Старосветские убийцы
Шрифт:
Кучер снова замычал и попытался кивнуть.
— Рот открой! — приказал Павел Игнатьевич. — Свинкой два раза не болеют!
За Ерошкину щеку были набиты мелкие камешки; управляющий приказал их немедленно выплюнуть.
— Симулируем, значит!
Ерошка виновато опустил глаза, хотя был счастлив. Если б мог, пустился бы в пляс от радости! А еще Мари на него посмотрела, и, как показалось парню, с интересом. Савелий ужаснулся.
— В рекруты захотел? — грозно спросил Павел Игнатьевич.
Пришлось Ерофею в ноги пасть.
— Простите, Павел
— Как дети малые! — Управляющий был строг, но человеколюбив. Влюбился парень, с невестой, видно, побыть хотел. Наказать надо, чтоб впредь не баловал, но простить можно.
— На первый раз гальюны вычистишь. — Павел Игнатьевич начинал службу на флоте, давно это было, однако нет-нет да и проскакивало в речи управляющего морское словечко. — Поехали, господа торопятся.
Савелий стоял посреди двора, раскрыв рот.
— Что встал, будто аршин проглотил? — напоследок выговорил ему Павел Игнатьевич. — Почему на парадном дворе лошади?
Рядом с каретой стояла сочинская линейка.
— Посмотри, газон щиплют. Немедленно убрать! Трогай, — велел управляющий Ерошке, когда все расселись.
Савелий проводил карету тревожным взглядом. Линейку убирать и не подумал. У него были другие неотложные дела.
Сочин не спал всю ночь — мучила лихоманка. Озноб колотил так, что думал, концы отдаст. Решил петербургскому доктору показаться.
Тоннер был занят, ждать пришлось долго. Наконец Илья Андреевич вышел из покоев княгини. Шансы у Анны Михайловны оставались, правая половина тела не была парализована, речь иногда прорывалась, правда бессвязная. Только бы третий удар не хватил!
— Вашебродие! — Сочин снял шапку и низко поклонился.
— Слушаю, — устало ответил доктор. У него болела голова, хотелось прилечь.
— Может, чаво присоветуете, а то лихоманка жить не дает…
Подведя старика к окну, Илья Андреевич осмотрел его, велел открыть рот, подробно расспросил:
— Так-с, моча цвета кваса?
— Да. Откуда знаете?
Тоннер усмехнулся:
— Работа такая. Ладони покажите. Хуже примерно год назад стало?
— Опять угадали-с, барин.
— Да не угадал. Снимайте рубаху и ложитесь на кушетку.
Тоннер долго мял стариковский живот, потом велел смотрителю подняться и скинуть портки. Всю срамоту оглядел и даже пощупал. В белую гостиную, где они пристроились, вошел переводчик. Видно, тоже в докторе нужду имел. Сидел, нетерпение выказывал, на часы посматривал.
— Посоветовать могу лишь питье, — закончив осмотр, сказал доктор. — Пейте побольше. Но не чай, а боярышник заваривайте или лист лопуха. Острого, соленого и жареного кушать нельзя.
— Помру скоро? — Этот вопрос волновал старика больше всего. Утром хотел детям писать, приезжайте, мол, со стариком прощаться.
— Я — не Господь, точной даты не назову. Но дела приведите в порядок — долгой жизни не обещаю.
— Коли так говорите, значит, скоро… — По щеке Сочина скатилась слеза.
— Будете рекомендации мои соблюдать —
Пять лет — вот здорово! Сочин улыбнулся:
— Ох и спасибо вам, барин!
— Не за что. — Терлецкий всем видом выказывал нетерпение, и доктор хотел побыстрей закончить.
— Дозвольте рассчитаться. — Смотритель протянул пятерку.
— С вас не возьму. — Доктор махнул рукой.
— Так обрадовали! Прикажу Марфе пирог испечь на радостях!
— Как раз пирог вам нельзя. Забыли? Езжайте с Богом, живите долго!
— Благодарствую! — Низко поклонившись и спрятав пятерку, окрыленный смотритель поспешил к линейке. Послушные лошади стояли на месте. Взобравшись на облучок, Сочин стал поудобней пристраиваться на подушечке, сшитой заботливой Марфой, и обнаружил приколотое к ней английской булавкой письмо. Смотритель очень удивился: письма он получал только от детей.
Грамоте Сочин случайно выучился. Сдали его по молодости в солдаты: родители откупиться не могли, да и семья большая — семь сыновей, всех не выручишь, кому-то все равно идти. А офицер, царствие ему небесное, поручик Гжатский, чудной попался. Считал, что грамотный солдат лучше воюет. Все, как люди, только на плацу вышагивали, а Гжатский своих вдобавок буквами мучил. Мало кто одолел, а Сочин осилил. И как грамота ему помогла! Когда списали его из-за лихоманки, взяли на почту. Служба хорошая, не по горам итальянским в амуниции лазить, на огородик время остается. Семья никогда не бедствовала, потом Бог линейку подкинул — еще заработок. Потому и Сочин своих деток грамоте учил. И все в люди выбились, в городах живут!
Приколотое письмо Сочин читать не стал — очки позабыл, без них уже не мог буквы разобрать. Приехав домой, сперва за дела взялся: приехавших в книжку записал, проездные отметил, поел. Только потом, усевшись поудобней, нацепил очки и вскрыл конверт. Обычно они с Марфушей пристраивались рядом, и он скрипучим голосом зачитывал письма. Сейчас старуху звать не стал — точно не от детей письмо.
Прочитав, сидел долго, думал, купюру радужную, которая из конверта выпала, разглядывал. Не держал Сочин в жизни таких деньжищ в руках! А это только задаток. Как быть?
Чужого смотритель никогда не брал, разбойникам не помогал, хотя со Свистуном был знаком. И кто из ямщиков ему пособничал, тоже знал, но молчал. Не его, Сочина, это дело. Пусть власти разбираются. Своя шкура ближе к телу. Дознаются, кто выдал, сожгут дом со всей семьей! И без Сочина Ваньку поймали.
Урядник потом смотрителя долго испытывал. Приедет, сядет напротив — и давай клинья вбивать. Не мог, ты, Сочин, не знать про Ваньку и пособника его. Давай признавайся! Отвечал смотритель, что в чужие дела не лезет, гроссбух ведет да отмечает подорожные. А урядник на другой день опять приедет, снова свою волынку крутить. И Ваньку пытал — оговори, мол, Сочина. Тот не стал. Не делал смотритель ему ничего дурного, зачем напраслину возводить? Отстал потом Киросиров.