Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
Тот посмотрел на нее и наконец улыбнулся.
– Ничего, госпожа. Обычные трудности военного времени, а у нас военное время не прекращалось никогда!
Феодора снова восхитилась мужеством греков, которое они сумели сохранить, несмотря ни на что.
Леонид поклонился ей и ушел разыскивать своего филэ.
Феодора постояла немного в раздумье - и пошла к мужу, посоветоваться. Он и в самом деле мыслил похоже на Метаксию – и мог предположить, что действительно произошло в лагере, лучше Леонида…
– Может быть, случилось и все то, что ты думаешь, - согласился
Феодора закрыла лицо руками и прижалась к мужу; он обнял ее, и они долго стояли, не говоря ни слова.
Феофано вернулась неожиданно: поразив всех своим появлением еще больше, чем отъездом. Она приехала сразу к Нотарасам – и она была не одна: с нею, кроме воинов, прибыл Валент Аммоний, и он привез с собой старшего сына!
Но даже одной Феофано было бы достаточно, чтобы привести кого угодно в изумление. Теперь на ней была посеребренная броня, плотно подогнанная по крепкому телу, и посеребренный же низко сидящий шлем, с позлащенным наносником: этот шлем придавал ей непреклонный, совсем не женский вид. Ее вид пугал, пожалуй, больше, чем такое же вооружение мужчины. Потому что никто не мог знать, чего ждать от женщины, позволившей себе так облачиться!
Глаза Феофано, горящие в прорезях шлема, были густо подведены черным – не только для красоты и устрашения, как разрисовывали себя язычники, но и для защиты от солнца. Так василисса призналась своей филэ в письме. Черные волосы она распустила по плечам, только на концах схватив несколькими шнурками; и седина в ее волосах казалась инеем, осевшим от дыхания Тартара. На поясе царицы висел меч, с которым ее рука, несомненно, сроднилась. Алый плащ вился за плечами, и туника под доспехом, длиною до колен и с разрезом сбоку, взлетала, открывая алые же шаровары.
Подлетев к крыльцу на своей стремительной и могучей черной лошади, Феофано резко остановилась; конь, заржав, встал на дыбы, и Феофано издала боевой клич, ужаснувший московитку. Феодора до сих пор не могла вообразить – и даже теперь не могла знать, как изменилась ее старшая подруга…
В следующий миг железная рука подхватила ее и вознесла высоко в воздух; Феодора вскрикнула и вцепилась в луку седла, поняв, что очутилась верхом на лошади Феофано. Царица, жарко дыша ей в висок, схватила ее поперек пояса.
– Держись! – выкрикнула она.
Конь понес их широкой рысью по кругу; потом встал на дыбы и закружился на месте, повинуясь своей госпоже: как она управляла животным, пятками ли, коленями или руками, Феодора не понимала. Она откинулась на грудь Феофано, казалось, слившись в одно существо с госпожою и с лошадью. Конь опять опустился на передние копыта, и Феодора в восторженном ужасе, обеспамятев, припала к его шее, едва не слетев на землю: только потом она поняла, что Феофано надежно держит ее.
Потом Феофано спустила задыхающуюся
– Так бы и умчала тебя! И кто бы нас остановил!
Воины – и Нотарасов, и Феофано – разразились восторженными кликами, свистом, рукоплесканиями. Захлопал в ладоши и Дарий Аммоний – высокий черноглазый мальчик, гибкий, как лоза, в дорогом доспехе, выкованном точно по его неразвившейся фигуре. Могучий лаконец Марк – тоже верховой, красивый и седеющий – не хлопал, но смотрел на Феофано как на свое божество.
Валент Аммоний, сделавшийся и темнее от солнца, и краше за те месяцы, что Феодора не видела его, только посмеивался, сидя немного в стороне от всех на своем черном коне – таком же, как у Феофано.
Фома Нотарас, наблюдавший выходку сестры с открытым ртом, первый нашел, что сказать. Он пригладил волосы, улыбнулся и шагнул к Феофано.
– Приветствую грозную Ипполиту*! – сказал он. – Сама царица амазонок пожаловала к нам!
Он улыбался, но глаза были холодны: когда Феофано сделала такую прилюдную непристойность с его женой, схлынула радость встречи, и вернулось все то, что разделяло их. Феофано, сидя на своем коне необыкновенно прямо, смотрела на брата сверху вниз как на чужака, как на врага… с ревностью, будто он забрал у нее то, что принадлежало ей по праву.
Патрикий поглядел на раскрасневшуюся жену.
– Или это не Ипполита? Аталанта*? – спросил он; потом закусил губу, и в глазах появился насмешливый блеск. Фома перевел взгляд с жены на Метаксию. – Ах да! Я забыл, сестра, что тебя теперь следует величать Александром Македонским! – закончил патрикий, усмехаясь.
Повисла угрожающая тишина, которая могла разрешиться чем угодно.
Валент Аммоний открыто засмеялся; кое-кто из солдат заулыбался тоже, но по большей части греки смотрели серьезно и уважительно на воительницу – и осуждающе на патрикия.
“Как хорошо, что эти воины неученые”, - подумала Феодора, замирая при мысли, как ответит на такое приветствие ее подруга.
Но Феофано невозмутимо и ловко спешилась; она улыбалась брату. Гостья подала ему руку, и он поцеловал ее и поклонился, как старшей по возрасту и положению.
Потом они обнялись и долго не размыкали рук, похлопывая друг друга по спине. Когда брат и сестра разомкнули объятия, то улыбались с одинаковым чувством; но взглядами они пообещали друг другу долгий пламенный разговор без свидетелей.
Феофано сняла шлем, и его с поклоном принял один из воинов; она утерла пот со лба и вздохнула.
– Ну, славен будь Христос! – сказала она. Посмотрела на Феодору. – Дорогая, прикажи приготовить мне ванну! Не помню, когда мылась в последний раз!
– А глаза накрасила, - заметил брат, тонко и мрачно улыбаясь; он хотел было вмешаться, разлучить жену с ее соблазнительницей, но потом подумал, что если займется Феофано сам, жена останется с Аммонием. Фома кивнул Феодоре, давая разрешение позаботиться о гостье; и они дружно и быстро ушли. Проследив за ними взглядом, патрикий заметил, как Феофано несколько раз пошатнулась, а Феодора поддержала ее.