Спасибо деду за победу
Шрифт:
А вот налипшие на берцы пласты весенней грязи - были. Пропотевшая под ставшим вдруг тяжеленным рюкзаком спина - была. В общем, в один прекрасный момент это размешивание ногами дерьма вместо исполнения обязанностей спасителя СССР и всего прогрессивного человечества начало Виктора Борисовича несколько напрягать. Виктор Борисович, поддёрнув рюкзак с драгоценным ноутом, рванул за дедом. Нагнав, схватил за тощее, затянутое в грязный ватник плечо. И успел даже исторгнуть из раскрытого рта возмущённое: — «А долго ....»
И тут же что-то жёсткое залепило рот Виктора Борисовича, грубо помешав изложить накопившиеся претензии. Скосив глаза, Виктор Борисович увидел корявую дедову длань, беззастенчиво лишившую
Виктор Борисович, глотая слюну мгновенно пересохшим ртом, честно прислушался. И не услышал ничего. Дед, очевидно по выражению глаз внучка уловив его глухоту, всё таким же придушенным шипом попавшей в ловушку европейских колонизаторов африканской животины продолжил: — «Табачиной несёт ... немецкая табачина ... не наша махра ...»
Виктор Борисович принялся судорожно, как ковидный больной в Коммунарке, втягивать и пропускать через ноздри воздух. Что-то такое через сладкий запах апрельского леса конечно просачивалось ... что-то на грани чувствительности. Но распознать в этом чём-то разницу между «советской махрой» и «немецким табаком» ... нет, эта задача была явно не для слабого нюха горожанина XXI века ...
Осознав, что пинкертоновской ищейкой ему не стать ни при каких раскладах, Виктор Борисович попытался деликатно куснуть дедову ладонь. Дед, видимо осознав, что любимый внучек больше не будет базлать не по делу, отнял наконец свою длань от лозунгоизрекателя Виктора Борисовича. И закрутил головой, казалось, на 360 градусов вокруг себя, наклоняя то правое, то левое ухо к плечу.
Виктор Борисович, подражая деду, тоже завертел головой под своей камуфляжной кепчонкой. И тут, наконец, услышал ... где-то ещё очень далеко и неразборчиво, но уже ощутимо слышались человеческие голоса. И в эти голоса тоскливо вплетался собачий лай. Тоскливо - потому что Виктор Борисович как-то инстинктивно сразу понял, что ЭТИ собаки - это не те ласковые и смешные домашние пёсики разного размера, которых они с Маринуськой-симпампуськой, подвыпив, угощали шашлычком во время летних прогулок по лесопарку. ЭТИ были натасканы рвать и убивать без всякой жалости - и от их далёкого ещё и тихого пока лая у Виктора Борисовича что-то очень ощутимо и неприятно поджалось внутри модных джинсов от MarksSpenser.
Виктор Борисович глянул на дедушку родного. В конце концов, дедушка - мужчина опытный, две войны прошёл, лично товарища Ворошилова видел, как сам хвастался - вот пусть и думает, как им сейчас выпутываться. Дело Виктора Борисовича - рассказать товарищу Сталину и товарищу Берии как надо Гитлера побить и что потом дальше делать. Ну и обязанности коменданта Парижа исполнить, куда же от них денешься ...
На простой как песня волжских бурлаков физиономии деда тем временем отобразилась глубокая озабоченность. «Кажись фриц лес прочёсывает ... уходить надо, Витёк ... быстро уходить ... они теперича гнать будут на десяток вёрст. Гнать будут как зайцев теперича. Дуй за мной и не отставай ... до болота добежать бы, а там может оторвёмся ...»
