Спасите, мафия!

Tamashi1

— Да мне и без одобрения неплохо живется, — ощетинилась я. — Я осталась, потому что хотела остаться. Я вообще всегда поступаю так, как подсказывает мне совесть, и каков бы ни был мой поступок, я в одобрении не нуждаюсь. Ни в чьем.

— Оя, оя! — вмешался ехавший справа от меня Ананас ехидным тоном. — Что, даже в одобрении своего рыцаря, любящего животных? Кёя бы расстроился, если бы услышал!

— Ты мало получил? — процедила я, и Фей на меня удивленно воззрился, а я, решив не открывать рта до самой конюшни, начала почесывать Торнадо за ухом и хмуро уставилась на дорогу.

Народ перешел к обсуждению более насущных проблем в виде предстоящего заключения контракта с Крапивиным, и вскоре мы достигли конюшен. Мемфис ожидаемо оказался уже в деннике, расседланный,

и я, освободив от оков Торнадо, поплелась домой — готовить ужин. Хибари-сана я искать не собиралась, равно как и оправдываться перед ним — в конце концов, я ничего криминального не совершила. И если он злится, это его проблемы, а не мои. Только вот на душе почему-то кошки скребли, и хотелось всё же извиниться, сама не знаю за что, разве что за то, что допустила крамольную мысль о том, что он человека, находящегося в обмороке, ударит, но это произошло чисто инстинктивно — должна я себя за это винить или нет? Не знаю, наверное, должна. Точно должна — я же виновата. Но ведь я просто испугалась… Или это отговорка? Ааа, дурдом «Ромашка», палата номер «шесть», блин! Я уже сама себя не понимаю… Но почему-то и разбираться не хочу — я всё-таки трусливое травоядное, как это ни печально… Потому что я боюсь боли и из-за этого прячу себя-настоящую от людей. И это вряд ли изменится, а жаль…

Решив пока больше самокопательством не заниматься, я в гордом одиночестве (ради которого пришлось спровадить из кухни Ямамото, кстати, ничуть не обидевшегося) приготовила нашей большой, но отнюдь не дружной компании, а также рабочим ужин. Мукуро к трапезе не спустился, равно как и его злейший враг, а я была подавлена, молчалива, и даже не слушала разговоров мафиози. Быстренько поев, я решила проведать нашего пострадавшего, хоть он и выпендрился на подъезде к дому, и таки провести осмотр на тему «а не сотряс ли удар не контролирующего силушку, как Шизуо из „Дюрарары”, комитетчика остатки мозгов эгоцентричного наглого Ананаса». Так как он у нас остался голодающим, я не могла его не покормить, а потому прихватила с собой кружку горячего чая и ужин — рис с котлетой. Маня, конечно, возмутилась, но я сказала, что Мукуро травмирован (психически, ага), и потому чисто физически не может приготовить себе еду сам, а оставлять товарища в беде не в моих принципах. Сестра решила сжалиться, сказав: «Только на этот раз! Первый и последний!» — а я, подумав: «Последняя у попа жена, может, вы еще помиритесь?» — отправилась навещать болезного. Постучав в дверь с портретом Павлика Морозова, который у меня сейчас вызывал жуткое отторжение, потому что я уже не могла сравнивать Фея с героем революции, я получила вялое: «Заходи», — и вломилась к Ананасу. Увиденное мне крайне не понравилось: Мукуро, скинувший плащ и перчатки, лежал на койке, закрыв глаза, и был несколько бледнее обычного.

— Допроветривал мозги до сотрясения, — проворчала я, подходя к кровати и чуть ли не подсовывая под нос иллюзионисту тарелку. Он распахнул глаза и узрел кашу, но отторжения и приступа тошноты она у него не вызвала, и я сделала мысленную пометочку о том, что, может, сотрясения у него и нет.

— Решила покормить больного? — вскинул бровь Мукурыч, не отлипая от подушки хохолком. — А как же клятва на крови, что меня в этом доме больше в жизни не накормят?

— Фиг тебе, не было такого. Кровь никто не проливал, — не стала обострять конфликт я и со вздохом потопала водружать тарелку на стол нашей болезной Феюшки. — Так что не бузи и ешь, что дали. Точнее, поужинай после осмотра.

— Ку-фу-фу, решила поиграть в доктора? — съехидничал иллюзионист. — Ролевые игры?

— Я ветеринар, — ухмыльнулась я, решив его подколоть. — Какую роль возьмешь на себя?

— Жаль, не агроном, — хмыкнул господин Травянистое Растение, и я, фыркнув, подрулила к его койке. Усевшись на самом краешке, я спросила:

— А теперь давай серьезно, ладно? Рассказывай, тебя тошнит? Голова кружится? Вялость, сонливость есть?

