Созвездие Девы
Шрифт:
– Мокро.
– ?!
– До сегодняшнего дня я и не подозревал, что Галка умеет плакать, да еще натурально так, с воем и хныканьем. Солидная тетя адвокатша рыдала с ней пару. Узнал о себе много интересного: и сволочь я, и напиваюсь по выходным, и сына бью, и над женой измываюсь, и, и, и... К обвинениям прилагалась письменная фиксация телесных повреждений, а гражданка пострадавшая была ходячим подтверждением своих слов.
– О, – только и сумела выдавить я.
– Развлекалась, как могла. Навела простейшую иллюзию, синяки нарисовала, руку – представь! – на перевязь подвесила. Суд всерьез задумывался
– И каково решение суда?
– Если в общих чертах, алименты и возможность забирать сына на выходные. После Галкиного театра одного актера – вообще мечта. Официально развод вступает в силу через месяц, но, как ты сказала, свободный человек я с сегодняшнего дня. Даже не верится!
Я достаточно хорошо изучила его, чтобы понять: что-то не так, умалчивает о чем-то важном. Не исключено, что мне не следует знать об этом.
– Почему же, следует. Она позволила Пашке присутствовать на слушании.
– Но… как?! Он ведь сейчас в Рязани… Да, в конце концов, это противозаконно!
– В зале Пашки, конечно, не было. Всё дело в амулете: пока он на сыне, Галка видит, где тот находится и чем занят. Есть и обратная схема, о существовании которой я понятия не имел.
– Но это подло! – возмутилась я. – Тем более, по отношению к ребенку.
– А ты скажи ей об этом. Моя экс-супруга раскается, разрыдается и уйдет в монастырь!
С обидой звякнула тарелка в раковине, ей печально вторили вилки.
– Ты… ты говорил с Павликом? – в горле стал ком. – После суда.
– Он не захотел со мной разговаривать. Спасибо за ужин, Вер, всё было очень вкусно. Посуду не трогай: я потом сам помою.
Воропаев ушел, оставив меня наедине с тарелками. Потери в их рядах были не так уж велики: маленькая продольная трещинка и отколотый край, да еще вилка завязана морским узлом. Поступок Галины не укладывался в голове. Насколько нужно не любить человека, чтобы сделать такое! И ведь не случайного человека, не с улицы… Чудом уцелевший столовый прибор осыпался осколками. Охнув, я бросилась подбирать их и порезала палец. Боль отрезвила: ты вновь потеряла контроль над магией, Соболева. Нельзя срываться! Наскоро смела осколки в совок, выбросила их в ведро. Раненный палец саднил, но тратить время на лечение не стала. Само собой затянется.
Артемий шумел водой в ванной. Правильно, кто-то топит горе в вине, а кто-то – в душе. Пользуясь его отсутствием, я разложила диван и огляделась в поисках подушек. Те вместе с одеялом и старыми матрасами лежали в шкафу, безнаволочные и нетронутые. На верхних полках горными вершинами высились стопки постельного белья, а сам диван, судя по унылому скрежету, последний раз раскладывали годика так с два назад. Интересное кино!
– Что ты делаешь?
От неожиданности чуть не уронила тяжеленный матрас и не свалилась сама. Нас с матрасом вовремя подхватили и оторвали друг от друга.
– Разве не видно? Спать тебя укладываю.
– Вер, я сплю без матраса, – полосатого монстра вернули на законное место.
– А я – с ним!
Понял и не стал возражать. Совместными усилиями затащили полосатого на диван и синхронно чихнули. Пыльный,
– Да здравствует армянский комсомол, – буркнул себе под нос Воропаев.
– Мы горы не обходим, мы в них дырки делаем!
Раз смеется избитой шутке, жить будет. Только бы в меланхолию не подался, а всё остальное вылечим.
Диван любительницы мопсов гораздо удобнее вампирского, это плюс. И не скрипит – плюс вдвойне. Я уселась поближе к стене, расправив юбку и обняв руками колени. Артемий полулежал на подушках, не сводя с меня настороженного взгляда. Хотел казаться спокойным – на лице не дрогнул ни один мускул, – но в зеленых глазах плескалось море.
Захотелось сразу прояснить ситуацию.
– Остаюсь у тебя. Все предупреждены, искать не будут.
В тускловатом свете настенной лампы (слава предусмотрительной бабуле) замечалась любая перемена. Удивление обернулось недоверием. Еще немного, и я смогу прочесть его мысли безо всякой магии – настолько сильна была в ту минуту наша духовная связь.
– Я подумала, что сегодня гораздо нужнее здесь, чем дома. Вдруг чего-нибудь учудишь?
Он открыл было рот, но уступил молчаливой просьбе.
– Дослушай до конца, хорошо? В том, что случилось, нет и не может быть твоей вины. Никто не всесилен и тем более не всеведущ. Поверь, если женщина задумала сделать гадость, то она в лепешку расшибется, но обязательно ее сделает…
Господи, что я несу?! Однако Артемий внимательно слушал, даже дышать перестал, словно бы от того, что я сейчас скажу, зависит его дальнейшая судьба. Это придавало уверенности в собственных силах и одновременно заставляло тщательнее подбирать слова.
– Галина думает, что она хитрее. Нет, она всего лишь оказалась подлее: сделала то, чего ты не сотворил бы и в мыслях… Я не стремлюсь убаюкать твою совесть, просто хочу объяснить. Тебя тревожит, что Пашка не поймет, будет ненавидеть или, хуже того, откажется совсем. А он обязательно поймет, поймет просто потому, что он твой сын. Другой отец ему не нужен. Вряд ли ребенок до конца разобрался, что именно происходило в зале, и ты еще можешь всё исправить. Главное, не сдавайся.
«Дожили, – съехидничал внутренний голос, – раньше Воропаев успокаивал тебя, а теперь ты успокаиваешь Воропаева. Куда катится мир?»
– Сейчас ты наверняка винишь себя во всех смертных грехах. Зря, каждый имеет право на ошибку… Хотя какая тут ошибка?! Мой папа, – уже и про папу вспомнили, – часто повторяет, что любая ситуация делится на две части: то, что зависит от нас, и то, что от нас не зависит. Ты сделал всё, что от тебя зависело. И, честно говоря, далеко не каждый сумел бы достойно выйти из такого положения. Но, знаешь, в чем проблема?
– В чем?
– Ты стремишься во всём быть идеальным. Идеальный муж, образцовый отец, безукоризненный сын. Идеальный руководитель и… вообще идеальный. Так не бывает, да этого и не нужно. Ты хочешь всегда поступать правильно и, если вдруг совершаешь ошибку, то костьми ложишься, но исправляешь ее, чтобы потом опять поступать правильно. Иногда надо дать себе право на эту самую ошибку. Не держать в голове, перекатывая с места на место, а простить себя, потому что остальные давно простили. Вот…