Стеклянная гора

Плигузов Андрей Иванович

24 ноября 1984

***

Середина ночи, улица клонит к порту, дети приехали, пригород смотрит в ноги, и за окном всё глубже - огни, огоньки. На покатом полу мы расходимся, как матросы, прижимаясь к стене. А на ржавую крышу звезда прилетает, как всегда прилетала. И люки скрипят, и дворовые снасти пузырятся. Моем руки, стоим над порогом и медлим, будто снимся друг другу. И ночные кораблики поворачиваются, и волосы путаются, и забытая песенка просится ночевать.

12 декабря 1984,

Новосибирск

***

Е.А. Вон, старуха летит, поправляя рукой потолки, и дудит в распаявшийся чайник: Ту-ту-ту! Домовой оседлал карандаш и по воздуху лупит копытцем и пишет: Ту-ту-ту! Дверь с петель! В коридоре иностранные книжные духи, из бывших, тихо шепчутся, Ту-ту-ту!– говорят, - что, дождался? До полночи какая-то мразь над Шекспиром сидела, заместо милиции, сторожила великую литературу и теперь: Ту-ту-ту! Ни души, ни словечка. У домашних божков деревянные губы в крови. "Говорит радиостанция", кажется, "Юность"! Вы слышите? Ту-ту-ту! Ту-ту-ту!

17-18 января 1985

***

Вечер, дождь золотой, неистощимый, достигающий лона, обнимает колени, крадется. Вечер, полная чаша поцелуев миндальных, полудетской торжественной ласки. Двор бежит впереди и сквозь ветви оглядывается на влюбленных, и в скрещенных коленках открывается вдруг прямизна, протяженность, и в речи – божественный клекот. И я помню, глаза закрывая, над локтем есть родинка, и она проплывает, как весенняя звездочка в Яузе, и мы забываемся...

18 марта 1985

***

Дом заперт, а хозяйка померла, И родственники растащили мебель, Резонно рассудив, что ей на небе Уже не нужно этого добра. Вразброд, поштучно жизненный уклад Пустился кочевать, меняя крышу. Комод как будто вырос, стал повыше, Помолодел. А там тоска взяла Диван, который сморщился, поник И сам не свой скрипит в чужой прихожей, Другой старухе мнет бока, не может Терпеть собаку. И кого винит Приемник у чердачного окна, На шею накрутив ненужный провод? Судьбу, судьбу. И вот удобный повод Порассуждать, зачем нам жизнь дана. Все вещи врозь похожий видят сон: Ковровая дорожка, веник, ставни. Дай им пройти сквозь смерть и там, растаяв, Соединиться снова с мертвецом. Хозяйка поспешит стирать белье, Клопов травить, и мебель погрузится В привычное сознание единства, Живущее лишь в памяти ее.

март 1983 - март 1985

***

С.В. Возвращаюсь к тебе, огонек в гиперборейских снегах. На дощатый ковчег ставлю ногу, и дымка-голубка вьет и вьет невесомые гнезда над нами, отнимая половину из прожитого. Узкий домик в покинутом дачном поселке нас укроет тряпьем, запасенным до нового лета. Мы попьем кипятка, наглядимся в огонь, и ковчег

заскрипит между голых теней, поднимаясь над школой, накренится в бурлящем пространстве, проплывет над развилкой дорог и невидимо встанет в высотах.

30 июля 1985

***

Как тянется песок на берегу к воде, как хочет даже в малом не уступить волне, когда по скалам она ползет, роняя пену с губ, и шумно отступает. Ты сказала: Смотри, как наперегонки бегут песчинки, словно малыши в спортзале. И мы смеялись, а потом встречали кораблик у причала. Виноград сплетал ветвями дачные перила, косым штрихом. Ступали наугад кусты с андреевским крестом в ногах, а, может, это море нас дразнило, не помещаясь в тесных берегах.

14 августа 1985

***

Курортный город с фонарем в руке выходит на песок, как будто путник, которого дорога завела на край земли: сейчас причалит лодка - и нет его. У дальнего окна маячит Пушкин. В форменный рукав зевает пограничник, впереди ночная зыбь, а дальше — минареты. И, может, безыменный муэдзин глядит на море и воображает, что нет другого берега, что мир кончается под носом у него, и в пустоту кричит.

29 августа 1985

***

Часы, как детская складная обезьянка, скрежещут, тянутся, несутся вскачь по ниточке. У спящего ребенка в ушах до времени свернулся волчий хрящ. Перед зарей языческие боги прошли над городом - и тают в облаках туники, но еще стоит свободно большеголовый неземной размах молочной наготы. Когда встаешь перед шестью - уже в небесных водах плывет, бурлит, на голоса поет река времен, и набирает воздух дневную крепость.

29 августа 1985

***

Подлетая к Кремлю, вороны переводят дух, сосед-татарин сбивает с порога лед, румяные школьники добегались до белых мух. Не спи в этот час, не то душа улизнет и пройдет по чистому снегу в нашем дворе, полем, к Яузе, где поднимается Гиперборей и Меркатор чертит круги носком сапога. В Нижнем - снег, над Казанью свистит пурга, замерзая, Обь ворочается в берегах, и рожок на кухне выдувает горящий газ. А душа уже там, где и я от снега ослеп, где подземные карлики кличут своих журавлей, где, ступая впотьмах, детский дом поднимает свирель, и гудят леса, и опять сидит на столе, ножки свесив, чертик, и все смелей околесицу мелет и ставит себя в пример: не гшши, не пиши, поживи с Сибирью в уме.

13 ноября 1985

***

А.В. Прочитай, не ленись, потому что для твоего чуть с горчинкой, но чистого голоса написаны эти слова. Подержи на припухших губах (я боялся их целовать) торжество сочинителя, эту речь, этот вкус муравьиного солода, то, что нас разделяет и то, что быльем порастет и обнимет тебя, как легко безымянные травы обнимали.