Сталин. История и личность
Шрифт:
Политические процессы возникли в самом начале советской истории. Так называемый показательный процесс, означавший использование зала суда в политико-дидактических целях, был проведен еще при Ленине: тогда, в 1922 г., на скамье подсудимых оказались эсеры25. При Сталине же судебные заседания стали похожи на драматические спектакли, как, например, Шахтинский процесс. Так же, как и настоящие актеры в театре, не только судьи и обвинители, но и сами подсудимые исполняли в них заранее отведенные им роли. Кульминацией всякого показательного процесса было признание. Играя главные роли, подсудимые со всеми мельчайшими подробностями сознавались в политических преступлениях, которые якобы совершали они сами и другие лица в рамках контрреволюционного заговора.
Выше мы уже говорили о различных политических целях первых показательных процессов: драматизировать опасность войны, придать воинственный настрой «культурной революции», внушить плановикам и хозяйственникам необходимость головокружительных темпов индустриализации, удалить сторонников правых с постов в управлении хозяйством, разгромить
Стандартным обвинением первых показательных процессов было обвинение во «вредительстве», т. е. в экономическом саботаже. Действительно, кое-где случаи вредительства имели место. Об одном из них, происшедшем в Магнитогорске, рассказывает, например, Джон Скотт. Как-то утром механики обнаружили, что подшипники и смазочные кольца большой турбины забиты песком. Позднее выяснилось, что сделано это было до крайности озлобленными рабочими из числа насильно пригнанных на стройку кулаков26. Однако нет свидетельств о том, что такие случаи имели широкое распространение. В действительности был лишь один вредитель, действовавший в широких масштабах, — сам Сталин, неумело управлявший процессами экономического развития. Как по политическим, так и по психологическим соображениям ему надо было найти виновных, чтобы «спроецировать» на них всю ответственность за свои многочисленные промахи и ошибки. Итак, он везде находил сознательных вредителей и наказывал их — к величайшему ущербу для дела индустриализации, ибо, как правило, жертвы не только не были повинны во вредительстве, но, напротив, являлись трудолюбивыми и квалифицированными специалистами, делавшими все возможное, чтобы обеспечить успех начатым в промышленности преобразованиям.
Вопрос «Кто виноват?», поставленный в заглавие антикрепостнического романа А. Герцена (1845), превратился отныне в заклятый вопрос сталинской России. Отвечая на него, Сталин заявлял: «Не я!», а потом во всем обвинял «их — наших врагов». Показательные процессы были призваны доказать все это в драматически убедительном виде.
Меньшевистский процесс 1931г. (процесс «Союзного бюро меньшевиков») — поразительный пример политики оправдания Сталина. В то же время этот политический процесс использовался Сталиным для отмщения тем людям, которые фигурировали в его сознании как враги. Десять видных советских специалистов, большинство из которых имели меньшевистское прошлое, обвинялись в создании в 1928 г. контрреволюционной заговорщической организации «Союзное бюро ЦК РСДРП меньшевиков». Цель организации — руководство широкой вредительской деятельностью. «Союзное бюро» будто бы находилось в сговоре с «Меньшевистской делегацией» за границей (эта организация существовала в действительности), возглавляемой Рафаэлем Абрамовичем и другими лицами. Кроме того, подсудимых обвиняли в сотрудничестве с Промпартией и с еще одной внутренней контрреволюционной группой — неонародничес-кой Трудовой крестьянской партией. Предполагаемые руководители этой последней, в том числе такие известные экономисты-аграрники, как А.В. Чаянов и НД Кондратьев, были разоблачены и осуждены в 1930 г. как идейные вдохновители «правого уклона».
Трудовая крестьянская партия была чистейшей фикцией. Намек на ее существование можно было найти в рассказе-утопии, написанном всесторонне одаренным экономистом и писателем Чаяновым и опубликованном в начале 20-х годов. В нем изображена Россия будущего — теперь уже процветающая страна средних крестьянских хозяйств, опирающихся на современные деревенские общины под благим управлением Партии крестьянского труда. Чаянов и некоторые другие его коллеги — все лояльные интеллектуалы — были арестованы после того, как у заместителя председателя ОГПУ ЯД Агранова возникла идея — вероятно, поданная Сталиным — организовать показательный процесс, на котором бы раскрылось существование какой-нибудь заговорщической кулацкой крестьянской трудовой партии. Хотя оказавшихся жертвами людей и заставили при помощи пыток, давления и хитрости подписать все необходимые признания, дело получилось уж слишком дутым, чтобы его можно было выносить на показательный процесс. Поэтому разбиралось оно за закрытыми дверями. Чаянов же позднее погиб в заключении27
Среди подсудимых, проходивших по «меньшевистскому» делу; были: известный экономист и влиятельный человеке Госплане В.Г. Громан, экономист Госбанка В. В. Шер, член ВСНХ А.М. Гинзбург, должностные лица Наркомата торговли — М.П. Якубович, АЛ. Соколовский, Л.Б. Залкинд, финансист А.Ю. Финн-Енота-евский, автор «Записок о революции» Н.Н. Суханов. Четверо других подсудимых обвинялись в сотрудничестве с «Союзным бюро», не являясь при этом его формальными членами. Среди них: В.К. Иков и И.И. Рубин (экономист, проработавший несколько лет в Институте Маркса-Энгельса). В обвинении говорилось, что в 1928 г. Р. Абрамович нелегально приехал в Советскую Россию с целью выяснения ситуации. Он предписал членам «Союзного бюро» организовать акции по созданию экономического кризиса, ведущего к внутреннему восстанию и вооруженной интервенции извне. Все четырнадцать подсудимых обвинялись во вредительской деятельности: преднамеренной дезорганизации сети потребительско-снабженческих кооперативов, нарушении сложившейся системы распределения
