Старины и сказки в записях О. Э. Озаровской
Шрифт:
Московка знала этот северный, радостно-пытливый взгляд, словно ожидающий небывалого счастья, которое должны принести диковинные люди из иного мира. Должно быть, так смотрел и улыбался Михайло Ломоносов, когда вышагивал свой долгий путь из Холмогор в Москву.
— А где ж ишшо хозяева?
— Муж по рыбу ушел, тут озерышко недалеко есь.
— А остальные? Ведь тут колхоз?
Молодка засмеялась:
— Это нас только так в просмешку называют. Куда-ле с мужем пойдем — «эвона колхоз идет!» Што у нас было горячее
— А вы здесь?
— Одны! Разрешенье дали, дак живем.
— Трудно вам?
— Дородно! Многосемейным уж не прокормитьсе. А как мы без детей, штож? Нам не трудно: пронимаемся.
— А не скушно вам одной?
— В лесу скушно-ле? Ягоды беру, грибы ломаю, травы собираю. В лесу… Дак не вышел бы! А скушно станет, на глядень пойду; тут у нас звоница есь. Вы слазьте, посмотрите, сколь красиво! Все видко!
Пока гости обсушивались и чистились, хозяйка уставила стол молоком, шанешками…
Пришел хозяин — веселый, крепкий, с такими же блестящими глазами. Он отдал жене пехтерь, набитый ершами.
— Вот и будет на уху гостям! Ишшо останется, ты в погреб снеси, на дорогу їм отдашь. С берегу? Здорово, дедко! Рюжу кончил? Ну уж рыбы попадать станет! Сей год ершов, дак полно озеро!
А хозяйка угощала с поклонами.
— Поелошьте, наши гости, поелошьте, дорогие! Молоцка пресного похлебайте! Свежего не угодно-ли? Шанежки полуцяйте пресны, наливны, пасок не желаїте-ли? У меня мой доброхот до них охотник. Полуцяйте, полуцяйте! Черносливу нашего деревеньского — репки пареной покушайте. Тесно здесь. Ужа стол соберу в большой горницы. Там просторно, да самоварчик согрею!
Хозяйка была просто пьяна от радости.
За столом умещалось немного, но под внимательным хозяйским глазом каждый подсаживался к столу, а другой, нахлебавшись молока, освобождал ему место. Хозяйка не уставала угощать, а ей буркали:
— То и знам, надвигам!
Дед ел из собственной посуды.
Прибежавшая с волости девка (услыхала, что у Александры гости) да две жонки с берега взялись «схватить» пол в горнице и вообще помогать хозяйке. Предвиделось пиршество: дессерт и жамки пришлись кстати.
Наконец гости встали со словами:
— Наелошились пошли, наваландались пошли!
И все двинулись в большую и нежилую огромную горницу с голландской печкой, с лавками по стенам и большим столом.
За окном дождило, а здесь было сухо и тепло.
Расселись по лавкам, и Московка обратилась по обычаю в Махоньке, но бедная старушка еще не отдышалась, даром что ее несли на руках.
Так необычно поздно начался сулящий затянуться за ночь день третий, день
Устин Иванович начал.
21. Еруслан Лазаревич
Зародился у Лазаря Лазаревича и жены Епистены Еруслан Лазаревич. Родила, и прожил у нее трої суток после рожденья. В трої сутки его привели во кщение. В трої сутки он сделался как трех годов. После трої сутки прожили они семеро сутки. В семь суток как семи годов он будто встал. Стал Еруслан Лазаревич на улицу ходить, стал Еруслан Лазаревич с малыма ребятами играть, шуточки шутить. Он шуточки стал шутить не малые; какого ребяша схватит за волосы, — волосы прочь, за руки схватит, — руки прочь.
И стали товда царю Картаусу жаловаться, што он с детьми малыма играет, шуточки шутит не малые, кого за волосы хватит, — волосы прочь, кого за руки хватит, — руки прочь — нать такого уництожить.
Царь Картаус призывает Лазаря Лазаревича во свою палату:
— Стой жа, Лазарь Лазаревич! Возрастил ты своего возлюбленного сына, не надо тебе его спускать с малыма ребятами играть. Он шуточки шутит не малые: кого за волосы хватит, — волосы прочь, кого за руки хватит — руки прочь.
На то Лазарь Лазаревич восплакал горькима слезами:
— Ах вы, царь Картаус! Служил я у вас тридцать лет. Единой сын у меня родился, а вы хотите его отнять, в темницю застать.
Царь Картаус на то осмелился:
— Подёржим мы его в темнице, и он в рост придет, не будет тоhда таки глупости иметь.
Лазарь Лазаревич держал его до семи лет в доме, не выпускал на свет с малыма детьми гулять. Еруслану Лазаревичу стало очень скушно, досадно:
— Пойду я к отцу батюшку, к матери Епестеньї. Батюшко ты мой! дай ты мне тако блаословенье ехать в чисто поле добрых людей посмотрять, самого себя показать.
Лазарь Лазаревич отвечал:
— Пойди к царю Картаусу. Если он даст блаословенье тебе показаковать, добрых людей посмотрять, самого себя показать, товда я блаословлю тебя.
Царь Картаус встречает его в том, што он как мушшина уже взрослой.
— Вот у меня в семь лет такой боhатырь возрос!
Говорит ему:
— Еру слан Лазаревич! Што тако тебе надомно? В глаза тебя видеть, сердце взрадовать!
Товда Еру слан Лазаревич осмелился в младых годах своему царю тако слово молвить:
— Царь Картаус, я прихожу к вам. Я не бывал на воле, спустите меня показаковать, добрых людей посмотрять, самого себя показать.
Царь Картаус и сказал ему:
— Выходи на конюшой двор, выбирай добра коня, накладывай вуздицю тосьмяную, седелышко зеркальчето.
Дал блаословенье. Пошел Еруслан Лазаревич из палаты белокаменной на конюшон двор. Ходил по конюшену двору, не мог избрать коня по плечу; на какого взглянет, тот дрожмя дрожжит, какого заденет, тот на коленци падат.