Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
– Сейчас же извинись перед Феофано! – потребовал Дионисий. – Что ты себе позволяешь?..
Валент отдышался, держась за покрасневшее лицо; он широко раскрытыми гневными глазами взглянул на брата… и потупился, опустил руки.
– Прошу меня простить, Метаксия.
Дионисий прибавил гневно:
– Зови ее так, как она требует! В своем доме Феофано царица над нами, желаешь ты того или нет!
Валент усмехнулся и поклонился хозяйке.
– Прошу меня простить, моя августа.
Он кивнул брату, и они наконец-то ушли, совещаться о чем-то семейном; Феофано
Метаксия Калокир вздохнула и опустилась на резной стул, спрятав в ладонях усталое горящее лицо.
Аммонии прекрасные воины, и похожи на македонцев, хотя черны, как критяне… но повадки и склонности у них персидские, так же, как она сама напоминает братьям спартанку. В ней в самом деле течет спартанская кровь; а вот несомненной восточной примесью в своей крови Аммонии едва ли могут гордиться. Лев Аммоний был такой же – невоздержанный на язык, больше всего на свете любивший пышное бахвальство завоевателя и грубые плотские утехи.
Нет, конечно: Лев Аммоний, старший в роду Аммониев, был хуже обоих младших братьев вместе взятых, и хвала Фоме Нотарасу – Феофано никогда не устанет благодарить своего ненаглядного брата…
Только бы Валент не наделал дел, а у Феодоры достало ума и тонкого понимания! Впрочем, ей и ее уму Феофано могла верить; в отличие от Валента. Остается надеяться, что суровый семейный Дионисий, со своими дочерьми на выданье, будет сдерживать младшего. И что Фома не будет слишком много путаться под ногами… или не вздумает попытаться отличиться именно сейчас: у таких людей, как ее братец, маленький цезарь, иногда жажда кровавой славы просыпалась в самые неподходящие минуты и с необыкновенной силой…
Конечно, если в нем проснется раскаяние, это будет в десять раз хуже. При мысли об этом Феофано готова была самолично заткнуть брату рот и продержать его связанным в конюшне все время гостеванья Аммониев – ах, если бы только можно было взять его силу, не задействуя его самого!..
Впрочем, она скоро отошлет братца назад, домой. Он не сделается нужен войску, нечего даже надеяться на это. И своим детям он нужен. Вот и благоприятный предлог…
Но оставит ли Фома дом Феофано добровольно? Только с женой – в этом он сестре не уступит.
Феофано скоро уедет отсюда, обустраивать лагерь вместе с союзниками… Ах, если бы только можно было взять ее возлюбленную варварку с собой, вместе с ее детьми, и не разлучаться с ними больше! Феофано научила бы свою филэ сражаться, как только Феодора перестанет кормить дочь, – да, славянка непременно пожелает этого, а Феофано подходит для таких уроков куда лучше, чем воины-мужчины: Феодора гораздо нежнее ее, учившейся у лаконца.
Но нельзя.
Феофано встала и направилась на поиски Марка – хотя бы побороться с ним, отвести душу, или просто пообниматься; этот верный, вечный поклонник всякий раз вливал в нее новые силы, ничего не прося взамен.
Они сошлись с Феодорой в саду, куда обе вышли подышать, несмотря на холод, - точно сговорились.
– Ну что, беглянка? Нашла своего супруга?
Тут она увидела, что глаза у московитки заплаканы, хотя Феодора умывалась, чтобы скрыть это, и смыла краску. Феофано перестала улыбаться.
– Нотарас опять пьян? – резко спросила она.
Феодора покачала головой.
– Нет… он плакал, - ответила она шепотом. – Я хотела убежать, чтобы муж не застыдился, но Фома схватил меня и крепко обнимал, пока не успокоился. Я не могла уйти, не могла вырваться, хотя так хотела! Ты знаешь, что он бывает очень силен, когда на него находит…
– Ну конечно… он же мужчина, - усмехаясь, сказала Феофано.
Потом прибавила сурово, сложив руки на груди:
– Это очень плохо, дорогая. Что он кается, как я вижу… Стоит только начать такое, и уже не остановить! Особенно моему Фоме!
– Я боюсь его, - призналась московитка вдруг. – У него рыданья могут смениться припадком, я такое уже видела! Или он сделает что-нибудь страшное, против своих и самого себя, чего никто не сможет…
Феофано кивнула.
– Не объясняй, я понимаю куда лучше тебя.
Она вздохнула.
– Что ж, будем лечить болезнь сильными средствами! Для начала я сама поговорю с братом, я умею… А потом начнем учения, довольно безделья! Начать следует прямо здесь, чтобы люди Аммониев, мои и ваши оценили друг друга; пусть Фома покомандует своими и подерется с чужими. Думаю, кое-кого из простых солдат он одолеет даже без того, чтобы ему поддавались, потому что все-таки лучше обучен и вооружен, – ты ведь знаешь, что сейчас, в наше нищее время, даже знать вооружает и обучает своих воинов кое-как. Я видела, что почти все люди Аммониев одеты в латаную кожу вместо панцирей! Куда это годится!
Феофано замолчала, поджав губы, озабоченная уже только армией.
– Сами Аммонии - отличные кавалеристы, подобные македонским гетайрам*, но их солдатам далеко и до македонской, и до римской пехоты! Впрочем, где теперь таких найдешь!
Она посмотрела на подругу – и вдруг, подмигнув, ущипнула ее за щеку.
– Посмотришь, что умеет твой новый поклонник! А уж он постарается, чтобы привести тебя в восхищение!
Феодора закуталась в шерстяное покрывало, которым прикрылась от холода с головы до пят.
– Только бы Фома не увидел, как Валент за мной ухлестывает. Это убьет его, - пробормотала московитка.
Феофано улыбнулась.
– Не бойся, дорогая, я найду, чем занять Фому. А он человек умный и тонкий, куда тоньше братьев Аммониев, - и, если возьмет себя в руки, постарается не отталкивать тебя придирками.
В тот же день, после долгого разговора, брат и сестра совершенно помирились. Фома Нотарас укрепился духом, даже против ожиданий Феофано, - и помирился также и с женой. Он согласился с нею в том, что Аммониям нужно оказывать знаки почитания и восхищения, и даже согласился потерпеть ухаживания за нею Валента, которые тот не собирался прекращать.