Спасите, мафия!
Шрифт:
— Ясно, — растерянно пробормотала Маша и, надувшись, как мышь на крупу, проворчала: — И ничего ты не травоядное! Ты моя милая младшая сестренка! Ты мой хомяк-воитель, вот!
Я рассмеялась и, потрепав сестру по волосам, вопросила:
— А хомяки что, хищники? Они, конечно, могут иногда захомячить мяско, крупные особи диких представителей этих грызунов вообще иногда на мелких зверьков охотятся, но преимущественно они как раз «травоядные», хоть и любят творог и яйца. Так что сеанс хомяковедения закончен, отправляйтесь учить матчасть, товарищ падаван. Всеядные они!
— Да ну тебя, — отмахнулась Маня, не умевшая признавать поражений. — Иногда едят мясо? Едят. Значит, хищники.
— Домашние хомячки его не едят, — усмехнулась я, складывая руки на груди.
—
— Замерзла?
— Да нет, это нервное, — отмахнулась я.
— Моего хищного, — Маня специально выделила голосом это слово, — хомячка всегда нервные потрясения морозят.
— Угу, — кивнула я, косплея сову, и вдруг мне на плечи легло что-то мягкое и теплое.
Покосившись назад, я обнаружила, что на меня накинули свитер, а за моей спиной стоит Хранитель Облака Вонголы с наимрачнейшей из гримас, им надеваемых, когда он раздражен, но не злится, и он вдруг заявил, обращаясь к Машке:
— Она не травоядное. Она хищник. Надеюсь, на этом дискуссия закрыта. А наше общение Вас не касается. Если есть претензии ко мне, выскажите мне их в лицо, а не обвиняйте сестру в неспособности постоять за себя. Я не оскорблял ее и не собираюсь этого делать. Еще вопросы?
Маня застыла с открытым ртом, не ожидав такого поворота событий, а Ямамото с Тсуной переглянулись и недоуменно воззрились на своего собрата по мафиозному клану, явно гадая, не иллюзия ли он. Хибари-сан, видимо, что-то почувствовал и тихо сказал, обращаясь к Ямамото:
— Я не иллюзия, можешь не сканировать меня. И с ума я тоже не сошел — нечего так на меня смотреть.
Парни снова переглянулись, а комитетчик умчал обратно на угол остановки и уставился на небо с раздраженным видом. Даже не знаю, плакать мне или смеяться: Маня стопудово устроит мне допрос с пристрастием и окончательным выносом мозга, но в то же время я очень рада, что Хибари-сан сказал это не только мне, но и остальным, а значит, он признал меня не только «наедине», но и перед моими товарищами, и это заставляло меня всё же улыбаться… Машка, наконец, пришла в себя, но осыпать меня шквалом вопросов ей не дал подошедший к остановке крошечный замызганный автобус, в который тут же ломанулась вся толпа, встречаемая хмурым водителем с почтальонской сумкой наперевес, к ручке которой на уровне его груди был приколот моток билетов. Он взимал плату до того, как народ набьется в салон, как селедки в бочку, и кто-то под шумок не станет передавать деньги за проезд, надеясь, что водитель о нем забудет.
Я завязала рукава свитера на шее двойным узлом, а Маня, проталкиваясь ко входу, возопила:
— Вонгола, ко мне! А то вы у меня обездоленные! Сгрудимся, парни, а то останетесь на остановке, и уедем мы без вас!
Вот вся она в этом! Хлебом не корми, дай покомандовать, но по натуре — мать-утка, любящая собирать утят в кучку и заботиться о них, хотя они ее заботу скорее за насилие над личностью, выпендреж или хамство сочтут… И тут раздался негромкий, но ясно слышный мне, оказавшейся неподалеку от зеленоволосого иллюзиониста, голос Франа, который очень хорошо понимал, что скрывается за воплями моей сестры:
— Хорошо, дед Мазай, твои зайцы уже сбились в кучку. Спасай.
Я рассмеялась, а Франя был обшишишикан Принцем и назван «эволюционировавшей в млекопитающее с длинными ушами лягушкой». Машка была слишком занята вопросом оплаты и не слышала этих слов, а я, найдя взглядом Хибари-сана, стоявшего неподалеку от меня, но с самого края толпы, пробилась к нему и пробормотала:
— Знаю, ты не любишь толпу, но держись ближе ко мне, ладно?
