Спасите, мафия!
Шрифт:
— Партизан! — возмутилась я и подскочила. — У тебя аллергия есть на медикаменты?
— Откуда? — хмыкнул цукат-нарцисс, почему-то думавший, что уж его-то такая пакость точно должна была обойти стороной.
Я лишь фыркнула и, ни слова не говоря, вылетела в коридор. Домчав до кухни, где обнаружились трапезничавшие рабочие, я тиснула из аптечки обезболивающее помощнее, а заодно и таблеточку от тошноты и, прихватив тонометр и стакан воды, бегом ломанулась обратно к Фею. Вломившись без стука в его комнату (ну а чем бы я стучала, ушами, что ли?), я скинула аппарат для измерения давления на койку моей личной головной боли, страдающей от не
— Держи, — заявила я, а Мукурище хмыкнул и ехидно вопросил:
— А вдруг это цианид, а ты жертва козней моих врагов-завистников?
— Мне сюда обе пачки принести и при тебе по одной таблетке из каждой глотнуть, господин Нарцисс с манией преследования? — фыркнула я, продолжая тянуть стакан и препараты нашему больному (так и тянет сказать: «На всю голову»).
— Моя смерть будет на твоей совести, — пригрозил мне он и сел, ничем не показав, что у него раскалывалась голова. Выпив таблетки, Фей уставился на тарелку и протянул: — Я бы поужинал, но лучше после того, как лекарство подействует.
— Точно не тошнит? — нахмурилась я.
— Думаешь, я не смог бы распознать у себя сотрясение? — выгнул бровь иллюзионист.
— Симптомы не всегда явно проявляются, — печально вздохнула я и, поставив на стол стакан с водой, возвращенный мне иллюзионистом, повелела: — А теперь — стриптиз в исполнении лучшего иллюзиониста с хохолком! Давай, фокусник, закатывай рукав своей беленькой, выглаженной мною после стирки, но уже давным-давно измятой тобою рубашечки! Буду тебя пытать.
— Отказаться, что ли? — протянул Ананас.
— Ты? Слабость проявишь? Ни в жизнь, — скептически выгнув бровь, заявила я.
— Меня на «слабо» не взять, — фыркнул гордый птиц со взрывом макаронной фабрики на чайничке, расстегивая манжет рубашки и тем самым опровергая собственные слова. Хотя мы ведь просто шутим…
— Это да, — серьезно ответила я и, самолично закатав рукав Феюшки, надела ей на руку манжет тонометра. Заткнув уши дужками фонендоскопа, я начала накачивать воздух, и вскоре, спустив его, вынесла вердикт:
— Сто двадцать на восемьдесят. Мукуро, ты у меня, оказывается, обладатель идеального давления! Хоть сейчас в космос запускай!
— Обойдусь, — хмыкнул Фей и улегся обратно на подушки. — Может, завтра, но не сегодня точно.
Он сделал пофигистичную харьку, но слова эти сказаны были несколько настороженно, потому что признавать, что ему больно, нашему гордому мистеру «Я сам по себе, не лезьте с вашей заботой, курицы-наседки!» всё же было неприятно.
— Значит, полетишь завтра, — усмехнулась я, решив поддержать так некстати пошатнувшуюся самооценку нашей самостоятельной глючной Феи, и оттащила тонометр на стол. — Всё равно мне еще тебе скафандр почистить надо, да запас тюбиков с едой сделать.
— Запасливая…
— Не то слово!
Я вернулась к иллюзионисту и, усевшись рядом с ним, тихо спросила:
— Можно посидеть с тобой? Или поспать хочешь?
— Да нет у меня сотрясения! — взвился Фей, а точнее, раздраженно на меня зыркнув, непрозрачно намекнул, будто считает, что я про сон упомянула, чтобы выяснить, точно ли нет у него сонливости, характерной для подобных травм. Стало почему-то больно, обидно и очень грустно…
— Ой, дурак… — вздохнула я и, закрыв лицо ладонями, оперлась локтями о колени.
