Ставрос. Падение Константинополя

MadameD

Великий турок с важностью кивнул, сложив руки на бочкообразном животе.

– Я так и думал.

Валент опустил глаза, ущипнув жесткую черную бородку, - потом почему-то взглянул на сына; мальчик зажмурился, как будто испугался этого взгляда. Увидев, что делается с его младшим сыном, Валент побледнел и задумался, кусая губы.

Паша заметил это.

– Что с тобой, Валент-бей? – спросил он.

Казалось, что Валент вот-вот попросится выйти – точно ему кусок вдруг не полез в горло от своего предательства

или всего этого разговора; но военачальник укрепился. Он в молчании опустошил свою миску.

Потом встал и сделал знак сыну. Мардоний тоже встал; не поклонившись паше, он воззрился на отца. Валент с усилием улыбнулся и, подманив Мардония жестом, обнял сына за плечи.

Потом посмотрел на сидящего турка и поклонился ему.

– Прошу меня извинить, Ибрахим-паша. Мне нужно уложить сына спать.

Осман с важностью кивнул и отпустил военачальника жестом.

Когда оба Аммония торопливо вышли, Ибрахим-паша повернулся к своим слугам и пальцем подманил юношу, который тут же подбежал с кувшином в руках. Из этого кувшина он налил господину в чашку шербета. Турок поднес ее к губам и выпил; потом медленно улыбнулся.

– Как ты думаешь, Омар, он сбежит?

Юноша посмотрел в светлые глаза паши своими голубыми глазами: с такой наружностью его могли бы принять и за грека, и даже за европейца. Впрочем, не был ли он епропейцем-северянином по крови?

– Думаю, нет, господин, - наконец ответил Омар: по-видимому, не простой слуга. – Он бы не побоялся сбежать, если бы ему было куда вернуться! Но брат его тут же убьет, когда увидит; или это сделают другие греки, врагом которым он стал!

Паша с удовольствием рассмеялся.

– А зря, - заметил он. – Это прекрасный воин, каких у ромеев мало! И если бы его приняли назад, он бы стал воевать против нас с вдвое большим жаром, искупая свою вину!

Омар позволил себе улыбнуться.

– Если бы у греков сейчас не верховодила женщина, - заметил он. – Конечно, Валент-бей сейчас тебе солгал, господин, и эта Феофано и вправду у них военачальник!

Паша засмеялся громко, от души.

– Когда мы разобьем это отважное войско и схватим их царицу амазонок, пусть ее приведут ко мне, и я вызову ее на бой! Я сам снесу ей голову и насажу на кол перед своим шатром!

Омар почти испугался такого предложения.

– Нет, господин, ты не должен этого делать!

Паша встал, огладил свой большой живот и посмотрел на свои пухлые руки – словно бы с сожалением.

– Ты прав, Омар, это недостойно мужчины и мусульманина. Я просто убью ее своими руками в назидание всем неверным… нет, лучше возьму в свой гарем! И неважно, что ей уже почти сорок лет!

– Так даже забавнее, мой господин, - сказал Омар, теперь позволяя себя улыбаться очень значительно.

Паша кивнул.

– Мне не раз случалось

биться с мужчинами как воину - но еще никогда не доводилось возлежать с сорокалетней женщиной, которая бьется с мужчинами как воин! Очень хотелось бы узнать, какова она на ложе!

Турок посмотрел в сторону выхода из шатра.

– И этот военачальник никуда не убежит - из-за тупого упрямства своих соотечественников! У нас даже тем, кто от нестерпимых притеснений изменяет истинной вере, дозволяется переходить в ислам обратно – Аллах милосерд! И мы гораздо более терпимы к христианам, чем они друг к другу!

– Это их несчастье, господин, - ответил Омар: который по крови, наверное, был европеец, а по вере – когда-то был католик.

Когда отец уложил Мардония, десятилетний мальчик задержал его, подняв руку. Валент остановился тотчас же, точно ребенок мог им командовать.

– Отец… а женщины вправду не могут воевать? – шепотом спросил Мардоний.

– Это не их дело, сын, - помедлив, ответил военачальник. – Когда воюет женщина, случаются большие несчастья… Ты помнишь, что я тебе рассказывал о франках?

– О Жанне-деве? – спросил Мардоний.

Валент нахмурился: казалось, ему было неприятно, что мальчик тут же вспомнил.

– Она в конце концов только помешала своему королю, - ответил Валент. – Вначале ее слушались воины, в нее верили… но она смогла командовать только три года.

– Потому что была колдуньей? – сонно спросил мальчик.

Валент пригладил его черные волосы и печально улыбнулся: в эту минуту он совсем не походил на человека, высмеивавшего перед лицом турецкого паши женские способности.

– Может, и была, сын, - а может, и нет. Мы этого уже не узнаем. Но главное, что ее в конце концов разбили… Потому, что она женщина, а предназначение женщин не в этом! Женщина должна служить мужу в его доме, и только такой порядок – во благо всем, и женщинам тоже!

Мардоний отвернулся – хрупкий и печальный, странно задумчивый: похожий на старшего брата. Чем дальше, тем больше он походил на Дария; и отец с тревогой это замечал.

– Я помню, как Феофано билась на мечах и скакала верхом, - наконец прошептал мальчик. – Мне было бы жаль, если бы ее убили или победили!

Он заснул – рот был скорбно приоткрыт, словно он даже во сне протестовал против положения Феофано и вынужденного предательства отца. Но когда глаза Мардония закрылись, с лица Валента сошла нежность, смягчавшая его чеканные восточные черты.

– А мне ничуть не было бы жаль, сын. Ты еще не мужчина, и потому не понимаешь, как я возмущен таким порядком, - пробормотал Валент. – И тем, что этому женскому порядку подчиняется мой старший брат!..

Он наклонился и поцеловал сына в смуглую щеку.