Совместить несовместимое
Шрифт:
Мои представления о мире, равно как и миллионов моих западногерманских сверстников-соотечественников, не смущало никакое целенаправленное воздействие. Также, как в СССР, образование было всеобщим, обязательным и бесплатным. Предметы в школе были просто предметами, без всякой идеологической подоплёки. Если физика и математика, то просто физика и математика, а не потому, что какой-то съезд какой-то партии указал на необходимость овладевать законами природы во имя всемирной победы социализма и коммунизма. В начальной школе и гимназии нам хорошо преподавали немецкий и иностранные языки, благодаря чему уже к 15-ти годам, помимо родного стандартного немецкого, гамбургского платта 4 и практически родного русского (кроме интонаций, которые я не всегда мог передать идеально), я почти свободно говорил по-английски и по-французски, и даже по-голландски. Была ещё и латынь. Никаких политинформаций не проводилось. Мы не выступали с гневным осуждением внешней и внутренней политики какой-либо страны, не должны были кого-то любить или осуждать. Свобода творческой и научной деятельности,
4
Hamburger Platt (нем.) – гамбургский нижненемецкий диалект.
Моя Германия славилась великим, интонационно и лексически выразительным языком – Новалиса, Шиллера, Гейне и Гёте. По свидетельству моих родителей, русские редко знали, и ещё реже любили немецкий, – в отличие от французского, – уже задолго до Второй мировой войны считая его грубым и пригодным лишь для короткого и безапелляционного разговора с врагом. Позже я имел возможность убедиться на собственном опыте, что это правда. Практически все мои более поздние русские и русскоговорящие знакомые из России и стран бывшего СССР испытывали довольно прохладное отношение к немецкому языку, за исключением тех, кто занимался языком профессионально, был филологом, лингвистом, переводчиком или специализирующимся на Германии или Австрии, дипломатом. Психологически понятно и объяснимо, что Первая мировая, и в ещё большей степени, великая Отечественная война советского народа против немецкого фашизма многократно усилили давнюю историческую нелюбовь ко всему немецкому – «чрезмерному» и «бесчеловечному» орднунгу (порядку и правилам), и связанному с немецкой национальной психологией, языку. «Ordnung ist das halbe Leben», – говорит немецкая поговорка. «Порядок – это половина жизни». На что все мои знакомые русские филологи и дипломаты, которые искренне любили не только немецкий язык, но образ жизни и мышления, всегда в русском стиле с удовольствием добавляли: «und Unordnung die andere H"alfte». «А беспорядок – другая».
Из детских и юношеских лет помню немецкие народные и авторские лирические песни – самые романтичные и грустные в мире. Видимо, так тянулась к свободе и красоте немецкая душа в условиях идеально сформулированных, всегда соблюдавшихся параграфов немецких законов. И потрясающую природу, разную и всегда ошеломляющую. От северных морей, речных устий и равнинной Люнебургской пустоши на Северо-Западе страны и Нижней Саксонии, через сотни километров бескрайних полей до почти трёхкилометровых снежных вершин на севере баварских Альп. По Германии можно было неделями путешествовать, выясняя, что же всё-таки величественнее. Равнины или горы? Север или Юг? Запад и Восток, правда, отличались, скорее, политической, чем географической спецификой. Но мою замечательную и прекрасную Германию было невозможно не любить.
Моя страна всегда славилась удивительным духом, ответственностью и организованностью сограждан. После позорной и преступной Второй мировой войны, развязанной немцами по всей Европе, из «искалеченной и морально уничтоженной нации», «кучи мусора, в которой копошились 40 миллионов голодных немцев» (гамбургские и гёттингенские друзья отца часто произносили подобные фразы) мы довольно быстро оправились от поражения, и уже через 15 лет явили миру немецкое экономическое чудо. Которое до сих пор многие считают исторически лучшим вариантом рая на Земле. Как сказал в середине шестидесятых второй канцлер ФРГ Людвиг Эрхард, «решительная воля и честный труд всего народа просто не могли не справиться с любой, почти кажущейся безнадёжной, ситуацией».
Цитирую свои во многом сохранившиеся по причине их яркости, юношеские воспоминания, состоявшие из высказываний прозаиков и поэтов, филологов и политиков, в середине восьмидесятых бывших гостями и участниками неформальных и по-настоящему глубоких дискуссий в нашей гамбургской квартире. Да, в течение полутора десятков лет моей жизни у моей семьи и родителей появилась пара десятков коллег и приятелей, с которыми они работали в Гамбургском Университете и были участниками различных приёмов и дискуссий довольно ярких интересных представителей гамбургской общественности. Сам Гамбургский университет претерпел серьёзные управленческие реформы, а именно, был переведён на самоуправленческие рельсы в соответствии с принятым в 1969-м году новым законом. Наш университет был вовсе не такой древний, как Гейдельбергский – в котором в XIII веке родилась знаменитая песня. Гимн студенчества, исполняемый на латыни: «Gaudeamus igitur, Juvenes dum sumus!» («Итак, будем веселиться, Пока мы молоды!») Наш университет был даже не такой старый, как основанные в XVIII веке с разницей в двадцать лет, университеты Гёттингенский и Московский. Гамбургский Университет был основан в начале ХХ века, и всё же отличался солидностью и серьёзностью, и был настоящим «храмом науки».