На самом-то деле никакого меньшевистского заговора не было так же, как и не существовало никакого «Союзного бюро». Абрамович смог убедительно доказать, что во время своей якобы нелегальной поездки в Россию в 1928 г. он находился в Западной Европе. Верно, что бывшие меньшевики, работавшие в советских хозяйственных органах, весьма критически оценивали нереальный характер планирования, возобладавшего в 1929 г. Громан же, в частности, даже смог предвидеть, что авантюристические шаги Сталина приведут к экономической катастрофе. Он говорил об этом на одном из собраний дискуссионного меньшевистского кружка, собиравшегося неофициально в течение 20-х годов и называвшего себя «Лигой наблюдателей»29, щ щотч .уи,!К. гщ;./'*)
Единственная правда в обвинении состояла в том, что проходившие по делу имели контакты с меньшевиками за границей. Так, Иков переписывался с некоторыми живущими за границей меньшевиками. Кроме того, в руки нескольких обвиняемых попали номера издающегося в Берлине «Социалистического вестника». Что касается вредительства, то здесь не обошлось без Сталина и Микояна. Якубович, проведший много лет в лагерях и реабилитированный после смерти Сталина, рассказывал в своих показаниях Генеральному прокурору СССР следующее. Будучи начальником Управления промышленных товаров в возглавляемом Микояном Наркомате торговли, он однажды нарушил правительственное постановление о выделении некоторых видов товаров для отправки на стройки Магнитогорска и Кузнецка — вместо этого он направил их в Москву. Но, как говорил далее Якубович, сделал он это не по своей воле, а по прямому распоряжению Микояна, устно сообщившего ему, что таковы были указания самого Сталина. Когда же Якубович стал колебаться, так как от него требовали нарушения государственной распределительной политики, Микоян сказал ему так.- «Разве вы не знаете, кто такой Сталин?». И вот Якубович поступил так, как велел ему через Микояна сам Сталин. Через несколько же дней он прочитал в «Правде» о том, что он, Якубович, нарушает правительственное постановление, по своему произволу посылая в другое место предназначенные для Магнитогорска товары. На процессе Якубовича обвинили во вредительстве30. Итак, Сталин заставил Якубовича через Микояна совершить тот единственный поступок, который дал основание для обвинения во вредительстве.
Как из показаний того же Якубовича, так и из других источников мы узнаем о том, как сломили и заставили обвиняемых — многие из которых были людьми необычайной моральной и физической силы — играть роли преступников на этом политическом процессе. Более всех приложил руку к самобичеванию и обвинению других Суханов. Его обманули, пообещав прощение за оказанные услуги. Находясь впоследствии в Верхнеуральском политическом изоляторе, он протестовал против такого коварства31. Алкоголика Громана склонили к сотрудничеству при помощи бутылки водки, которую то подавали ему, то отбирали в нужный момент. Икова, единственного из подсудимых, имевшего связи с меньшевиками за границей, подкупили обещанием мягкого приговора. Лишь его одного из всех, проходивших по делу, через восемь лет заключения выпустили на свободу и разрешили снова поселиться в Москве в 1939 г. Гинзбург и Якубович сопротивлялись упорнее остальных. Пока выдерживали, терпели пытки и избиения. Потом попытались совершить самоубийство, вскрыв себе вены. Наконец, подвергнутые тяжелой пытке — долгому лишению сна, — они сдались. Но даже при этом Якубович перестал сопротивляться только тогда, когда к нему привели его старого друга в. Шера и тот признал себя участником «Союзного бюро», а самого Якубовича назвал своим сообщником. Как-то раз, отказываясь признать одно из предъявленных ему обвинений, Якубович сказал своему следователю Наседкину: «Но вы должны понять, этого не было и не могло быть!». На что Наседкин ответил: «Я знаю, что этого не было, но таково требование Москвы».
Наконец мы сталкиваемся с самым удивительным поворотом: «Союзное бюро» в каком-то странном смысле действительно существовало — как организация, созданная самим ОГПУ. После того как Якубович был окончательно сломлен, между ним и другим обвиняемым, М.И. Тейтельбаумом, работавшим прежде в Наркомате внешней торговли, была устроена очная ставка. Когда в комнату вошел Якубович, следователь Апресян встал и вышел. Тейтельбаум сообщил Якубовичу, что его били и заставили признаться в том, что он брал взятки за границей с капиталистических торговых фирм; он же не может вынести мысль о том, что на суде его выставят в качестве мошенника; Апресян намекнул ему о необходимости переменить показания, признавшись в участии в контрреволюционном «Союзном бюро», тогда он становится виновным не во взяточничестве, а в контрреволюционном преступлении. «Товарищ Якубович, — продолжал Тейтельбаум, — умоляю вас — включите меня в “Союзное бюро”. Лучше я умру как контрреволюционер, а не как мошенник и негодяй». Тут в комнату вошел Апресян. «Ну как, договорились?» — обратился он к ним с усмешкой. Глядя в умоляющие глаза Тейтельбаума, Якубович тогда произнес-. «Я согласен. Подтверждаю участие Тейтельбаума в «Союзном бюро». После этого Апресян предложил Трйтельбауму написать на основе заявления Якубовича новое показание. Рассказывая о данном случае в своем письме к Генеральному прокурору, Якубович замечает: «Вот так было создано “Союзное бюро”».