Совместить несовместимое
Шрифт:
Вернуть оказалось невозможно. И если объединение Германий было естественным и необходимым, хотя и проблемным процессом, которого нельзя было избежать, потому что это был один народ 14 , то необходимость «евроинтеграции» в рамках ЕС именно в тех формах, в которых это потом происходило, была далеко не очевидна. Несмотря на скептическое отношение к Ленину как «строителю» пролетарского государства, не могу не признать его политическую прозорливость, когда ещё в 1915-м году он говорил о Соединённых Штатах Европы как грядущей форме европейского противостояния США. Эмоциональные объединительные импульсы немецкого общества начала и середины девяностых со временем сменились
14
Точно как присоединения Крыма к России в 2014-м, утраченного в результате сиюминутных и недальновидных партийно-бюрократических решений Никиты Хрущёва в 1954-м и Бориса Ельцина в 1991-м.
В переживаниях и дискуссиях со сверстниками и приятелями отца я встретил 1990-е. Если в этот период о Европейском сообществе (Europ"aische Gemeinschaft, EG, Echt Gut! – «По-настоящему хорошо!») ещё говорили в абстрактно-лозунговом формате, то Маастрихтский договор двадцати восьми европейских государств 1993-го года юридически зафиксировал создание новой сверхгосударственной структуры – Европейского союза (ЕС) (Europ"aische Union, EU). На фоне этих, сверхважных для любого европейца, событий, даже прежний интерес немцев и других европейцев к Советскому Союзу в значительной степени отошёл на второй план. Понимая, что в России и других советских республиках тоже происходит что-то серьёзное, мы были настолько сильно вовлечены в немецкие дебаты, что на внимание к «восточному соседу» не оставалось времени и сил.
Как случилось, что именно на рубеже 1980—90-х годов и в Германии, и в СССР, – бесконечно оторванных друг от друга странах, – одновременно начали происходить настолько колоссальные, судьбоносные изменения? Распад СССР, воссоединение Германии и возникновение Европейского союза произошли, по историческим меркам, практически одновременно, символизируя, что что-то в современном мироустройстве начало коренным образом меняться. В те годы мы ещё не могли всецело осознать, что начала меняться сама Ялтинская система мироустройства – относительный, хрупко-равновесный мир после Второй мировой войны, очертания которого были сформулированы в решениях Крымской конференции союзных держав в феврале 1945-го. До этого международные отношения складывалась после Венского конгресса 1815 года, отразившего результаты наполеоновских войн. А ещё раньше решающее значение имел Вестфальский мир 1648 года, констатировавший завершение «тридцатилетней войны» и ознаменовавший начало эпохи международных отношений. Что придёт на смену постепенно устаревающей Ялтинской системе через двадцать-тридцать лет, в первые десятилетия XXI века?
Отнюдь не военные действия на территории СССР на Восточном фронте до Сталинградской битвы, когда немецкая армия продолжала наступать, Зигфрид описывает как самый ужасный период своей жизни. С содроганием, как самое страшное время, наполненное ощущением полной растерянности и близкой смерти, он вспоминает начало плена. Насквозь промёрзший февральский эшелон, направляющийся в глубокий советский тыл – Западную Сибирь. «Просто счастье, что не в Восточную, не в Магадан и не на мыс Дежнёва», – горько шутил Зигфрид, много читавший про Россию после возвращения и явно разбиравшийся в советской географии.
Как и многие другие товарищи по плену, Зигфрид, без каких-либо доказательств личной вины, сверхбыстрым формальным псевдосудом был приговорён к пятнадцати годам лагерей. С высокой температурой, обморожениями и алиментарной дистрофией, умирая в товарных вагонах от холода и голода рядом с трупами немецких солдат, Зигфрид и его товарищи не могли знать, что 15, 20 или даже 25 лет страшного приговора даже в самом пессимистическом варианте для всех закончатся максимум через 12—14 лет. И последний выживший немецкий солдат и офицер, не запятнавший себя массовыми убийствами, в 1955—57 годах вернётся в Германию. Правда, 12—14 лет тоже было чудовищно много.
Как говорил Зигфрид: «Если бы
Не было никакой диагностической лабораторной базы в госпиталях. Больные не размещались по заболеваниям. Смешанное размещение было чревато перекрёстными заражениями, существовала постоянная угроза эпидемического распространения инфекционных заболеваний. А пик смертности приходился на первые дни после прибытия военнопленных в спецгоспиталь.
В первые годы пребывания немецких военнопленных в советских лагерях, пока система ГУПВИ только формировалась, были значительные трудности в медицинском обслуживании и снабжении продуктами, вследствие чего заболеваемость и смертность достигали 70—75% от общего числа военнопленных. Зигфрид многократно произносил эту фразу, хорошо известную и немцам, и русским: «Was dich nicht umbringt, macht dich stark». «То, что тебя не убьёт, сделает сильнее». Выжить в таких условиях можно было только чудом. С моим другом Зигфридом это чудо произошло.
Изменения в СССР оказались ещё более непредсказуемыми и тотальными, чем в Западной Европе. В августе 1991-го, после попытки антигорбачёвского государственного переворота была запрещена деятельность Коммунистической партии, а в декабре принято Беловежское соглашение, провозгласившее прекращение существования СССР «как субъекта международного права и геополитической реальности». Огромная «империя зла» (как назвал её Рональд Рейган, когда мне было 13 лет), десятилетия державшая в страхе не только восточно-европейских сателлитов, но и весь западный мир, потерпела поражение в «холодной войне». И наконец-то, как об этом мечтали не только мои родители и даже я, но и вся европейская интеллигенция, ушла с исторической сцены, справедливо уступив место, как мы тогда считали, демократической России.
Мы с моим отцом тогда особенно не возражали, приветствуя ожидаемое «демократическое развитие». Но всё же выражали обоснованный скепсис насчёт демократичности, уже тогда вряд ли ошибаясь по этому поводу. Историческая значимость распада советской империи для всего остального мира была сопоставима разве что с крахом древнеримской империи, о котором можно было судить только по учебникам. В первую очередь, именно фатальное ослабление СССР, следствием которого явилось не только горбачёвское «новое мышление», но изменение мировой геополитической конфигурации, в конце восьмидесятых привело к объединению двух Германий и запуску «мегапроекта» европейской интеграции.
С крушением СССР открылся и «железный занавес». Советские люди получили возможность выезжать за границу, посещать западноевропейские страны и США. И если в 1990-м году ещё требовалась выездная виза, разрешение от властей СССР своим гражданам временно покинуть территорию страны, то в 1991-м стало достаточно визы той страны, которую советский гражданин хотел посетить. Новые свободы возникали каждый день. На съездах народных депутатов в Кремле обсуждались и транслировались на всю страну обсуждения прежде неслыханных вопросов. В магазинах не было еды, по карточкам, получаемым по паспорту по месту жительства, выдавались сахар и водка. Но сердце советского гражданина было снова преисполнено надеждами на светлое будущее.