Сталин. История и личность

Такер Роберт

Предвозвестником стратегии террора стал Молотов, который в 1928 г. заявил о том, что надо нанести кулаку «такой удар», чтобы середняк «вытянулся перед нами». Итак, жертвой стал кулак. Третьим элементом являлись остальные крестьяне, главным образом середняки, которых будут принуждать к вступлению в колхоз. Процесс заключался в следующем. Вначале кулацкие семьи лишали всей собственности, потом их сажали в теплушки и отправляли в глухие районы, где тех, кто выжил в пути (многие просто погибали), заставляли работать в крайне тяжелых условиях — или в концентрационных лагерях, или на стройках. Официальное наименование этих гонений — «раскулачивание».

Употребляя это слово, мы должны обязательно брать его в кавычки, так как оно искажает действительность. Слово «кулак» в советской терминологии не имело строго определенной смысловой нагрузки. Более того, официальная статистика относила к кулакам крайне незначительное

число крестьян. В бедных деревнях, которых было очень много, кулаки отсутствовали полностью, если определять кулака как крестьянина, который использует наемный труд. Однако, когда требовалось террором загнать всех крестьян в колхоз, обязательно выискивали жертву, которая и подвергалась преследованиям. Поэтому во многих случаях жертвами насилия становились те крестьянские семьи, которые благодаря своей сметливости и трудолюбию были состоятельнее, чем соседи.

Писатель Василь Быков приводит пример из своего детства. Он родился в 1924 г. в бедной белорусской деревне, в которой совершенно не было кулаков. Но, поскольку активисты получили указание выбрать для репрессий нескольких крестьян, они обрекли на «раскулачивание» трех своих односельчан. Одного — за то, что тот имел корову и теленка; другого — за то, что у его лошади был еще и жеребенок, а третьего — за то, что во время уборки урожая какая-то дальняя родственница пришла ему помочь⁸. Случай, рассказанный Быковым, — типичный. Однако имелись и исключения. Так, в одном месте ответственный за коллективизацию коммунист из соседнего города, приехав в деревню, поставил посреди улицы стол, положил на него лист бумаги и пистолет, созвал всех крестьян на сход и заявил, что те, кто не пожелает записаться в колхоз, прямиком отправятся в Сибирь⁹.

Правительственное постановление от 1 февраля 1930 г. предписывало всем бедным крестьянам и батракам принимать активное участие в «раскулачивании». При этом оговаривалось, что конфискованная и переданная в неделимый фонд колхоза собственность кулаков будет составлять первоначальный «членский взнос» этих бедняков и батраков. Подобные приемы, столь напоминающие времена Гражданской войны, должны были привести к разжиганию классовой борьбы в деревне: бедняки становились материально заинтересованными в борьбе со своими более зажиточными соседями. О том, как это происходило на практике, поведал Джону Скотту и русскому рабочему Попову некий Шаб-ков, здоровенный кулацкий сын, работавший вместе с ними в Магнитогорске, но живший в «особом» секторе города.

«Тс! Только между нами троими. Деревенская беднота собирается вместе и решает: “Такой-то вот имеет шесть лошадей; мы не можем обойтись без них в колхозе; более того, в прошлом году он нанял какого-то человека, чтобы тот помогал ему при уборке урожая”. Далее они уведомляют ГПУ, и вот человек попался. Такой-то получает пять лет. Всю его собственность забирают и отдают новому колхозу. Иногда высылают всю семью. Когда за нами пришли, мой брат схватил ружье и стал стрелять в офицеров ГПУ. Те принялись стрелять в ответ. Мой брат был убит. Все это, конечно, для нас кончилось плохо. Мы все получили по пять лет, причем в разных местах. Я где-то слышал, что отец мой умер в декабре, однако я этого точно не знаю»¹⁰.

Неоспоримым фактом является участие некоторых представителей деревенской бедноты в «раскулачивании». Однако еще не решенным остается вопрос: сколь распространенным и сколь добровольным было это участие. Один западный ученый, проведший три года в советских лагерях (1939-1941) и ссылках, беседовал с теми, кто в начале 30-х годов жил в деревне. Он высказал мнение, что, хотя в каждой местности «можно было найти людей, готовых принять участие в насилиях и грабежах, особенно если это поддерживается властями», основная масса крестьян все же была глубоко потрясена приемами, при помощи которых проводилась «вторая аграрная революция», и не было той стихийности, характерной для 1917 г., когда крестьяне захватывали крупные поместья¹¹. Кроме того, материалы о проведении коллективизации в Смоленской области показывают, что отнюдь не все бедняки — не говоря уже о середняках — охотно участвовали в «раскулачивании». «Кое-кто из бедняков получал от состоятельных крестьян взятки: за это они должны были вычеркнуть их имена из списков на высылку. Некоторые же пытались собрать подписи под бумагой, в которой подчеркивались положительные качества тех, кому грозила конфискация имущества и ссылка. Нередко часть бедняков считала раскулачивание несправедливым и вредным, отказывалась голосовать за одобрение экспроприации и депортации, утаивала собственность кулаков или предупреждала кулаков через знакомых о грозящих им обыске и реквизиции»¹².

