Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
Грек разорвал письмо в клочки и пустил их по ветру.
– Поплакался бумаге – и ладно, - пробормотал он. – Глядишь, еще и расхрабрится к утру, все может быть!
Он вскочил на коня и, пришпорив его, погнал скакуна вперед, к дому Кассандры.
Взошедшее солнце зажгло сотнями огней сотни шлемов и панцирей. Две армии построились друг напротив друга на равнине – маленькое против турецких сил греческое войско теперь, когда его оставили почти все азиаты, казалось гораздо более единородным и сплоченным.
Фаланга стояла сомкнутыми рядами, щит к щиту, взирая
Впереди всех на черных конях красовались царица и Дионисий Аммоний – гиппарх, начальник конницы, как он назывался в память о непобедимых македонцах.
Дионисий был мрачен, но спокоен: и видно было, что он, сколь ни мало надеется на победу, до последнего часа не изменит себе и будет разить врагов все с тем же великим искусством и беспощадностью. Феофано же была бледна и совсем не спокойна: казалось, ее подстегивают сразу и страх, и ярость. Подведенные черным глаза василиссы в прорезях шлема ярко блестели, как в лихорадке.
Марк, восседавший позади нее на том же огромном рыцарском коне, которого добыл у турок и успел полюбить, не спускал глаз с повелительницы.
Турецкое войско – вернее сказать, войско, набранное из разных частей и у разных народов, - наконец рассмотрело и признало женщину во главе греческой армии: ропот волнения, изумления пронесся по рядам.
Турки, в чалмах и хлопковых халатах под доспехами, показывали на Феофано друг другу, суеверно восклицали и толкали друг друга под локоть; конные турецкие рыцари, сипахи, тоже переглядывались и переговаривались в изумлении. Азиаты, значительная часть которых служила у Феофано под началом Валента Аммония, - в таких же халатах, но раскосые и с узкими длинными бородами, - остались более спокойными, успев хорошо узнать греческую воительницу. И все равно – великая сила Ибрахима-паши не производила впечатления целого, а нестройной орды, волнуемой и раздираемой разными страстями.
Валент Аммоний восседал на черном коне впереди турецкой армии – но в стороне, намного дальше от центра, чем Феофано и старший брат.
Феофано высмотрела горящим взглядом изменника, обвела глазами турок, ища пашу, - и вдруг, ударив пятками коня, поскакала вдоль рядов, своих и противника.
– Эй, Ибрахим-паша! – пронзительно крикнула царица на всем скаку; поднеся к губам левую, свободную, руку, она свистнула, и конь под нею поднялся на дыбы. Турки и азиаты закричали.
– Ибрахим-паша! Жирный трус, который спрятался за спинами своих воинов! – крикнула Феофано, заглушая шум. – Ты хвалился, что победишь меня в бою, не правда ли? Ну так выходи, я готова!..
Несколько мгновений над полем стояла звонкая тишина – а потом турки завопили, заколотили мечами и копьями в щиты и затопали ногами так, что чуть не оглушили и врага, и друг друга. Оскорбление, нанесенное великому вождю турок, многократно умножилось тем, что выкрикнула его женщина: и никто уже не видел правды в ее словах, если даже правда и прозвучала.
– Потаскуха! На кол ее, в яму с дерьмом! В змеиную яму! –
Марк задрожал и побагровел, стиснув зубы. Но тут вопли турок стихли: Валент Аммоний вскинул руку и выехал вперед. Он внедрил в турецкое войско дисциплину, его почитали и признавали в нем сильного вождя. Азиаты при виде Валента приветственно ударили в щиты.
Валент мрачно и значительно улыбался, глядя прямо на Феофано. Он был немного бледен, как и императрица, но полон решимости. Когда он остановился, противники посмотрели друг другу в глаза.
– Ты желаешь устроить поединок военачальников перед войском? Это славный древний обычай, - сказал черный кентарх. – Я верховный военачальник Ибрахима-паши, и я принимаю твой вызов вместо него!
Феофано словно бы дрогнула, когда смерть предстала ей при свете дня, в образе этого безжалостного восточного воителя; но тут же царица кивнула. Кто-то сзади услужливо сунул ей в руку копье.
При виде этого у Дионисия вздулись желваки на скулах и засверкали глаза; и вдруг он выехал вперед, заслонив собою царицу.
– Еще более древний и славный обычай – убивать предателей без суда и чести!
– громко сказал гиппарх греков, впиваясь взглядом в лицо Валента. – И ты забыл поставить нашей царице условие, которое решило бы исход сражения в случае ее победы: таковы правила поединков вождей! Но никаких твоих условий мы не принимаем, и честных поединков с тобой быть не может, изменник!..
Он сжал губы и закончил:
– Убирайся назад в строй, к своим туркам, а не то я прикончу тебя на месте!..
Валент словно прирос к своему месту, к своему коню, побледнев еще больше; воины с обеих сторон замерли. Фома Нотарас, златоголовый, как херувим, ошибкой надевший шлем и панцирь, прикрыл глаза и прошептал молитву.
И тут в рядах ромеев произошло новое волнение; и через несколько мгновений из них вырвался кавалерист, поравнявшийся с императрицей и Дионисием.
– Ты что тут делаешь!.. – узнав всадника, крикнул до крайности изумленный и взбешенный старший Аммоний.
Но Дарий не слушал его: он поскакал прямо к отцу. Однако далеко от своих юноша отъехать не посмел и остановил коня, весь побелев, качаясь в седле. Но он твердо посмотрел в глаза отцу, собрав последние силы.
– Отец! Убей меня, прежде чем станешь убивать наших! – громко крикнул Дарий.
Феофано ахнула. Валент несколько мгновений смотрел сыну в лицо: мальчик был без шлема, и длинные черные волосы то относило ветром, то бросало снова ему в глаза. Но Дарий не отводил взгляда и сидел очень прямо.
А потом случилось невероятное: громко вскрикнули и турки, и греки. Валент хлестнул плетью коня и понесся прочь. Казалось… может, только показалось, что он махнул рукой на скаку; но в следующий миг сорвалась с места вся огромная азиатская конница, тысяча всадников. Турецкие конные лучники-сипахи вскинули было луки, но никто не выстрелил: слишком они растерялись.
Азиаты во главе с Валентом Аммонием помчались прочь, словно кочевники, не имевшие ни дома, ни закона, ни цезаря! Опомнившиеся турки выпустили им вслед несколько десятков стрел, и некоторые достигли цели; но остановить это бегство было уже невозможно.