Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
– Я очень по тебе скучал, - пробормотал он.
Феодора улыбнулась и прижалась к нему. Когда белокурая макушка, приткнувшаяся к ее груди, отяжелела и замерла, она тоже закрыла глаза: и ей представился стеклянный флакон с темной жидкостью, который хранился в потайном отделении ее сундука. Это был не подарок Феофано – это средство нашлось у домашнего врача Нотарасов.
Самая крайняя мера: как убийство императора.
Проснувшись, Фома вдруг взял ее за подбородок и спросил, заглядывая в глаза пытливо
– Кто был с тобой сейчас вместо меня?
Феодора поняла его мысль – и не испугалась.
– Вместо тебя? Ты был со мной, - сказала она, улыбнувшись. Опустила глаза. – Но не только ты.
Патрикий отпустил ее подбородок и, усмехнувшись, отвернулся.
Феодора поколебалась – а потом припала на локоть рядом с мужем и сурово спросила, заглянув ему в лицо:
– Фома, ты ведь не хочешь, чтобы я начала тебе лгать? В этом?..
Муж покосился на нее – с выражением каким-то трогательно детским: обиженным и доверчивым сразу. Он покачал головой.
– Нет, не хочу.
Потом улыбнулся – и приобрел вид обаятельный и мудрый, как у пожившего на свете мирного римлянина, “человека тоги”. Фома Нотарас вдруг сказал:
– Я тебе благодарен.
Феодора кивнула, все понимая без слов. Как хорошо иметь мужем умного человека!
“Как же страшно мы все изолгались, - подумала она. – А я-то! А может, все семьи так живут и тем же страдают?..”
Она встала и потянула за собой мужа.
– Фома, поднимайся! Пора к детям. И ты должен мне все рассказать, - напомнила она.
Фома встал, покривившись; жена вдруг вспомнила, что у него могут болеть раны, и пожалела о своей настойчивости. Патрикий спросил, оправляя свою длинную сорочку, не глядя на нее:
– Разве сестра тебе не писала обо всем?
– Писала много… за вас обоих, - ядовито сказала Феодора. – Но я хочу услышать все от тебя.
Муж кивнул и стал одеваться.
Феодора пожелала отправиться с супругом на верховую прогулку, взяв сына: она часто делала так, и Вард очень любил лошадей. Фома изумленно улыбнулся, увидев, как конюх подает ей мальчика в седло:
– И мой сын не боится?
– Не боится! – громко откликнулся Вард вместо матери. Усевшись, он даже захлопал в ладоши.
Когда Нотарасы тронули коней, Феодора первым делом спросила:
– Как там она?
Фома возвел глаза кверху и несколько мгновений молчал; потом ответил:
– Этого не расскажешь! Ты увидишь сама, когда увидишь ее снова.
– Но я хочу, чтобы ты рассказал, - произнесла Феодора, почти угрожающе склонившись к нему со спины лошади.
– Метаксия Калокир не женщина, - с жаром сказал патрикий; на щеках выступил румянец. – Она исчадие какого-то ада! Воины слушаются ее, точно полководца; она никогда не жалуется, даже когда стонут мужчины… А видела бы ты, как она рубится и колет копьем из седла! Ей точно помогают тени всех мертвых кровавых героев!..
Феодора с жалостью улыбнулась; но, жалея мужа, она преисполнилась
– Что у вас нового? Как вы живете? – спросила она, подавив свои чувства.
Патрикий хмыкнул.
– Ты, наверное, не удивишься, если я скажу, что в военной жизни нет ничего красивого, - ответил он. – Или Метаксия рассказывала тебе сказки? Ничего нового нет, учения идут по-прежнему; а ты знаешь, что это такое… Хотя нет, - Фома махнул рукой. – Ты не знаешь. И слава богу.
Он ехал некоторое время поджав губы, точно вспоминал что-то очень неприятное; точно вспоминал, как его уязвляли… нет, не телесно…
“Хорошо, что он уехал; и не проболтается теперь, и не место ему там – в самом деле”, - подумала Феодора.
А потом вдруг ей пришло в голову неожиданное: высшие государственные посты должны занимать трусы, потому что у них больше всего осторожности – и меньше всего жажды воевать. И разве станешь храбрецом, не сделавшись прежде того убийцей?..
Феодора протянула руку к мужу, и они взялись за руки. Потом расцепили пальцы.
– Никто к вам больше не являлся? – спросила она.
– Кто? Гонцы? Нет, - покачал головой патрикий. – Воины понемногу приходят… то есть те, из кого надо делать воинов: мне порою кажется, что бойцов, кроме нашей армии, в стране уже не осталось! Мы ведь собрали под своим знаменем уже полторы тысячи, почитай, всех мужчин Мореи!
Он вдруг рассмеялся, точно вспомнил что-то удивительное и забавное.
– К Валенту перед тем, как мне уехать, явились оба сына, тринадцати и десяти лет… Сказали: мы хотим сражаться за империю и василиссу… Как только добрались, как прослышали!
– И Валент оставил их? – с жаром спросила Феодора.
– Древний грек бы оставил… хотя едва ли, - покачал головой патрикий. – Но Валент ведь даже не грек. Он отправил детей назад без разговоров… только старшего высек за них обоих. Мне кажется, что младший Аммоний забавляется этой войной и тем, как моя сестра величается, - вдруг усмехнулся он. – Не будет он рисковать своими драгоценными сыновьями; да и сам…
– Он бросит Метаксию? – воскликнула Феодора.
– Кто знает, - ответил патрикий. – На кого сейчас надеяться! Не на перса же!
Муж пристально посмотрел на Феодору – и та поняла, что он вспомнил сразу все об Аммониях. Феодора отвернулась.
Некоторое время они ехали молча; Феодоре пришлось отвлечься на Варда, который что-то звонко спросил, и она почти забыла о муже. Но потом вдруг вспомнила то, что ее давно занимало.
– А рыцарей ты так и не повидал?
– Рыцарей?.. Нет, не видал; и очень рад, - удивился вопросу, а потом улыбнулся муж. – Только их нам здесь и не хватает.
Он помолчал, теребя уздечку, - видимо, тоже вспоминал немецких и венгерских посланников, являвшихся в лагерь месяц назад. Эти люди были из далекой Валахии – маленького православного княжества, давно и жестоко страдавшего от османских набегов.