Совы в Афинах

Тертлдав Гарри

empty-line/>

“Так мне нравится больше”. Да, Менедем возвращался к жизни.

Соклей спросил: “Знаешь ли ты, наилучший, когда именно они начали допускать женщин в театр?“

Проксен покачал головой. “Они прилетали, сколько я себя помню. Это все, что я могу сказать наверняка”.

“Кто-то должен знать что-то подобное”. Соклей прищелкнул языком между зубами. “Интересно, кто”.

Указывая на каменное кресло в центре самого первого ряда, Протомахос сказал: “Вот где сидит священник

Диониса Элевтериоса. Если кто-то и может сказать вам, когда изменился обычай, то это, вероятно, тот самый мужчина ”.

Соклей начал вставать и спускаться к нему прямо здесь и сейчас, но Менедем схватил его за руку, сказав: “У него сейчас есть о чем беспокоиться, мой дорогой”.

“Полагаю, да”, - признал Соклей. “Но я могу забыть, если не спрошу, когда что-то впервые придет мне в голову”.

“Ты?” Менедем рассмеялся. “Ты ничего не забываешь. Если бы ты когда-нибудь узнал имя собаки Перикла, ты бы помнил его до скончания веков”.

Он был прав. Но когда Соклей сказал: “Это другое”, он знал, что тоже был прав, хотя ему было бы трудно объяснить разницу между двумя видами памяти.

Но Менедем был также прав, говоря, что у священника были другие мысли на уме. Седобородый джентльмен то и дело вскакивал со своего стула, чтобы поговорить то с одним, то с другим из магистратов, сидевших в первом ряду, и с высокопоставленными македонскими офицерами, которым также достались некоторые из этих первых мест - верный признак того, как много, или, скорее, как мало, в наши дни стоили афинская свобода и автономия.

Протомах сказал: “Если тебе интересно, вот Деметрий Фалеронский”. Он указал на одного из высокопоставленных лиц в первом ряду. Афинянин, который служил губернатором Кассандроса, был моложе, чем Соклей думал о нем во время своего предыдущего пребывания в Афинах - около сорока пяти. Он также был поразительно красив; это Соклей запомнил точно.

Со смешком Менедем сказал: “Даже если нас это не интересует, он все равно Деметрий Фалеронский”. Протомахос моргнул. Соклей застонал. Да, его кузен начинал чувствовать себя лучше, и он наполовину желал, чтобы Менедему было не так.

Вошел хор мальчиков, поющих те же гимны, что и во время процессии накануне. За ними, на этот раз на маленькой тележке, а не на лодке на колесах, в которой они ехали по улице Панафинейя, следовала древняя деревянная статуя Диониса.

Как он делал каждый год, бог смотрел спектакли, поставленные в его честь.

Пара дюжин юношей, достигших совершеннолетия в этом году, прошли маршем в орхестру позади хора. Магистрат вручил каждому из них доспехи гоплита. Они были сыновьями афинян, погибших в битве за свой полис. Этот обычай имеет давние корни. Юношам громко аплодировали, когда они занимали свои места в передней части театра. Большинство их отцов пали бы, сражаясь с македонцами, которые сейчас доминируют в полисе. Подбадривать их было одним из способов показать, что люди чувствовали к оккупантам.

“Смотрите!” На этот раз Протомахос указал на огромные

здания акрополя позади них. “Солнце взошло. Пройдет совсем немного времени, и его лучи доберутся и сюда”.

“Еще один аргумент в пользу того, что земля круглая”, - сказал Соклей Менедему. “Если бы она была плоской, солнце всходило бы везде в одно и то же время. Но, естественно, более высокое место на сфере улавливает свет, проходящий по краю кривой, раньше, чем более низкое ”.

“Прости, лучший, но это слишком похоже на размышления для столь раннего утра”, - ответил Менедем. Соклей фыркнул.

Менедем помахал продавцу вина. Парень подождал в проходе, пока Менедем осушит маленькую глиняную чашку, затем снова наполнил ее из кувшина, который он носил на боку, как меч. Другие торговцы ходили взад и вперед по рядам с изюмом, сушеным инжиром, маленькими медовыми пирожными, сосисками, луком и ломтиками сыра. Соклей сказал: “Чем хуже пьеса, тем лучше будут дела у людей с едой”.

“Это кажется справедливым”. Менедем посмотрел вниз на возвышающуюся сцену за орхестрой. “Мы достаточно близко к сцене, чтобы побить актеров луком, если они будут очень плохо себя вести”. Затем он оглянулся через плечо на все тысячи людей, сидящих позади него. “И мы достаточно близко к скене, чтобы все они там, сзади, могли забросать нас луком, если актеры будут очень плохими”.

Протомахос рассмеялся. “Любой бы знал, что в свое время ты ходил на несколько спектаклей, благороднейший, даже если ты никогда раньше не был в афинском театре”.

“Они собираются устраивать пробуждения в первый день?” Спросил Соклей. “Так они делали, когда я был здесь студентом”.

Проксенос склонил голову. “Да, это верно; этот обычай не изменился. В этом году они тоже проделали долгий путь назад. Это серия фиванских пьес Айсхила -Семела, Ксантри, Пенфей и пьеса "Сатиры", "Няньки Диониса". ”

Соклей присвистнул. “Они, должно быть, датируются более чем ста пятьюдесятью годами - до дней Перикла. В "Пенфее " описан тот же эпизод, что и в "Бакхае" Еврипида, не так ли?”

“Да”. Протомахос снова опустил голову. “Пьеса Еврипида отодвинула в тень все остальные пьесы о Дионисе. Но Деметрий Фалеронский - хорегос для них. Он не только достаточно богат, чтобы выполнять первоклассную работу, он еще и антиквар, поэтому неудивительно, что он надел то, чего никто не видел долгое время ”.

“Это должно быть интересно”. Соклей наклонился вперед на скамейке.

Менедем тоже. На мгновение это удивило Соклея. Но, в конце концов, его двоюродный брат был единственным, у кого не было современных вкусов. А Айсхилос с неэллинической скромностью назвал свою собственную работу "крошки с пира Гомера".

Вышел первый актер, чтобы разыграть сцену: гонец, рассказывающий о сообщении о том, что дочь Кадмоса Семела ждет ребенка - ребенка, который будет Дионисом. Ему ответил горожанин из Фив. Они ходили взад и вперед. “Только два актера”, - прошептал Менедем Соклеосу.