— У меня есть деньги, — хмуро сказал он. — Ты же знаешь.
— Знаю, — усмехнувшись, прошептала я. — А другие не знают. И раз ты не хочешь, чтобы они догадались, не стоит им показывать, что ты сам оплачиваешь проезд.
— Ладно, — нехотя бросил комитетчик,
— Я тут застряла с Хибари-саном, сама оплачу наш проезд!
— Ладно! — ответила Маня и нырнула в салон.
Народ облегченно вздохнул и продолжил, пихаясь и ругаясь, брать штурмом дремучий гроб на колесиках, а я, выудив из кошелька нужную сумму и припрятав его в сумку, вскоре всё же добралась до дверей и оплатила два билета. Нас запустили в салон, и мы пробились примерно в его середину — дальше народу было так много, что мы не стали устраивать давку и вминаться, чтобы пробиться к своим товарищам. Я вцепилась в поручень одноместного сидения и буквально была вмята в это самое сидение прошедшей мимо старушкой с необъятных размеров кашолкой. Хибари-сан, поморщившись в очередной раз за день (у него это сегодня любимое мимическое действие или он зарядку для лица делает?), встал за моей спиной и тут же был прижат ко мне бабулькой с каким-то непонятным огромным серым мешком, который она тащила на спине, но меня, что интересно, в сидение и занимавшего его старичка не вмяли, и комитетчик, ухватившись за тот же поручень, что и я, хмуро пробормотал:
— Не против?
Это он о том, что он меня закрыл, или что он за тот же поручень держится? А с чего я против должна быть?
— Нет, естественно, — озадаченно ответила я. — А почему я должна протестовать?
— Я заметил, что ты стараешься избегать физических контактов, если это возможно, — неохотно поведал Хибари-сан. Ох уж эти разведчики! Всё-то они видят, всё-то они знают! Я рассмеялась и, глянув через плечо на хмурого Штирлица, заявила:
— Тебе бы «Семнадцать мгновений весны» посмотреть: там разведчик почти такой же хмурый, как и ты! — но, поймав его возмущенный взгляд, я всё же пояснила: — Не волнуйся, мне неприятно, когда посторонние до меня дотрагиваются, или когда это переходит границы, как утром с Мукуро. Ты же мой друг, так что это не проблема.
— Ясно, — коротко ответил Хибари-сан и уставился в окно, явно о чем-то серьезно задумавшись. У него меж бровей аж складка, на Аргунское ущелье похожая, залегла — так он во время этого мыслительного процесса хмурился.
Наконец, все страждущие вмялись в недра отнюдь не безразмерного заржавелого саркофага, водитель пробился к своему законному месту, и автобус тронулся, лязгнув дверьми и утробно рыкнув. Трясло нас, как пассажиров «Титаника» во время столкновения с айсбергом, а на каждой крупной кочке все пассажиры дружно подскакивали, потому как амортизации сей дивный транспорт то ли отродясь не ведал, то ли лишился ее в процессе неравной битвы с российскими дорогами. Впрочем, это не мешало водиле лихачить и мчать на бешеной скорости, а я лишь надеялась, что свитер с моих плеч не улетит на пол, а поездка, благодаря этой скоростухе гонки «Формулы-1», скоро закончится. Постепенно салон пустел и вскоре Хибари-сан смог от меня отодвинуться, но почему-то вместо облегчения я, любившая свободное личное пространство и всё же не очень любившая физический контакт, почувствовала, что мне чего-то не хватает, но одернула себя и подумала, что так нельзя — это уже аномалия какая-то. Ну подумаешь, он проявил заботу обо мне! Ну подумаешь, позволил к нему на «ты» обращаться! Что мне теперь в него, влюбляться что ли? Влюбляться… Почему-то сердце болезненно сжалось от этой мысли, и я, поморщившись, изо всех сил вцепилась в поручень и подумала: «Только не это. Только не так. Я что, и правда влюбляюсь в анимешного персонажа, ставшего реальностью по прихоти полоумного шинигами, который у меня его скоро заберет?!» И почему-то от последней мысли мне стало больно до рези в глазах. Я зажмурилась, опустив голову, и закусила губу, думая о том, что так нельзя и надо взять себя в руки, но у меня над ухом вдруг раздался знакомый низкий голос, и я, вздрогнув и почувствовав горячее дыхание на своей щеке, распахнула глаза.