Сталин. История и личность
Шрифт:
Так лидеры оппозиции реагировали на самое мощное полемическое наступление в политической карьере Сталина. Рассмотрев историю возникновения оппозиционного блока и охарактеризовав его как «сложение сил оскопленных» (чем он вызвал оживление большой части аудитории), Сталин сформулировал суть вопроса следующим образом: «Возможна ли победа социализма в нашей стране, учитывая то обстоятельство, что наша страна является единственной пока что страной диктатуры пролетариата, что пролетарская революция в других странах еще не победила, что темп мировой революции замедлился?». Начав с непривычного экскурса в историю марксистской мысли, Сталин назвал ошибочным утверждение Энгельса, содержащееся в первом варианте «Манифеста Коммунистической партии» (1847), о том, что коммунистическая революция не может произойти в одной стране. Хотя Сталин и указал, что ошибка Энгельса была обнаружена Лениным, величие которого состояло в том, «что он не был никогда рабом буквы в марксизме», следует отметить (и это подчеркивал Каменев), что Ленин никогда не оспаривал слова Энгельса на этот счет. Далее, вновь подкрепляя свою мысль соответствующими цитатами, Сталин утверждал, что Ленин и ленинизм дают положительный
Сталин вновь и вновь безжалостно обрушивался на оппозицию, обвиняя ее в «неверии» во внутренние силы революции. Исходя из этого, он подчеркивал, что она подрывает волю пролетариата к строительству социализма и таким образом «культивирует капитулянтство». Напомнив о словах Троцкого «великолепная историческая музыка растущего социализма», Сталин сказал, что это «музыкальная отписка», которая уводит в сторону от главной темы: «Мы можем, — говорит Троцкий, — идти к социализму. Но можем ли прийти к социализму, — вот в чем вопрос. Идти, зная, что не придешь к социализму, — разве это не глупость?». Сталин еще и еще раз подчеркивал психологический аспект — необходимость ясного понимания цели и уверенность в возможности ее достижения: «Мы не можем строить без перспектив, без уверенности, что, начав строить социалистическое хозяйство, можем его построить... Далее. Без ясных перспектив нашего строительства, без уверенности построить социализм рабочие массы не могут сознательно участвовать в этом строительстве, они не мо-
тут сознательно руководить крестьянством. Без уверенности построить социализм не может быть воли к строительству социализма. Кому охота строить, зная, что не построишь?». Придавая этому психологическому аргументу несколько парадоксальную антитроцкистскую направленность, Сталин заявил, что любое ослабление воли российского пролетариата строить социализм вредно для мировой революции, поскольку оно приведет к усилению капиталистических тенденций в советской экономике и, следовательно, подорвет надежды иностранных рабочих на победу социализма в России, что в свою очередь задержит революции в других странах. Ведь как писал Ленин уже после 1917 г.: «Сейчас главное свое воздействие на международную революцию мы оказываем своей хозяйственной политикой. Все на Советскую Республику смотрят... Решим мы эту задачу, — и тогда мы выиграли в международном масштабе наверняка и окончательно. Поэтому вопросы хозяйственного строительства приобретают для нас значение совершенно исключительное. На этом фронте мы должны одержать победу медленным, постепенным, — быстрым нельзя, — но неуклонным повышением и движением вперед»26.