Почему-то вдруг захотелось плакать, а еще дать в лоб этой гадости, чтоб у нее мозги на место встали. Только
И вдруг меня осторожно взяли за запястье, а тихий и на удивление не ехидный голос прошептал в самое ухо слово, которое было для речи Тумана Вонголы крайне несвойственно:
— Извини.
Я вздрогнула и покосилась на Фея. В его глазах застыли настороженность и нежелание снова сделать неверный шаг, а я вздохнула и печально сказала:
— Если ты сам будешь отталкивать людей, они не смогут остаться рядом.
— Знаю, — поморщился Мукуро, не отпуская мое запястье.
— Но… я постараюсь, — улыбнулась я краешками губ. Я ведь решила попытаться ему поверить, значит, уйти уже не могла. Да и не хотела… — Постараюсь остаться, даже если ты продолжишь меня отталкивать. Потому что я хочу, чтобы ты стал моим другом. Настоящим.
В глазах Фея промелькнуло облегчение, смешанное с чистой, по-детски наивной радостью, и я вдруг подумала, что где-то очень глубоко в душе этот скрытный, жесткий и до ужаса одинокий человек всё же сумел сохранить частичку света и тепла.
— Ложись, — скомандовала я. — Даже если спать не хочешь, сидеть не стоит.
Мукуро усмехнулся и последовал моему «врачебному» (так и тянет сказать «ветеринарному»: из песни слова не выкинешь, как и из студенческого — наименование факультета) совету, а я спросила:
— Слушай, тебе хохолок лежать не мешает?
— Всё в мире относительно, — туманно изрек Туман и я, фыркнув, заявила:
— Если ты из-за меня ананас с головы убирать не хочешь, я тебе так скажу: Рокудо Мукуро, кончай дурью торговать, а то посадят! Во-первых, такой причесон мешает тебе лежать; во-вторых, стягивает волосы и не дает коже головы прийти в нормальное состояние, что тоже минус и твоему выздоровлению не поспособствует; в-третьих, друзей не стесняются, модник ты наш, Юдашкина на тебя нет; а в-четвертых, я тебе уже говорила, но повторюсь: тебе идет обыденный домашний вид, не обремененный излишествами моды, на которую повлияли Пикассо и Сергей Зверев!
Мукуро чуть удивленно на меня воззрился, а затем усмехнулся и хитро заявил:
— Ну давай, спасай меня от этой ужасно вредной и не идущей мне прически.
— «Редиска» ты, — хмыкнула я. — Вечно всё с ног на голову перевернешь!
— Оя, оя! Зачем же называть меня «нехорошим человеком»? Я всего лишь размялся в риторике!
— Чтоб Вас в древний Рим сослали, танцор на моих нервах!
— Я не танцую.
— Не умеешь?
— Не с кем.
В глазах Фея промелькнула грусть, и я с тяжким вздохом решила не заострять внимание на больной для него теме и осторожно попыталась стянуть резинку, удерживавшую ананас в боевой готовности. Резинка упрямо сползать не желала, а Мукуро ехидно ухмылялся, закрыв свои светофорные глазёнки и сложив лапки на груди, аки покойничек. Шипы нашего дикобраза налачены, что интересно, не были, но он очень хитро перекручивал их несколькими тонкими резинками, и я, распутывая сей Гордиев узел, думала: «И не лень ему каждый день утром и вечером эту фигню на башке наматывать-разматывать? Мазохист! Жертва моды!» Кстати говоря, отливавшие синевой черные волосы иллюзиониста были на удивление мягкими и шелковистыми, хотя издалека и впрямь выглядели как шипы, и это меня вгоняло в дикий афиг. Наконец, справившись с его прической, я зашвырнула резинки на стол и, расправив волосы нашей Феюшки по подушке, спросила: