Совы в Афинах

Тертлдав Гарри

“Да, это верно”, - прошептал Соклей в ответ. “Софокл представил третью часть речи”.

“Говорят, Айсхилос представил второго”, - вставил Протомахос. “До него это был всего лишь один человек, который ходил туда-сюда с хором”. Соклей опустил голову; лицемеры, слово, которое означало актер, произошло от глагола, означающего отвечать.

Хор женщин, которые должны были обмыть новорожденного ребенка после его рождения, танцевал на орхестре, распевая. Исполнителями были, конечно, мужчины, как

и актер, изображавший Семелу; женщины в спектаклях не участвовали. Благодаря маскам и замечательному контролю актеров над своими голосами, Соклей не почувствовал и даже не заметил недостатка.

Он действительно заметил, насколько чопорными, формальными и старомодными были шаги и жесты хористов. Конечно же, Деметрий Фалеронский был антикваром и делал все возможное, чтобы поставить пьесу так, как она могла бы появиться во времена Айсхила. Даже музыкальное сопровождение казалось необычно медленным и сдержанным. Это очаровало Соклеоса и заставило его почувствовать, что он перенесся назад во времени. Великолепная поэзия Айсхилоса там тоже не пострадала. Но не все зрители отреагировали одинаково.

Из задней части театра раздался крик: “Ну же, вы, тупые чудаки! Пошевелите ножками!”

Протомахос рассмеялся. “Каждый критик, или думает, что он критик”.

Вторая хоровая интерлюдия вызвала еще больше свиста. Очевидно, что очень многим людям, привыкшим к тому, что все так, как есть, было наплевать на то, что все так, как было раньше. В их сознании все остается в настоящем, Соклей грустно подумал. Неудивительно, что прошло так много времени, прежде чем Геродоту пришла в голову идея исследовать прошлое каким-либо систематическим образом.

Семела закончилась смертью матери Диониса от удара молнии Зевса - и очевидной смертью бога тоже. Xantriai, который последовал за этим, получил свое название от хора женщин-чесальщиц шерсти, которые защищали имя Семелы от сплетен и клеветы о ее союзе с Зевсом. Гера, супруга Зевса, появилась, чтобы настроить фиванцев против нового отпрыска Зевса и матери бога-младенца.

“Здесь что-то из ряда вон выходящее”, - пробормотал Соклей Менедему: “оскорбленная жена”. Его двоюродный брат скорчил ему гримасу.

"Пенфей " Айсхилоса действительно касался той же темы, что и "Бакхай" Еврипида: возвращение взрослого бога в Фивы, попытка царя Пенфея подавить и арестовать его и ужасная смерть Пенфея - его растерзание - от рук менад Диониса, среди которых была Агау, родная мать царя. Соклей подумал, что пьеса Еврипида, которую он хорошо знал, сделала более интересные и заставляющие задуматься вещи со старой знакомой историей; Бакхаи не зря прославились. Но Айсхилос тоже был по-своему великолепным поэтом.

Как и в любой сатирической пьесе, "Сиделки Диониса" позволяют зрителям прийти в себя от всей силы трагедий, которые они только что посмотрели. Это было шумно, непристойно и глупо, сатиры с торчащими фаллосами преследовали женщин, которые вырастили младенца Диониса. Комедия возникла из тех же корней,

но развивалась в другом направлении. Сатирические пьесы, действительно, выросли очень мало, почти не изменившись с тех дней, когда драма была чем-то новым в Элладе.

После того, как сатиры в последний раз унеслись со сцены, актеры труппы и хора вышли, чтобы поклониться. Аплодисменты были громкими и щедрыми; они исполнили свои реплики, танцевали и пели так хорошо, как только можно было пожелать. Затем встал Деметрий Фалеронский; постановка принадлежала ему. Он посмотрел вверх и наружу, на огромную толпу, и поклонился, как это делали артисты.

Он также вызвал одобрительные возгласы тех, кому понравились пьесы - и более громкие, то тут, то там, возгласы, которые, как подозревал Соклей, исходили от членов его кланки. Но, в отличие от актеров и участников хора, он не остался невредимым. “В следующий раз не подавайте нам несвежую рыбу!” - крикнул кто-то неподалеку от родосцев.

“Ваши пьесы были еще скучнее, чем вы на пне!” - крикнул другой мужчина с дальнего конца театра. У него были легкие, как мехи кузнеца из козьей кожи, потому что Соклей ясно слышал его.

Некоторые насмешки, которые сыпались на Деметриоса, не имели ничего общего с пьесами, которые он только что представил. “Каково это ’ быть катамитом Кассандроса, ты, женоподобный широкозадый?” - крикнул афинянин.

“Он не отвечает - это все равно что пукнуть в глухого”, - сказал кто-то еще. Это вызвало испуганный смешок у Соклея; обычной фразой, конечно, было кричать на глухого. Однако, театральный участок, казалось, каким-то образом выдавал лицензии всем, а не только исполнителям.

“За ворон с Кассандросом!” - крикнул другой мужчина. “Афины должны быть свободными!” Эти слова вызвали крики согласия из толпы. Тут и там мужчины грозили кулаками Деметрию.

“У него есть наглость”, - пробормотал Менедем.

Соклей опустил голову. Несмотря на сыпавшиеся на него оскорбления, повелитель Афин стоял там, улыбаясь, махая рукой и кланяясь толпе, как будто это была не что иное, как похвала. “Конечно, за ним также стоит македонский гарнизон”, - заметил Соклей.

“Да, ты прав”, - сказал Протомахос. “Мы уже потратили слишком много жизней и слишком много сокровищ. Если бы мы восстали против Деметрия Фалеронского, люди Кассандроса убили бы нас. И правда в том, что у македонца могла быть гораздо более отвратительная марионетка. Итак ... Мы кричим, но это все, что мы, скорее всего, будем делать ”.

Родосский проксенос был прав. После того, как афиняне избавились от злоупотреблений в своих системах, они достаточно мирно покинули театр военных действий. Солнце путешествовало по небу и было низко на западе. Менедем сказал: “Мой зад окаменел, как тот кусок дерева, превратившийся в камень, который ты купил в Митилини, Соклей”. Он почесал свои бедра, и он был далеко не единственным, кто это делал.