Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
Продолжаешь ли ты заниматься гимнастикой, и приучаешь ли к этому сына? Смотри: как вернусь, сама прослежу за вами обоими.
Теперь кончаю, хотя мы не говорили так долго: но у меня уже онемела рука. Днем я ее и так перетрудила – а сейчас глубокая ночь. Твой муж спит сном младенца напротив моей войлочной подстилки, а снаружи в наш шатер заглядывает луна. Я слышу, как за лагерем, за полевыми конюшнями, воют волки; и наши кони пугаются их и волнуются в своих стойлах.
Сейчас выйду успокою моего красавца, а потом лягу спать. Или завтра засну
Если ты тоже бодрствуешь ночью, ложись и засыпай: может быть, мы снова приснимся друг другу!
Но я не спросила тебя о твоих делах - а я жажду услышать все, чем ты живешь, каждую мелочь. Не получала ли ты что-нибудь от Леонарда? Ты знаешь, что его письма для тебя будут доставлять в мое имение: так что смело посылай ко мне.
Мои письма ждут нашего черного комеса в Константинополе, и я до сих пор не знаю, отосланы ли они: какие расстояния разделяют людей! И, всего печальнее, - союзников, которые друг другу больше всего нужны!
Пишу сейчас и не знаю, прочтешь ли ты эти строки, как Леонард, - но я рада уже тому, что высказала душу; и знаю, что сейчас коснулась твоей души. Ты поймешь, что я думаю о тебе.
Фома передает тебе и вашим детям приветы и поцелуи, и можешь быть спокойна за него: по крайней мере, сейчас. Несравненный патрикий еще не торопится домой – но скоро заторопится, несмотря на свои успехи: это такой человек, мы обе знаем, и очутится дома он, несомненно, гораздо раньше меня. Так что наслаждайся пока своей свободой. Гелиайне”.
Феодора на несколько мгновений опустила голову на стол, на письмо; она и вправду засыпала, как и царица, и только сейчас, стряхнув с себя очарование беседы, вспомнила об этом. Но потом заставила себя поднять голову – и взять приготовленный пергамент, пододвинув к себе чернильницу.
Феодора осмотрела библиотеку, которая сейчас, при свете одной только свечи, пугала ее своей позолотой и белыми статуями крылатых не то ангелов, не то амуров, выглядывавших между стеллажей. Сейчас эти создания казались насмешкой над христианством, так свойственной Фоме. Феодора утерла навернувшиеся слезы.
Обмакнув перо в чернильницу, она склонилась над пергаментом.
“Моя дорогая василисса!
Ты просишь меня описывать все мелочи моей жизни – но они кажутся такими незначительными в сравнении с твоей жизнью, и мне представляется почти преступным отрывать тебя от твоих дел. Но, может быть, я преувеличиваю – может быть, и ты преувеличила?
Не сердись: я знаю, что порою только чужой взгляд заставляет нас видеть правду своих дел. Я стараюсь всегда говорить тебе правду: и сейчас, прочитав твое письмо, я восхищаюсь тобою больше, чем когда-либо прежде. Назовешь ли ты меня после этого восточным человеком?
Мне кажется, что мы, как и вы, люди сразу и западные, и восточные – и прямые, и лукавые!
Прежде рассказа о моих домашних делах я признаюсь, что уже
К великому сожалению, в этот раз Леонард почти ничего не рассказал мне о том, чем сам занимается. Может быть, тебе это известно лучше? Может быть, ты получишь весть от комеса еще раньше, чем до тебя дойдет мой ответ?
Я теперь еще больше убедилась, что Леонард необыкновенный человек: ведь так он откликнулся на письмо, которое я отправила из твоего дома два месяца назад. В этом письме я призналась Леонарду, кто мы с тобой друг другу. Теперь признаюсь и тебе.
Однако я в растерянности: не знаю, какими словами говорить с комесом, особенно когда меня осаждает второй черный кентарх! Ведь ты мне не солгала насчет Валента Аммония? Пожалуйста, не шути такими вещами!”
Феодора писала, забыв о сне, пока не догорела свеча; и тогда она запечатала письмо и, спустившись вниз, отдала его посланцу Феофано, который спал на полу в гостиной, завернувшись в толстый и теплый походный плащ.
Этот юноша встрепенулся от ее прикосновения и сел, пряча письмо в сумку; глаза его загорелись готовностью. Не из греческих ли добровольцев он был? Феодора улыбнулась, положив руку юноше на голову, на каштановые густые волосы.
– Отдохни как следует, - проговорила она, - но потом поезжай быстро, как можешь быстро! И берегись!
Феодора почувствовала вдруг, что говорит неправильно – забыла, как сказать по-русски, и ошибается, говоря по-гречески. Она поднесла пальцы к вискам и моргнула, отгоняя сон.
– Господи, боги наших земель… кто я теперь? – громко сказала она.
Ей показалось, что она потеряла себя безвозвратно. Отважный мальчик, посланец императрицы, смотрел на нее не понимая, хотя и силился понять.
Феодора махнула рукой; только Феофано поняла бы ее сейчас. Она тоже себя потеряла безвозвратно, чтобы сотворить заново – кто мог знать, для какой участи?
– Спи, - повторила московитка юноше, коснувшись его лба. Он тут же лег и заснул.
Феодора несколько мгновений смотрела на него, завидуя. Потом, придерживая тяжелый шерстяной гиматий, – в большом доме было холодно даже в начале весны и гуляли сквозняки, - повернулась и пошла наверх.
* Сатрапия – провинция в древней Персии.
========== Глава 63 ==========
Когда на дороге, которая вела к дому, наконец показался конный отряд, с вишен, яблонь, груш уже осыпался белый цвет; в акантах* дома ворковали голуби, и вся природа, казалось, проснулась для любви.