Спасите, мафия!
Шрифт:
— Обожаю их, — прошептала я. — Немцы — самые лучшие охранники и самые преданные. Но у нас на ферме только колли и Гин, ризеншнауцер, потому что овчарки — не пастушки, и Маша боится, что они будут охотиться на кур и индоуток. И хоть я ей сто раз говорила, что если собаку хорошо дрессировать, она никогда не кинется на них, Маня не хочет брать овчарку. А я их больше всех люблю, если честно, из собак.
— Какое твое любимое животное? — ни к селу ни к городу спросил Хибари-сан, игнорируя мою тираду.
— Собаки, потому что они самые верные, — пожала плечами я.
— Я всегда мечтал о собаке, — вдруг разоткровенничался
— Или как олицетворение того, что ты прячешь в глубине души, — прошептала я, с улыбкой глядя на игравших в просторной клетке троих мохнатых медвежат. По-другому я просто не могла назвать эти комочки шерсти, принадлежавшие к гордой породе «немецкая овчарка», с еще висевшими ушками и огромными, карими, по-детски счастливыми глазами.
— Странно, что ты это разглядела, несмотря на то, что я всех отталкиваю, — едва слышно сказал Хибари-сан и несильно сжал мою ладонь.
— Да нет, — улыбнулась я, не глядя на него. — Просто я верила, что в тебе это есть, и потому не давала себя оттолкнуть. А раз ты меня принял такой, какая я есть, хоть я и слабая, и позволил эту часть себя увидеть, всё нормально, даже если ты меня снова оттолкнешь. Я обижусь, расстроюсь, но всё равно не уйду. Может, я и правда глупое травоядное, но я не могу уйти.
— Ты не травоядное, — ни с того ни с сего заявил Хибари-сан, и я резко обернулась и с удивлением на него уставилась. Он продолжал смотреть на щенков с тоской и едва заметной улыбкой на губах и продолжил: — Ты считаешь себя слабой, но это не так. Физически ты и впрямь слаба, но не духовно, а это куда важнее. Ты перенесла всё, что было в детстве, и не возненавидела весь мир, не захотела отомстить всем и вся, ты продолжаешь двигаться к своей цели и никогда не сдаешься, но всегда добиваешься своего честным путем, а не предательством, ты не причиняешь боль тем, кто не может защититься, и до последнего сражаешься за свою честь и свои идеалы. Это признаки силы, а не слабости, и твоя мягкость по отношению к другим — скорее мудрость, нежели попытка спустить ситуацию на тормозах, и уж точно не трусость. Ты, не думая о последствиях, защищаешь тех, кто в этом нуждается, а трусы на такое не способны. Да и когда от тебя требуется волевое решение, ты меняешься и показываешь то, что обычно прячешь — свою настоящую натуру. Жесткую, сильную, волевую. Ты сильная, не способна предать, я почему-то верю в это, и ты не способна причинить боль слабому, а наоборот, стараешься их защитить. Ты не травоядное. Ты хищник, который успешно делает вид, что он травоядное, и показывает клыки лишь в случае крайней необходимости.
Я опешила, не ожидая услышать подобных слов, тем более от человека, редко кого признающего хищниками, и не намного чаще произносящего за раз больше десяти предложений, и рефлекторно сжала руки, а Хибари-сан, вдруг переведя на меня взгляд, добавил:
— Я до сегодняшнего дня сомневался. Но когда узнал, что ты, несмотря на то, что не умела драться, всё равно пыталась защититься до последнего и не отдавала деньги тем падальщикам, что на тебя нападали, пока не теряла сознание, понял, что мой вывод был верен. Когда я согласился поехать с тобой на Торнадо, я подумал, что хоть ты и похожа на
— Откуда ты знаешь? — пробормотала я, почувствовав странное раздражение и неприятие того, что, возможно, он, после моих слов Такеши у института, возвращался к тем четверым, чтобы узнать, правду ли я сказала.
— Когда я услышал твои слова мечнику, — пояснил Хибари-сан, подтверждая мои опасения, — я вернулся к тем травоядным. Потому что не мог так этого оставить. Я… разозлился. Потому что не думал, что это происходило так. Я думал, они наносили лишь единичные удары, а ты сказала, что они тебя избивали всей толпой, и я… Просто разозлился и вернулся, чтобы найти всех, кто в этом участвовал.
Не знаю почему, но я вдруг почувствовала облегчение, ведь он не усомнился в моих словах, но одновременно с этим я испугалась за тех парней и, сжав ладонь комитетчика, тихо спросила:
— Они живы?
— Живы, — поморщился он. — Хотя это мне далось с трудом. Я вернулся и, заставив одного из них рассказать, кто еще тебя избивал, «навестил» еще двоих. Их лидер рассказал, что они с первого дня тебя доставали, и когда я спросил, сколько ударов они наносили, всё еще надеясь, что, возможно, лишь неправильно понял, он ответил, что тебя приходилось избивать до потери сознания, потому что иначе ты продолжала сопротивляться, даже если тебя били ногами всей толпой. Вот тогда-то я и понял, что сделал правильный вывод, и, несмотря на свою мягкость и уравновешенность, ты самый настоящий хищник. Я не думал, что когда-нибудь смогу найти человека, который и впрямь будет идеально подходить под это слово, но не будет озлоблен на весь мир. Останется… добрым.
Я растерянно смотрела в глаза Главы Дисциплинарного Комитета, и не знала, что сказать, потому что сама себя я хищником никогда не считала, но и говорить ему, что он ошибается, было бы жестоко, да и, если честно, мне не хотелось, чтобы он менял свое мнение обо мне. Но я ведь должна быть с ним честной, а потому я, скрепя сердце, пробормотала:
— Спасибо, Хибари-сан, но я и правда не такая уж сильная. Маша куда сильнее меня. Она никогда не терпит оскорбления, не позволяет себя унижать, а я на это никак не реагирую и всегда молчу.
— Потому что тебя это не трогает, — усмехнулся Глава Дисциплинарного Комитета. — Ее задевают подобные слова, а тебя — нет. Я же вижу: тебе и впрямь всё равно. Но когда тебя на самом деле оскорбляют и тебе больно, ты не молчишь. Когда чьи-то действия тебе неприятны, ты не молчишь. Когда унижают твоих друзей, ты не молчишь. Разве я не прав? Вспомни хоть сегодняшнее происшествие на рынке, когда этот… — Хибари-сан поморщился, не желая произносить имя врага, и процедил полным ненависти голосом: — иллюзионист коснулся твоей щеки, ты протестовала.
— Ну… да… — замялась я. — Потому что он все границы перешел.
— Вот именно, — вновь усмехнулся глава CEDEF. — А пока границы не перейдут, тебя не трогают ни оскорбления, ни унижения, потому ты и не отвечаешь на них. Это скорее выдержка и мудрость, чем слабость и трусость.
— Ну… Я не знаю, — пробормотала я, удивленно глядя ему в глаза. Никогда, если честно, с такой стороны на свое поведение не смотрела, так что и правда абсолютно не знала, что можно было в этой ситуации сказать…