— Не тошнит, не гудит, не кружится, сонливости нет, в ушах не звенит, — отрапортовала покладистая няша и, тут же став моровой язвой, добавила: — А жаль, мог бы иск твоему рыцарю предъявить за нанесение

побоев.

— Фигу тебе без маки, — поморщилась я. — Ты его спровоцировал.

— А ты бы пошла свидетелем на суд в его защиту? — воззрившись на меня немигающим взглядом, всё так же ехидно спросил Мукуро, но в глазах его застыло раздражение и немой вопрос. Это он мне что, предлагает выбор сделать, что ли? Совсем дурак или родом так?! Они мне оба дороги! И выбор делать я бы не стала!

— Я бы вас помирить попробовала, — вздохнула я. — Тебя от иска не отговорить было бы, но я бы попыталась. А если бы не удалось, я бы просто беспристрастно рассказала всё, как было, не вставая ни на чью сторону. Потому что по сути виновата была я. А еще потому, что я не хочу делать выбор, Мукуро.

Фей поморщился и отвернулся к стене, а я решила продолжить разговор о его здоровье и потому достала из кармана прихваченный из аптечки медицинский фонарик и скомандовала:

— Если голова не кружится, садись, буду зрачки проверять.

— Так проверяй, — усмехнулся Мукуро, и мне в голову закрались подозрения о том, что он просто притворяется здоровым, а на самом деле ему фигово. Только как из него это вытрясти?..

Проверив зрачки Фея и не обнаружив отклонений от нормы, я подсчитала его пульс, на всякий пожарный потрогала лоб, задала «контрольные вопросы» на предмет того, не забыл ли он секунды перед получением удара, а также проверила связность мышления. Всё было в норме, вялости наш иллюзионный господин не выказывал, язвя напропалую, и разве что упорно отказывался подниматься. Я тяжело вздохнула и поняла, что так мне ничего не узнать. Единственным вариантом понять, есть ли у Мукуро сотрясение, оставалось спросить его самого, однако я не была уверена, что он ответит честно. Но ведь попытаться можно? Он же говорил, что хочет, чтобы мы стали друзьями, а понятие дружбы — это в первую очередь доверие и забота, значит, он должен понимать, что я тоже хочу о нем заботиться, разве нет?.. Я тяжело вздохнула и, подперев щеку ладонью, спросила Фея, неотрывно глядя в разноцветные глаза.

— Мукуро, пожалуйста, скажи правду. Я волнуюсь. Очень.

— С чего бы? — хмыкнул он. Тоже мне, в непонятки поиграть решил… Бяка.

— С того, что ты мой товарищ, и мне очень…

— Товарищ! — перебил меня Фей. — Но не друг!

Глаза его полыхнули раздражением и плохо скрываемой обидой, и мне почему-то стало больно. Но ведь он сам говорил: «Не доверяй мне», — так почему же теперь хочет, чтобы я звала его другом?! Ведь для меня это понятие абсолютно и слишком важно — настолько, что я даже передать его значение не могу!

— Мукуро, друг — это человек, которому ты веришь на все сто. Как самому себе, — тяжело вздохнула я, не отрывая взгляд от глаз иллюзиониста. — Вот и скажи мне честно. Ты хочешь быть моим другом? Ты хочешь, чтобы я была твоим другом? Ты хочешь, чтобы я поверила тебе на все сто и никогда и ни при каких обстоятельствах в тебе не сомневалась, не подозревала тебя ни в чем? Чтобы я уничтожила тот «поводок», о котором говорил Джессо, и который, по его же словам, не дает вам оступиться?

Повисла тишина. В глазах Фея явно боролись противоречивые чувства — желание сказать «да» и нежелание пускать кого-то в душу настолько, что пути назад не будет. Я грустно улыбалась, ожидая его ответа, и пару минут мы молча сверлили друг друга взглядами, а я думала о том, смогу ли поверить в него, если он скажет, что и впрямь хочет стать моим самым настоящим другом. К выводам мы с иллюзионистом пришли одновременно: в миг, когда я подумала: «Я хочу ему верить, а значит, смогу», — он вдруг тихо и без ехидства сказал:

— Да.

Всего одно слово. Короткое двухбуквенное слово, заставившее меня улыбнуться, а сердце радостно забиться от ощущения того, что человек, который был мне дорог, решил пустить меня в свою душу и хотел, чтобы я пустила его в свою.

— Хорошо, — кивнула я. — Тогда я постараюсь. Я не буду в тебе больше сомневаться, Мукуро.

Фей улыбнулся краешками губ, а в глазах его промелькнуло облегчение, и он со вздохом сказал:

— У меня нет сотрясения. Но голова болит. Очень. Приложил он меня, конечно, сильно…