, Как нищий просит подаянья. Мне надо б только: сумрак капал, И у рассвета на краю Ночь, словно зверь большой, на лапы Бросала голову свою… 1938 ^{242}

243. Волк

Когда раздался выстрел, он Еще глядел в навес сарая, В тот гиблый миг не понимая, Что смерть идет со всех сторон. Стоял на рыхлом талом насте, По ветру ставил чуткий нос, Когда двухствольным резким «Здрасьте!» В ушах и в теле отдалось. Он падал медленно под креном Косого резкого угла. Еще медлительней по венам Кровь отворенная текла. Сбежались люди, тишь нарушив Плевком холодного ствола. А под его тяжелой тушей Уже проталина цвела. И рядом пыж валялся ватный У чьих-то мех обутых ног, И потеплел — в багровых пятнах — Под теплой лапою ледок. Там, где нарост остистой шерсти Свалялся в ледяной комок, Шесть кровоточащих отверстий Струили приторный дымок. Он издыхал с косым оскалом, В паху еще теплился зуд, Но смерть всё близилась и крала Теченье считанных

минут. Уже светало. Пахло хлебом, Овчиной, близким очагом. А рядом волк лежал и в небо Смотрел тоскующим зрачком. Он видел всё: рассвет и звезды, Людей, бегущих не спеша, И даже этот близкий воздух, Которым больше не дышать. Голодной крови теплый запах Тревожил утреннюю рань, И нервно сокращалась в лапах Рывками мускульная ткань. Бежали судороги в теле, В снег ртутью падала слеза, А в небо синее смотрели Большие серые глаза… Нет, в них не виделось испуга, Они грустили лишь о том, Что сероглазая подруга Его не встретит за бугром. Они, как склизлый студень, стыли, Так он лежал в чужих ногах, Смертельно раненный навылет Под теплый и бесшерстный пах. 1938 ^{243}

244. Отелло

Пусть люди думают, что я трамвая жду, В конце концов кому какое дело, Что девушка сидит в шестом ряду И равнодушно слушает «Отелло». От желтой рампы люди сатанеют. Кто может девушке напомнить там, Что целый год ищу ее, за нею, Как этот мавр, гоняясь по пятам. Когда актеры позабыли роли И — нет игры, осталась лишь душа, Партер затих, закрыл глаза от боли И оставался дальше не дыша. Как передать то содроганье зала, Когда не вскрикнуть было бы нельзя. Одна она с достоинством зевала, Глазами вверх на занавес скользя. Ей не понять Шекспира и меня! Вот крылья смерть над сценой распростерла. И, Кассио с дороги устраня, Кровавый мавр берет жену за горло. Сейчас в железы закуют его, Простится он со славой генерала, А девушка глядела на него И ничего в игре не понимала. Когда ж конец трагедии? Я снова К дверям театра ждать ее иду. И там стою до полчаса второго. А люди думают, что я трамвая жду. 1939 ^{244}

245. Август

Я полюбил весомые слова, Просторный август, бабочку на раме И сон в саду, где падает трава К моим ногам неровными рядами. Лежать в траве, желтеющей у вишен, У низких яблонь, где-то у воды, Смотреть в листву прозрачную И слышать, Как рядом глухо падают плоды. Не потому ль, что тени не хватало, Казалось мне, вселенная мала? Движения замедленны и вялы, Во рту иссохло. Губы как зола. Куда девать сгорающее тело? Ближайший омут светел и глубок. Пока трава на солнце не сгорела, Войти в него всем телом до предела И ощутить подошвами песок! И в первый раз почувствовать так близко Прохладное спасительное дно. Вот так, храня стремление одно, Вползают в землю щупальцами корни, Питая щедро алчные плоды, — А жизнь идёт, — всё глубже и упорней Стремление пробиться до воды, До тех границ соседнего оврага, Где в изобилье, с запахами вин, Как древний сок, живительная влага Ключами бьёт из почвенных глубин. Полдневный зной под яблонями тает На сизых листьях тёплой лебеды. И слышу я, как мир произрастает Из первозданной матери — воды. 1939 ^{245}

246. Что значит любить

Идти сквозь вьюгу напролом. Ползти ползком. Бежать вслепую. Идти и падать. Бить челом. И все ж любить ее — такую! Забыть про дом и сон, Про то, что Твоим обидам нет числа, Что мимо утренняя почта Чужое счастье пронесла. Забыть последние потери, Вокзальный свет, Ее «прости» И кое-как до старой двери, Почти не помня, добрести, Войти, как новых драм зачатье, Нащупать стены, холод плит… Швырнуть пальто на выключатель, Забыв, где вешалка висит. И свет включить. И сдвинуть полог Крамольной тьмы. Потом опять Достать конверты с дальних полок, По строчкам письма разбирать. Искать слова, сверяя числа, Не помнить снов. Хотя б крича, Любой ценой дойти до смысла, Понять и сызнова начать. Не спать ночей, гнать тишину из комнат, Сдвигать столы, последний взять редут, И женщин тех, которые не помнят, Обратно звать и знать, что не придут. Не спать ночей, не досчитаться писем, Не чтить посулов, доводов, похвал И видеть те неснившиеся выси, Которых прежде глаз не достигал. Найти вещей извечные основы. Вдруг вспомнить жизнь. В лицо узнать ее. Прийти к тебе и, не сказав ни слова, Уйти, забыть и возвратиться снова, Моя любовь — могущество мое. 1939 ^{246}

247. «Тогда была весна. И рядом…»

Тогда была весна. И рядом С помойной ямой на дворе, В простом строю равняясь на дом, Мальчишки строились в каре И били честно. Полагалось Бить в спину, в грудь, еще — в бока. Но на лицо не подымалась Сухая детская рука. А за рекою было поле. Там, сбившись в кучу у траншей, Солдаты били и кололи Таких же, как они, людей. И мы росли, не понимая, Зачем туда сошлись полки: Неужто взрослые играют, Как мы, сходясь на кулаки? Война прошла. Но нам осталась Простая истина в удел, Что у детей имелась жалость, Которой взрослый не имел. А ныне вновь война и порох Вошли в большие города, И стала нужной кровь, которой Мы так боялись в те года. 1939 ^{247}