Аргументация, используемая Сталиным, не отличалась четкостью, формулировки были подчас грубоваты, а некоторые из его выводов можно было признать обоснованными лишь с большой натяжкой. Его рассуждения не могли сравниться с построениями Троцкого по логике экономической аргументации, и, по любой объективной оценке, он проиграл «войну цитат» из Ленина. Однако, судя по всему, он все-таки одержал на XV конференции политическую победу. Залогом этой победы стала его глубокая уверенность во «внутренних силах нашей революции». Половина из 194 делегатов, имеющих право решающего голоса, и больше одной трети 640 делегатов с правом совещательного голоса, участвовавших в конференции, не имели дореволюционного партийного стажа. Многие представители нового поколения членов партии (это были в основном мужчины; среди 834 делегатов было только 30 женщин), а также большая часть бывших подпольщиков положительно восприняли логику рас-суждений Сталина, а вернее, его убежденность в том, чего им так хотелось, ибо то, что он сказал о «пролетариате», который нуждался в ясном понимании цели и вере в возможность ее достижения, особенно относилось к лидерам, о чем ему должно было быть хорошо известно. Несомненно, что сталинские аргументы укрепляли их убежденность в необходимости «перспектив», их волю к революционным достижениям на огромной социально-экономической арене России независимо от того, что происходило за границей.
Сталин стремился идеологически обосновать эту позицию ссылками на главные авторитеты — Ленина и ленинизм. Вместе с тем он добивался того, чтобы узаконить практику идеологических новаций, например путем очевидной ревизии формулы Энгельса, выдвинутой в 1847 г., о спонтанной коммунистической революции во всех крупных странах. Таким образом, Сталин взял на себя ранее принадлежавшую Ленину роль человека, который определяет идеологическую ориентацию большевизма. Кстати, он ненавязчиво предложил своим слушателям сравнить себя с Лениным, когда отметил, обосновывая свою позицию, что Ленин в работе «Государство и революция» подверг ревизии мнение Маркса о том, что рабочие Америки и Англии могли добиться своих революционных целей мирными средствами. Выступая после обсуждения своего доклада, он выдвинул убедительные аргументы в пользу творческого подхода в области идеологии. В ответ Зиновьеву, критиковавшему его попытки подвергнуть ревизии положения Энгельса, он перечислил те меры, которые, по мнению Энгельса, должны быть приняты революционным правительством сразу после взятия власти. Сталин сказал, что девять десятых этих мер уже осуществлены в Советской России, а затем вызвал смех собравшихся следующим острым замечанием: «Очень может быть, что мы допустили некоторую “национальную ограниченность”, осуществив эти пункты». Если бы Энгельс был жив, утверждал далее Сталин, он не стал бы цепляться за старую формулу, а сказал бы-. «К черту все старые формулы, да здравствует победоносная революция в СССР!». Что бы ни сказал Энгельс, Сталин хотел сказать именно это. По существу, он провозгласил национальную независимость российского коммунизма,
Восприимчивость участников конференции к аргументам Сталина с самого начала поставила оппозицию в положение, заведомо безнадежное в политическом плане, какие бы убедительные аргументы ни выдвигались в его защиту. Хотя многие из обвинений Сталина в адрес лидеров оппозиции и были необоснованными, он мог вести эффективную борьбу против нее потому, что в конечном счете она не была готова отказаться от постулата, в соответствии с которым будущее советской революции обусловлено, как сказал Троцкий, «в международном масштабе». Этот постулат казался по сути своей убедительным и являлся по существу ленинским; однако ни то ни другое не могло спасти его сторонников от поражения в тот момент, когда партия готовилась двинуться вперед и когда в ней начинали играть все большую роль силы, готовые и даже исполненные желания принять новую, послеленинскую ориентацию, за которую выступали Сталин, Бухарин, Рыков и другие деятели, называвшие ее ленинизмом. Сталин понимал это и всеми силами развивал успех. Выступая по итогам прений, он вновь сформулировал вопрос, который считал решающим: «...партия рассматривает нашу революцию как революцию социалистическую, как революцию, представляющую некую самостоятельную силу, способную идти на борьбу против капиталистического мира, тогда как оппозиция рассматривает нашу революцию как бесплатное приложение к будущей, еще не победившей пролетарской революции на Западе, как придаточное предложение к будущей революции на Западе, как нечто, не имеющее никакой самостоятельной силы». И далее: «В то время как Ленин расценивает пролетарскую диктатуру как инициативнейшую силу, которая, организовав социалистическое хозяйство, должна пойти потом на прямую поддержку пролетариата, на борьбу с капиталистическим миром, оппозиция, наоборот, рассматривает пролетарскую диктатуру в нашей стране как пассивную силу, живущую под страхом немедленной потери власти “перед лицом консервативной Европы"»27. Символика в этом выступлении созвучна той, которую Сталин использовал в основном докладе, когда начал наступление на силы оппозиции. Тогда он назвал лидеров оппозиции «сложением сил оскопленных», пояснив, что «оскопленный» значит «лишенный власти». А сейчас он давал понять, что эти политические евнухи придерживались такого взгляда на революцию, который лишал ее саму внутренней, независимой силы и обрекал ее на пассивную роль в международных отношениях. Это была прямая апелляция к нарождающемуся советскому правящему классу, гордящемуся своей политической мужественностью, к его вере в силу и мировое значение русской революции.
