Совы в Афинах
Шрифт:
“К воронам с...” Но Соклей к тому времени смирился с тем, что ему не спится. Он встал с постели, облегчился и отправился в "Андрон" позавтракать. Протомах и Менедем уже были там. “Как ты сегодня?” Спросил Соклей.
“Что ж, спасибо”, - ответил проксенос.
“Просто замечательно”, - добавил Менедем с улыбкой. Это могло означать что угодно или ничего. Соклей искренне надеялся, что это ничего не значит.
Он взгромоздился на табурет. Раб, который разбудил его, принес ему ячменную кашу и разбавленное вино. “Ешь”, - сказал Протомахос,
Соклей наблюдал за своим двоюродным братом, пока тот накладывал ложкой овсянку. Менедем не выказал ничего необычного. Поднялся ли он наверх и попытался ли соблазнить жену Протомахоса? Если бы он попытался, удалось ли ему? Что бы ни случилось, женщина не пошла к своему мужу с рассказом об изнасиловании или попытке изнасилования. Это было уже что-то. Но что сделал Менедем? Грозила ли им немедленная выселка или что похуже? Вежливое выражение лица Менедема было доказательством против любопытства Соклея.
Как только Протомах закончил завтракать, он встал. Менедем сделал то же самое. Соклей присоединился к ним. Протомах сказал: “Что ж, теперь мы посмотрим, как наши современные поэты сравнятся с Айсхилосом”.
“Ставлю на Айсхилоса”, - сказал Менедем.
“Мне нравятся некоторые современные работы”, - сказал Соклей. Протомахос опустил голову.
Менедем сказал: “Что касается меня, то я рад приветствовать вас обоих. Большинство современных трагиков думают, что они должны отличаться, чтобы быть умными, и большинство различий никуда не годятся. Во всяком случае, так я это вижу ”.
“Доля правды в этом, безусловно, есть”, - сказал Протомахос. “Хотя, я думаю, только часть, о наилучший. Некоторые стихи, написанные в наши дни, очень хороши”.
Соклей вошел в театр, готовый согласиться с проксеном. На этот раз, несмотря на протесты Протомахоса, он и Менедем заплатили за место ведущего. Протомахос в ответ погнался за продавцом медовых пирожных по проходу, чтобы купить что-нибудь из его товаров для родосцев. Как только он оказался вне пределов слышимости, Соклей сказал: “Пожалуйста, скажи мне, что ты этого не делал”.
“Не сделал что?” Да, Менедем был наполовину слишком невинен.
“Знаешь что. Подыграй жене Проксена. Ты знаешь, что пялился на нее. Ты признался в этом. Ее походка!” Соклей хлопнул себя ладонью по лбу.
“Хорошо. Я скажу тебе, что я не заигрывал с ней”. Менедем наклонился и поцеловал его в щеку. “Но, мой дорогой, я говорю тебе правду?”
Прежде чем Соклей смог найти какой-либо ответ на это, Протомахос вернулся с медовыми пирожными. Соклей сидел там, ел и облизывал пальцы… и волновался. Он не переставал беспокоиться, даже когда начались спектакли. Возможно, его собственное мрачное настроение сделало его менее восприимчивым к ним, чем он был бы в противном случае - или, возможно, Менедем был прав, и они действительно были не очень хороши. В тот день и на следующий примерно половина трагедий, которые он видел, так точно имитировали старые образцы, что он удивился, почему их поэты утруждали себя тем, чтобы писать пером на папирусе. Остальные были определенно новыми, что, на его взгляд, не означало, что они улучшили своих предшественников.
Одна
“Как? В том, как поэт обращался с Одиссеем?” Соклей думал, что знает, что беспокоит его кузена.
И он оказался прав. Менедем опустил голову. “То, как он плохо обращался с Одиссеем, ты должен сказать. Надеюсь, ты знаешь историю из Илиады ?”
“Да, моя дорогая”, - терпеливо сказал Соклей. “У меня нет твоей страсти к Гомеру, но я знаю стихи. Одиссей и Диомед шпионят для Ахайои с сильными гривами и натыкаются на Долона, который шпионит для троянцев. Они сбивают его, он умоляет сохранить ему жизнь, но они убивают его вместо того, чтобы удерживать для получения выкупа ”.
“Это близко, но это не совсем правильно, и различия важны”. Менедем все еще кипел от злости. “В Илиаде Долон умоляет Диомеда сохранить ему жизнь, и именно Диомед отправляет его в дом Аида. Но что сделал этот так называемый трагик? Он превратил Одиссея в злодея, вот что. Он заставил его водить Долона за нос, дать ему ложную клятву, что ему не причинят вреда, если он заговорит, а затем, как только он расскажет все, что знает, что поэт заставляет Одиссея делать? Он заставляет его повернуться к Диомеду и сказать: "Истина растрачивается на врага", и затем Диомед убивает Долона! Это неправильно”.
Протомах сказал: “Лучший, поэты изображали Одиссея вероломным пособником, по крайней мере, со времен Софокла. И вы не можете отрицать, что это часть его характера в эпосах ”.
“Я этого не отрицаю”, - серьезно сказал Менедем. “Это часть его характера. Но это не единственная роль, и трагики поступают с ним неправильно, выдавая это за то, кем он является на самом деле. Одиссей - это Софрон: он выжимает максимум из того, что у него есть. Он не такой великий воин, как Ахиллеус, но в одном пальце ноги у него больше здравого смысла, чем у Ахиллеуса в голове.”
“Это мало о чем говорит”, - вставил Соклей.
“Ну, нет”, - согласился Менедем. “Однако Одиссей - это человек, который все может делать хорошо. Он перехитрил циклопа Полифема, он может построить лодку или кровать, он храбро сражается, когда это необходимо, он может вспахать поле, и он тот, кто на собрании Агамемнона не дает ахайоям сдаться и отплыть домой ”.
“Ты восхищаешься им”, - сказал Протомахос.
“Кто бы не восхищался таким человеком?” Сказал Менедем. “Я имею в виду, за исключением трагика, который думает, что знает о нем больше, чем Гомер”.
“Тебе не кажется, что современные поэты имеют право брать то, что им нужно, из Илиады и Одиссеи?” Спросил Соклей. “Вы знаете, мы бы пропустили большую часть нашей трагедии, если бы они этого не сделали”.
“Брать то, что им нужно, - это одно. Конечно, они могут это сделать”, - ответил Менедем. “Однако намеренно искажать то, что они берут, превращая это в противоположность тому, что было… Это заходит слишком далеко. И я думаю, что именно это и сделал этот Диомедон. Вы заметили, что судьи не присудили ему приз. Возможно, они чувствовали то же самое ”.