Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
Он мрачно отвернулся и занялся другими гостями.
Феодора сама вымыла гостью, и сделала это куда охотнее, чем прислуживала мужу. Она насчитала на теле царицы куда больше шрамов и кровоподтеков - и испытала сразу и боль, и гордость.
Потом она заметила, что Феофано очень окрепла – гораздо более, чем окреп в лагере повстанцев муж: ноги и руки даже чересчур развились, чтобы считаться красивыми у женщины. Но в Феофано это было прекрасно, лучше и желать нельзя.
Под конец Феофано подставила Феодоре голову: лукаво прибавив,
Феофано, счастливая и освеженная, притянула хозяйку к себе и звонко расцеловала в обе щеки.
– Я бы тебя не выпустила отсюда так скоро, но гости ждут! И мой любимый вороной, Клит*, - я не доверяю его никому!
Феодора с нежностью и смущением сразу обняла подругу за шею.
– Но ведь мы не можем продолжать так до самой…
– Можем, - оборвала ее Феофано, посуровев. – Смерть очень близка к нам, дорогая, - ты еще не ощутила так, как я, ее круженье над людьми!
Она вдруг прикрыла лицо концом покрывала, в которое завернулась.
– Мы потеряли почти сотню человек… от истощения, несчастных случаев и болезней, без единого боя, - шепотом сказала царица. – Их смерти на мне.
Потом ее голос опять стал громким, серые глаза заблестели и она улыбнулась своей филэ:
– Но я отвечу за все. И еще скажу – тревожное известие, которое я должна донести до всех вас: если Валент не сделал этого первым. Но не должен: пока он со мною, он подчиняется мне… прежде всего, в том, что касается переговоров.
Феофано уже одевалась: быстро, по-солдатски. Феодора поклонилась ей и хотела уйти, но царица задержала ее: схватив ее за шею, она запечатлела на губах подруги короткий поцелуй и первая покинула баню.
В скором времени все собрались внизу в столовой, на праздничный ужин. Праздничный, несмотря ни на что, - ведь они все были живы, были вместе! Разве одно это уже не великое торжество?
Фома Нотарас, одетый в нарядную белую тунику с золотой окантовкой, которая необыкновенно подчеркивала его изящество, сам разлил в дорогие стеклянные кубки гостей вино. Сейчас он искренне улыбался всем, считая и Валента Аммония с сыном Дарием, - и те так же искренне улыбались в ответ: товарищи, боевые товарищи, несмотря ни на что! Самая великая драгоценность друг для друга!
Они чокнулись, выпили за здоровье друг друга, за храбрость и стойкость, которую, по мере сил, проявили все.
Потом слово, с позволения хозяина, взяла Феофано.
Воительница встала со своего почетного места. Она тоже оделась в белый, радостный наряд; но была мрачна.
– Друзья, я должна назвать вам истинную причину роспуска войска и моего возвращения. Нашего возвращения, - поправилась царица, взглянув на Валента. – Конечно, мой брат знает, что мы издержались и временно упали духом… но это обычное дело, потому что война – самое почетное, но и самое утомительное из всех занятий человека, требующее высочайшего
Она улыбнулась с гордостью за себя и всех товарищей, кто мог собою гордиться. Взглянула на Валента: тот почтительно склонил голову, в этот раз без всякой насмешки.
Феофано сцепила на животе руки: поиграла пальцами, ногти которых были опять ярко накрашены.
– Мы услышали о чуме, разразившейся на севере. Но это не просто болезнь. Мои разведчики донесли мне, что сподвижники султана Мехмеда готовят против нас подлый удар: к нам зашлют смертельно больного человека, чтобы тот своей гибелью уничтожил всех нас… И попал в магометов рай, конечно! Видите, как это просто?
Феофано улыбнулась и обвела горящим взглядом остальных, словно призывая всех восхититься султанской изобретательностью.
– Соединить такую идею с обещанием блаженства на небесах! Мусульманские мученики за веру – самые страшные враги, гораздо хуже католических подвижников!
Валент вдруг засмеялся из своего угла – он сидел далеко от других, рядом с сыном.
– Потому, что у мусульман рай самое приятное место! Вечно пировать и ласкать женщин куда слаще, чем вечно слушать ангельское пение! – сказал черный кентарх.
– Не надоест? – хмыкнула Феофано; она посмеялась остроумию товарища вместе со всеми, а потом посерьезнела и похлопала, отдавая должное меткости его замечания.
– Славный Валент прав, - сказала василисса. – Мусульмане превосходно умеют оболванивать и очаровывать своих последователей! Слава богу, что у нас есть такие же тайные и расторопные слуги, как у них.
Она вздохнула.
– Словом, пока мы отдыхаем и собираемся с силами: они нам понадобятся.
Феофано положила горячую руку на плечо своей филэ – сидящая Феодора подняла на нее глаза.
– Нужно смотреть в оба, - сказала императрица. – Даже Христос нашел предателя за столом своих друзей – своих апостолов… а кто мы такие? Только малые, грешные смертные.
Феодора знала убеждения и философские воззрения Феофано – но сейчас Феофано говорила так, точно была ярой христианкой. Впрочем, конечно, она и была сейчас ярой христианкой: как любой настоящий вождь, чувствующий настроение своих людей. Чувствующий, когда и какими словами зажечь их.
– Мы не будем долго обременять тебя, Фома, - вдруг произнесла Феофано; всем стало неловко от такой прямоты, но каждый про себя признал, что это было сказано вовремя. Издержались все – и те, кто сражался, и те, кто кормил воинов.
– Скоро я вернусь в свое имение, а Валент уедет еще раньше: его сын пожелал познакомиться с моей семьей, поэтому мы приехали все вместе… - закончила царица.
Феофано кашлянула и потерла горло, а патрикий, не удержавшись, мрачно покосился на Аммония: брат и сестра понимали, что это совсем неудачный предлог. Валент приехал из-за Феодоры, хозяйской жены! Но хотя бы видимость приличий следовало соблюдать!
Грозный военачальник, однако, держал себя гораздо приличнее, чем в гостях у вдовы брата. Он поклонился в ответ на слова царицы; потом поклонился патрикию. Фома молча склонил голову.