Несомненно, Сталин сознательно использовал это средство в борьбе за преемственность. В то же время он являлся одним из тех, для кого миром российской революции всегда была великая революционная арена, и он выражал взгляды, которые сам разделял. Он чувствовал в себе силы стать рупором российского великодержавного коммунизма, который сосредоточил бы свое внимание и силы на задачах внутреннего развития страны, не отказываясь от цели международной коммунистической революции в более отдаленном будущем. Именно такой была политическая сущность учения о социализме в одной стране в формулировках Сталина.
Восприимчивость к таким взглядам и такой политике в большевистских кругах рассматриваемого периода стала уже вполне очевидной. Один из молодых представителей партийной элиты того времени вспоминает в своих мемуарах, написанных в эмиграции много лет спустя: «Нашим общим настроением был здоровый оптимизм. Мы были уверены в себе и в будущем. Мы верили, что если не будет войны, которая помешает восстановлению российской индустрии, то наша социалистическая страна уже через несколько лет сможет дать миру пример общества, основанного на принципах свободы и равенства. Да и могло ли быть по-другому? Старая капиталистическая Европа переживала кризис за кризисом, а мы вскоре должны были показать всему человечеству зрелище постоянного роста производства и жизни рабоче-крестьянских масс в условиях счастья и изобилия в плановом хозяйстве. Почти все мы разделяли это убеждение»28.
Кроме того, Сталину удалось найти убедительные политические аргументы для обоснования своей позиции. Он умело пропагандировал, как бы между строк догматического ленинизма, свой русский «творческий марксизм». И он всячески побуждал своих главных оппонентов на высказывания, которые, как ему было заведомо известно, вызовут негативную реакцию у многих членов партии. В качестве обоснования русоцентристской ориентации он выдвинул идею о том, что наилучшим вкладом Советской России в будущую мировую революцию будет создание социалистического общества, поскольку успехи социалистического строительства революционизируют иностранных рабочих.
г л Л1‘«г |»'Ч< г*.:г.
Термидор в России?
I- > N
В заключительной части своей автобиографии, написанной в 1929 г., Троцкий пытается ответить на вопрос, который, как он сам пишет, ему задавали многие: «Как вы могли потерять власть?». В качестве ответа он излагает теорию термидора, которую он обдумывал с 1923 г. По его мнению, историю СССР в 20-е годы можно сравнить с консервативным переворотом в революционной Франции после свержения Робеспьера 9 термидора. Разница заключается лишь в том, что термидор во Франции произошел одномоментно, в то время как термидор в России представлял собой медленный процесс политического вероотступничества. Октябрь уходил все дальше и дальше в прошлое, перспективы международной революции становились все более и более иллюзорными, а между тем бюрократическая большевистская правящая верхушка все сильнее и сильнее проникалась «новой психологией», характеризующейся потерей нравственности, самодовольством, стремлением к легкой жизни и даже неприкрытым мещанством. По словам Троцкого, именно эти психологические факторы вызвали травлю теории «перманентной революции», а революционеры-аскеты, одним из которых он себя считал, оказались в атмосфере растущего отчуждения.