Коллективизация

стала по сути гигантской партийно-полицейской операцией. Подтверждением этому служат документы Смоленского областного пар-тархива. В архиве сохранились не только материалы, непосредственно касающиеся этой области, но также копии циркуляров, рассылавшихся из Москвы по закрытым партийным каналам во все регионы страны. На местах в каждом районе для наблюдения за осуществлением этой партийно-полицейской операции создавались особые «тройки». В них входили первый секретарь райкома партии, председатель местного исполкома и руководитель районного отдела ОГПУ. За две недели они должны были описать всю подлежащую конфискации собственность. В то время среди тех, кого могли отнести к числу кулаков, прокатилась волна самоубийств. Некоторые из них убивали своих жен и детей, прежде чем покончить с собой. Кроме того, имели место фиктивные разводы, осуществлявшиеся с целью спасти жизнь членов семьи и сохранить хотя бы часть собственности. Многие крестьяне занялись «самораскулачиванием»: они продавали или раздавали все, что у них было, бросали свои дома и устремлялись на восток. В письме под грифом «совершенно секретно» от 12 февраля 1930 г., направленном всем районным «тройкам» Великолуцкого района Смоленской области, давались «ориентировочные цифры», определявшие количество подлежащих депортации кулаков. В конце этой директивы говорилось-. «Не должно быть никаких колебаний, никаких уступок правоуклонистским позициям и никакого пацифизма»¹³.

О чисто человеческой стороне «раскулачивания» мы узнаем из свидетельств множества очевидцев, опубликованных за границей и полностью подтверждаемых материалами Смоленского архива. Сцена «раскулачивания» ярко описана в мемуарах Виктора Кравченко, преуспевающего в то время молодого партийного функционера и хозяйственника. Когда его семья жила в Днепропетровске, она взяла к себе голодающую беспризорную девочку Катю. Ее семья была отправлена в ссылку, так как отца Кати обвинили в том, что он подкулачник. Они владели немногим — всего лишь лошадью, коровой, теленком, пятью овцами, несколькими поросятами и амбаром. Местные власти силой отняли у отца последнее зерно. Чтобы прокормить свою семью, ему пришлось зарезать свинью и теленка. После этого ему заявили, что резать домашний скот без разрешения — преступление. О том, что произошло дальше, Катя рассказывала следующее:

«Год назад как-то утром незнакомые люди подошли к дому. Один из них был из ГПУ, вместе с ним пришел также председатель нашего сельсовета. Третий человек записывал в какую-то книгу все, что было в доме, даже мебель, нашу одежду, горшки и кастрюли. Затем подъехали телеги, и все наши вещи были увезены. Оставшуюся же скотину погнали в колхоз... Нас всех поместили в старую церковь. Там уже находилось много других родителей с детьми из нашей деревни; все были с узелками, и все плакали. Здесь мы провели целую ночь в темноте, молясь и рыдая, молясь и рыдая. Наутро около тридцати семей в сопровождении вооруженных людей повели по дороге. Попадавшиеся по пути люди, завидев нас, крестились и начинали плакать. На станции было много таких же, как мы, но все — из разных деревень. Казалось, что нас тысячи. Нас всех затолкали в каменный амбар; мою же собачку по кличке Волчок туда не пустили, хотя она и шла за нами всю дорогу. Находясь в темноте, я слышала, как она выла снаружи. Через некоторое время нас выпустили и погнали к вагонам для скота — они стояли длинной вереницей. Но я нигде не заметила Волчка. Когда же я спросила о нем у охранника, он ударил меня ногой. Когда наш вагон был наполнен так, что в нем не было уже больше места — даже для того, чтобы стоять, — его заперли снаружи. Мы все завопили и стали молиться Богородице. Затем поезд поехал. Никто не знал, куда мы направляемся»¹⁴.

Слово «подкулачник» было тогда в ходу. Им называли крестьянина, которого ни по какому признаку нельзя было причислить к кулакам, но к которому относились именно как к кулаку только лишь потому, что он не содействовал коллективизации. Применение этого слова становилось все более необходимым, учитывая то сочувствие, которое проявляли многие крестьяне по отношению к своим состоятельным односельчанам, подвергаемым жестоким репрессиям властей. Местные власти находились под постоянным давлением вышестоящих органов, требовавших от них безукоризненного выполнения установленных для каждого района норм коллективизации. Поэтому неудивительно, что в докладе ОГПУ от 20 февраля 1930 г. сообщалось об увеличивающемся количестве арестов и «раскулачиваний» середняков. Там также отмечалось, что «бедные крестьяне, бывшие до революции батраками, но получившие теперь по дополнительной лошади или корове, также во многих случаях подвергались раскулачиванию» ¹⁵.