Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
И, казалось, она понимала гораздо больше – но промолчала об этом, как и Фома. Он нежно прижал ее к себе, без слов благодаря за сдержанность.
В начале зимы стало известно, что император Иоанн почил в Константинополе.*
Евдокия Хрисанфовна и Микитка оставались вместе, куда бы их ни забросила судьба. Феофано пеклась о них особо. В скором времени после того, как их посадили в тюрьму, мать с сыном перевели из подземелья в отдельную комнату, гораздо выше и светлее.
Они воспротивились было,
– Таков приказ госпожи, - сказал эскувит. – Она не хочет вашей смерти.
– А их – хочет? – встрепенулся Микитка, кивая в сторону подземелья, в котором глохли женские стоны и жалобы. Но тут вдруг мать сдвинула брови и сильно шлепнула сына: она, казалось, поняла гораздо больше него.
– Мы тут ничем не поможем! – шепнула она.
Когда они оказались в новой темнице… вернее говоря – светлице… Евдокия Хрисанфовна вдруг задержала Марка, впервые заговорив с эскувитом сама.
– Ведь не Феофано сейчас решает судьбу других наших жен с детьми? – спросила она грека. Марк кивнул.
– Да, - сказал он. Вздохнул, теперь не скрывая сострадания и почтения к русской пленнице, величавой и сильной духом, точно северная княгиня.
– Да, госпожа, - повторил эскувит. – Сейчас госпоже Феофано отдана на откуп твоя жизнь и жизнь твоего сына… остальные пленники не принадлежат ей и никогда не принадлежали.
Евдокия Хрисанфовна кивнула.
– Я так и думала, - сказала она, одной рукой прижав к себе сына и не отрывая глаз от грека. – Их небось туркам перепродали? Флатанелос?..
Марк кивнул, не поднимая на нее глаз.
– Да, - глухо ответил он. – Многие наши… многие благородные ромеи издавна ведут дела с турками. Это очень постыдно.
Евдокия Хрисанфовна усмехнулась.
– Дивиться нечего, - сказала она.
Марк стоял не поднимая глаз; на лице его волновалось множество чувств. Наконец он сказал, с усилием разомкнув губы:
– Я бы выпустил вас… Но никак нельзя.
Евдокия Хрисанфовна кивнула.
– Понимаю, молодец, - спокойно сказала она. – Но ты себя не беспокой понапрасну: мы с сыном и сами никуда от всех не пойдем. Если суждено спастись, то вместе!
Марк вдруг поднял голову и, вытянувшись и посмотрев московитке в глаза, отсалютовал ей копьем. Повернувшись, ушел, печатая шаг.
С этого времени с ними обходились хорошо – не хуже, чем в имении Феофано: хотя они ни разу не встретились с самой госпожой, только с Марком, через которого и узнавали новости. Евдокия Хрисанфовна спрашивала эскувита, как содержат остальных пленников, и тот заверял, что для русских женщин с детьми делается все, что можно. Сколько можно – ключница не выпытывала: это было мучительно и для пленников, и для тюремщика.
Они просидели в заключении до того самого дня, как по Городу разнеслась весть, что император Иоанн преставился. Московитам эту весть принес Марк.
* На самом деле 31 октября 1448
========== Глава 29 ==========
– Слышите? Его хоронят, - сказал эскувит, показав копьем в окно.
– Давно слышим, - ответила Евдокия Хрисанфовна.
Они и слышали, и видели – греческие священники и служки, одетые в привычную золотую парчу, но непривычно смуглые, шли рядом с носильщиками, которые тащили на плечах, казалось, простой, без украшений, длинный деревянный ларь. На улицах собрался народ, кое-кто плакал – но больше смотрели в угрюмом молчании и вполголоса переговаривались, кивая друг другу на гроб. Как будто об императоре Иоанне почти никто не печалился; а об обычаях и приличиях греки давно уже не заботились…
– А кто там – в гробу? Кто угодно может быть, - вдруг сказала ключница.
Марк повернулся к ней, изумленный и почти оскорбленный. Московитка улыбнулась воину: глаза у нее были серые и ясные, нестареющие.
– Почем нам знать, что это император? Как он царствовал – никто не видел, а как умер – кто знает?
Марк побледнел, потом покраснел, глядя на нее.
Потом склонил голову и отвернулся, опять уставившись в окно. Сказал с усилием:
– Ты права, госпожа… Никто не может знать.
Евдокия Хрисанфовна улыбнулась снова, но промолчала. Троица дослушала, как удаляется пенье и шаги. Толпа за окном рокотала как море, и в окно веяло морской - холодной, влажной свежестью.
Евдокия Хрисанфовна поправила на висках косу, тяготившую голову, и посмотрела на стражника.
– Славные у вас зимы, - сказала она. – Теплые. Будь наш край таков, у меня бы теперь не один мой Микитка подрастал, а трое-четверо…
Марк мрачно посмотрел на нее.
– И осиротели бы? Или с тобой в плен попали?
Ключница потупилась.
– Как Господу угодно, Марк. У меня муж насмерть простудился, шесть лет тому, - и моя меньшая дочка с ним, Ефросинья. Лютая зима была… Много померло, и старых, и малых…
Марк, охваченный смущением, потрогал свое копье. Переступил с ноги на ногу.
– У госпожи тоже умерло двое детей, семь лет назад, - вдруг сказал он. – Их унесла чума.
Какое-то удивление снизошло на красивое лицо московитки – удивление и понимание, как будто подтверждение давнишней догадки.
– Чума – она от нечистоты, - сказала Евдокия Хрисанфовна. – На нас такая хворь редко нападает.
Покачала непокрытой головой с ровным пробором на блестящих волосах.
– Царствие им небесное. Всем невинным душам.
Марк тяжко вздохнул, как будто думал в эту минуту о своей госпоже. Евдокия Хрисанфовна грустно улыбнулась.
– Ты-то сам не женат, конечно? Вон, вижу, - седой волос в бороде уже пробивается, как у меня.
Марк качнул головой, не глядя на нее, - но ничего больше не прибавил. Несколько минут протекло в тягостном молчании; Микитка затих, ощутив между матерью и греком что-то новое. И это новое его испугало.