Гамбургские авторы литературных произведений семидесятых были достаточно разноликими, но при этом сама немецкая литература оставалась довольно целостной. Все они отражали время. Трудное для немцев военное и послевоенное время. Отражали судьбу Германии. Больше всех в Гамбурге была известна графиня и доктор политологии Марион фон Дёнхофф. Политический аналитик и писательница, главный редактор еженедельника «Время» (оказалось, что впоследствии я получил ту же учёную степень, что была у доктора фон Дёнхофф). Её книги «Имена, которые
5
D"onhoff M. Namen die keiner mehr nennt. K"oln, 1962; D"onhoff M. Weit ist der Weg nach Osten. Stuttgart, 1990.
Арно Шмидт, родившийся в семье гамбургского полицейского, после смерти отца жил вместе с матерью в её родном городе Любань в Нижней Силезии – Юго-Западной части современной Польши. Во время Второй мировой войны служивший в Бундесвере и побывавший в плену, к началу семидесятых он был известным 60-летним писателем, «пессимистом и солипсистом» 6 . В «Чёрном зеркале» он описывает апокалипсис, вызванный могущественным Ветхозаветным монстром, государством-Левиафаном, известным своей жестокостью у Томаса Гоббса, известная книга которого была впервые издана в Англии в 1651 году. У Шмидта было довольно специфическое отношение к словам и слогам. В каждом слоге он скрупулёзно выискивал частицы смысла, где это только было возможно. Находясь под влиянием Фрейда и Эдгара По, расшифровывая тексты и «потоки сознания», Арно Шмидт до сих пор считается довольно эксцентричным автором, склонным к мистике и эзотерике.
6
Солипсизм (лат. solus ipse) – «только я», признание только своего собственного сознания вне всяких сомнений и единственно существующим, отрицание объективного существования всех других индивидов и предметов.
Гамбургским интеллектуалам 1970—80-х годов были также известны романы Ханса Эриха Носсака «Неизвестному победителю» (1969), «Украденная мелодия» (1972) и «Счастливый человек» (1975). Ровесник века, прозаик и поэт, многие рукописи которого сгорели при бомбардировке Гамбурга в 1943-м, героями своих произведений напоминал персонажи Франца Кафки.
Ещё был гамбургский писатель и «этнопоэт» Хуберт Фихте, известный изучением Латинской Америки и встречами с Борхесом и Сальвадором Альенде, путешествиями по Гаити, Танзании и Эфиопии. Начиная с 1974-го, он начал издавать многотомный цикл «История чувствительности», в который вошли романы, эссе и рассказы о путешествиях. Одним из первых европейских авторов, в романе «Опыт полового созревания» он написал об «осознании гомосексуальности», а в середине восьмидесятых в возрасте пятидесяти лет скончался от СПИДа. А ещё через десять лет в Гамбурге учредили премию имени Фихте за необычные литературные работы. Это тоже была часть жизни либерализирующегося послевоенного Запада, стремящегося чувствовать и жить. Никто не думал, что через полвека после войны дело дойдёт до однополых браков. Даже в восьмидесятые это ещё были меньшинства, осторожные в своём поведении и выражении нетрадиционности.
В гамбургских литературных кругах неоднократно упоминался и незримо присутствовал будущий Лауреат Нобелевской премии по литературе 1972 года Хайнрих Бёлль. Он был широко известен, печатался значительными тиражами и не раз бывал в СССР, даже нелегально вывозил на Запад рукописи Александра Солженицына, в результате чего в Стране Советов был надолго запрещён 7 . В юности особенно понравилась повесть «Поезд пришёл вовремя», опубликованная ещё в 1949-м, с которой, возможно, и начался рост его популярности. Потрясающая история «обычных» человеческих судеб в бедствиях и ужасах войны.
7
В 1988—94 годы к Солженицыну в России был особый читательский интерес. Он печатался десятками издательств и миллионами экземпляров. А «Как нам обустроить Россию» в 1990-м году вышла рекордным тиражом в 27 миллионов экземпляров. В 1994-м мне довелось побывать на его лекции в Московском университете имени Ломоносова.
Вызывал интерес и самый молодой, по сравнению с перечисленными, будущий Лауреат Нобелевской премии по литературе 1999 года Гюнтер Грасс с его «Данцигской трилогией», в том числе «Жестяным барабаном» (1959), а также «Под местным наркозом» (1969) и «Из дневника улитки» (1973). Грасс родился в Вольном городе-государстве Данциге (Гданьск в современной Польше). Его отец был немец, а мать – кашубка (кашубы – западнославянский народ на Севере Польши). Некоторое время служивший в Бундесвере, участвовавший в битве за Берлин и побывавший, после ранения, в американском плену, он, как и многие другие представители поколения, говорил о вине фашизма перед народами. В те годы, как и мой отец, Грасс высказывался против объединения Германии. И только сегодня, оглядываясь на два с половиной десятилетия назад, я понимаю, что прежде единый народ более не мог и не должен был оставаться разделённым, независимо от того, насколько весомые политические причины когда-то лежали в основе подобных решений. После окончания второй мировой войны, и особенно к концу восьмидесятых многое изменилось. Запад постепенно одерживал победу в «холодной войне», Советский Союз переставал быть «сверхдержавой», и препятствовать воссоединению двух Германий было уже не только абсолютно невозможно, но и безнравственно.