После этого время для Виктора Борисовича, можно сказать, остановилось, превратившись в сплошной ужас без конца. Дед рванул через лес как носорог, виденный когда-то в детстве Виктором Борисовичем в телепередаче: — «В мире животных» - не останавливаясь, не разбирая дороги, не оглядываясь назад на непутёвого внучка. Виктор Борисович, хрипя и матерясь сквозь зубы, пытался не отстать, оскальзываясь на весенних сугробах - и проклинал всё и вся. И этот долбаный, хлещущий прямо по морде ветками лес. И фрицев с их собаками. И слишком быстро передвигающегося деда («ему же пятый десяток уже, куда он так ломится?») А самое
И что самое страшное и самое обидное - несмотря на все эти героические усилия, чужие голоса и чужой лай почему-то не отдалялись, а совсем даже наоборот - приближались и становились всё отчётливей. Уже можно было разобрать, что голоса те перекликаются между собой совсем не по-русски, а на каком-то чужом, как-будто каркающем и лающем наречии. И эти звуки, разносящиеся и вязнущие в мирном русском апрельском лесу, были страшны. Страшны своей чужеродностью, страшны абсолютной безжалостностью и к самому Виктору Борисовичу, и ко всему, что он знал и любил в своей столь долгой и бестолковой жизни. Существа, издававшие эти звуки, были готовы спокойно и без всяких сомнений убить Виктора Борисовича, и деда, и кого угодно. Убить без эмоций и нервов, убить как сделать скучную, но необходимую работу. Никакие самые отмороженные бандиты 90-х не могли сравниться с теми, кто шёл сейчас по их следу - и от осознания этого Виктор Борисович обливался холодным потом и пытался догнать деда, держать в поле зрения его затянутую в грязный ватник тощую жилистую спину.
Больше всего Виктора Борисовича пугал накатывающийся со спины собачий лай. Страшнее перспективы умереть смертью храбрых в этом глухом лесу. Страшнее мук в застенках гестапо. Виделось Виктору Борисовичу, как адски-чёрная гладкошёрстая тварь молча в прыжке вцепляется ему в джинсовый зад. Валит на спину. И одним движением огромных жёлтых клыков отгрызает - и брезгливо выплёвывает!
– всё то, что Маринуська - симпампуска так любила ласкать безумными жаркими ночами в гостинице: — «Подушкин» XXI века.
«Нет, живым не дамся ... загрызу!» - передёргивал плечами Виктор Борисович и прибавлял ходу, хотя, казалось, сил не осталось уже совсем.
Не так, ох совсем не так представлялся Виктору Борисовичу великий поход в прошлое! Ну ладно, чёрт с ними, с ликующими парижанками ... но на героические подвиги-то можно было рассчитывать? Во всех книжках про попаданцев люди будущего если даже не могли изменить ход истории - то по крайней мере красиво умирали в атаке за Родину, за Сталина. И склонялись над ними простреленные боевые знамёна, и утирали скупую слезу суровые предки, в глубине души гордясь тем, какого замечательного потомка породили они ... а вот Виктор Борисович всё своё попаданчество, продолжающееся уже несколько часов, вместо героического геройства только носился туда-сюда по голому весеннему лесу, удирая от тех, кого ему полагалось жёстко и безжалостно громить. Неправильное какое-то получилось попаданчество, совсем не правильное!
В самый разгар этих горьких размышлений маячивший впереди дед вдруг резко остановился, подняв руку. Виктор Борисович, пробежав по инерции несколько шагов, застыл на месте, заполошно дыша и сипя подобно крестьянской лошадке, которую заставили мчаться в атаку аллюр три креста. Первое время кроме этого хрипа и сипа и слышно-то вокруг ничего не было. Но постепенно, по мере нормализации естественных физиологических процессов, стал проступать природный шумовой фон. Птичий щебет - ещё негромкий, ещё робкий. Тихий, на грани слышимости, шорох раскрывающихся на кустах почек. Побулькивание в заполняющихся талой водой следах от ботинок Виктора Борисовича. И ... всё. Чужих, страшных голосов - не было. Лая адских тварей - не было.