Совы в Афинах

Тертлдав Гарри

“У твоего кузена твердые взгляды”, - сказал Протомахос Соклеосу.

“Он свободный эллин. Он имеет на них право”, - ответил Соклей. “Мы не всегда соглашаемся, но нам весело спорить”.

“Что ты думаешь о Долоне?” спросил его проксенос.

“Я забыл, что в Илиаде его убил Диомед”, признался Соклей. “Учитывая это, я думаю, что этот поэт, возможно, сам зашел немного слишком далеко”.

“Ну что ж”, - сказал Протомахос, пожимая плечами. “Вам, родосцам,

в последнее время повезло в вашем правительстве больше, чем нам. Я понимаю, как афинянин мог бы захотеть написать пьесу об умном, изворотливом политике, который не останавливается ни перед чем, чтобы получить то, что он хочет ”.

“О!” Глаза Соклея расширились. “Ты говоришь мне, что это не только из-за Одиссея. Это из-за Демет...”

Менедем наступил ему на ногу. “Если это о Деметрии Фалеронском, - прошипел он, - то какой же ты идиот, что кричишь об этом на крыши домов?” Ты хочешь, чтобы македонцы посреди ночи взломали дверь Протомахоса, чтобы забрать тебя и посмотреть, сколько интересных вещей они могут сделать с тобой - и с нашим хозяином - и со мной?” Для него, очевидно, последнее было самым важным.

Но он был так же явно прав. Соклей признал это, добавив: “Несмотря на это, это делает меня более склонным простить Долона”.

“Ну ... может быть”, - неохотно согласился Менедем. “Меня все еще не волнует, что это сделало, но наш добрый хозяин объяснил, почему”.

“Комедии завтра”, - сказал Соклей. “Вам не придется беспокоиться о том, чтобы вынюхивать там неприятные политические послания”.

“Во времена Аристофана мне бы тоже не пришлось беспокоиться о том, чтобы вынюхивать их”, - сказал Менедем. “Он вышел прямо и выкрикнул их людям в лица”.

“Сейчас нам не сойдет с рук то, что он сделал тогда”, - сказал Протомахос. “Ему это тоже не могло сойти с рук к концу его карьеры. Посмотрите на Плутос. Речь идет о богатстве, но не о людях того времени, или не очень много о них. На самом деле, это предвкушение комедий, которые поэты пишут в наши дни ”.

“Какие комедии люди пишут в наши дни...” - пробормотал Менедем.

“Он не очень-то их любит”, - сказал Соклей Протомахосу. “Я сказал ему подождать, пока он не услышит что-нибудь от Менандроса. Я, конечно, надеюсь, что он закончил пьесу, над которой, по вашим словам, он работал ”.

“Я не знаю ни того, ни другого”, - ответил родосский проксенос. “Мы узнаем завтра”.

“Так и сделаем”. Голос Соклея звучал бодро.

“Так мы и сделаем”. Голос Менедема звучал совсем не так.

В тот вечер за ужином Протомахос не сделал никаких замечаний по поводу того, чтобы пойти куда-нибудь отпраздновать Дионисию. Менедем не уговаривал его пойти куда-нибудь или задавал вопросы о том, пойдет ли он. Соклей надеялся, что это означает, что его двоюродный брат действительно не соблазнял и не пытался соблазнить жену проксена. Менедему нравилось заставлять его нервничать почти так же сильно, как ему нравилась супружеская измена.

Рассвет

следующего дня выдался холодным, с севера дул противный ветер. Протомахос завернулся в гиматий, прежде чем отправиться в театр. Было достаточно холодно, чтобы побудить Соклея сделать то же самое, но он этого не сделал. Менедем вел себя так, как будто погода не имела к нему никакого отношения. “Ребята, вы не собираетесь замерзнуть?” Сказал Протомахос.

“Мы моряки”, - ответил Соклей. “Когда ты в последний раз видел моряка в чем-либо, кроме хитона?”

“Будь по-твоему”, - сказал Протомахос. “Но если твои зубы будут стучать слишком громко, чтобы я мог расслышать реплики, я буду на тебя сердит”.

У них были великолепные места. Холодная погода удерживала множество людей в помещениях до рассвета. Зубы Соклея действительно стучали. Он изо всех сил сжал челюсти, чтобы Протомахос этого не заметил.

Актеры первой комедии расхаживали с важным видом. Они не носили большие фаллосы, привязанные к поясу, как это было бы пару поколений назад. Их маски были более реалистичными, менее пародийными, чем они были бы в прежние времена. Действительно, мало что, кроме самой пьесы, отличало их от трагических актеров, и некоторые исполнители работали в обоих типах драмы.

Их пьеса, к сожалению, ничем не отличилась. Куплет хромал - пару раз, достаточно сильно, чтобы Соклей поморщился. Даже по вульгарным стандартам комедии сюжет был глупым. И шутки не оправдались. Когда танцоры хора закружились, отделяя одно действие от другого - они при этом не пели, как это было бы во времена Аристофана, - Менедем повернулся к Соклатосу и сказал: “Как вообще получается такая плохая пьеса?”

“Я не знаю”, - ответил Соклей. “Но я подскажу тебе еще более пугающую мысль, если хочешь”.

“Что это?” Менедем говорил так, как будто сомневался, что Соклей сможет придумать такое.

Но Соклей сказал: “Просто помните, только Дионис знает, сколько было написано комедий похуже , комедий, которые даже маньяк не захотел бы выносить на сцену”.

Его кузен вздрогнул. “Ты прав. Это пугает”.

По мере того, как спектакль затягивался, зрители становились все более и более беспокойными. Люди кричали на актеров. Они бросали лук, кабачки и кочан капусты. Один из актеров, ловко увернувшись от сквоша, повернулся лицом к толпе. Стихами более гладкими, чем у поэта-комика, он сказал,

“Если вы думаете, что эти строки трудно слушать,

Помните - мы должны вывести их оттуда ”.

Собственные слова вызвали у него больший смех, чем слова поэта. Овощи перестали летать.

“Вот и все для репутации этого поэта-комика”, - пробормотал Соклей.

“Да, но другой вопрос в том, насколько сильно актер навредил себе своим острым языком?” Сказал Протомахос. “Некоторые люди не захотят нанимать его сейчас, боясь, что он снова выйдет из роли”.