Стена
Шрифт:
— Да когда я от венгерцев едва спасся. Гляжу — мадьяры уж на меня наехали. И тут прям передо мной человек появился. Вроде как солдат, только одет непонятно: весь в желтом каком-то, а рубаха-то ремнем перетянута. На голове — магерка не магерка, а шапчонка такая маленькая, еще кверху сужается. И спереди на ней — красная звездочка.
— О скольких концах? — без всякого интереса спросил Григорий. Он полулежал и неторопливо точил свою шпагу.
— О пяти. Точно помню, о пяти, — сказал Санька.
— Пентаграмма, стало быть? — пожал плечами Колдырев. —
— Но он же мне помог! — не сдавался Санька. — Венгерцы скачут, а он так не спеша обернулся и пистоль свой поднимает… Да такой невиданный! Ствол толстый, но вроде как с дырами весь поперек. А внизу посередине такой брусок… ну как донце. И он из этого оружия ка-ак начал палить! Тах-тах-тах! Тах-тах-тах!!! Да не перезаряжая! Дюжину раз, а то и две! Богом клянусь! Пистоль пули мечет.
— Это как же? — Григорию пришло в голову, что для воображения подростка это уже слишком.
— Да говорю ж, так вот и палил! И ангел сей венгерцев человек враз троих с седел посшибал. Остальные так и припустили прочь! А солдат исчез, будто не был…
Тут Санька вдруг вспомнил, как давным-давно, еще в прошлой жизни, разглядывая диковинный тогда для него пистоль с авантюриновой рукояткой из собрания Дмитрия Станиславовича, подумал: вот бы в оружии была не одна пуля, а три, а то и — пять — чтоб не перезаряжать его после каждого выстрела… И теперь увидел такое в действительности… В действительности ли? Сам придумал когда-то — вот ему же и показалось…
Подросток насупился.
— Ясно, — протянул Григорий. — Чего только не бывает…
Санька молча поднялся и, чуть не заплакав, вышел. Хорошо еще, не стал им рассказывать, как в заложенных от очередей ушах вдруг прегромко сама звучала незнакомая и непонятная песня. Вроде про икону «Нерушимая стена»… [104] а вроде, и нет. Ее кусочек словно крючком зацепился в Санькиной голове, и никак он не мог отогнать от себя необычную величественно-ритмичную мелодию, — а та все вертелася и вертелася по кругу:
104
Одна из древнейших и известнейших икон Богородицы — так прозвали Ее мозаичное изображение XI в. в Софии Киевской.
И еще не стал рассказывать Санька, что показалось ему, будто видел он солдат в такой же дивной одеже еще до осады — в том страшном сне в лесной келье инока Савватия.
— Ну зачем ты с камрадом Алексом так, — устало укорил товарища Фриц, когда они остались наедине.
— Ну а что? Почудилось, знамо дело. Тяжко малому. Взрослые-то себя не помнят.
Майер
— Но со стены-то видели венгерский разъезд и тоже говорили, что их будто огнем смело.
— Только никакого ангела с пистолем, пули мечущим, никто не видел!
Однако Фрица трудно было переупрямить. Немец вскочил и зашагал из угла в угол.
— Со стены можно было многого не увидеть, там все время — пыль, осколки, дым пороховой. Да и поверить в такие видения нелегко. Может, кто заметил, да боится признаться.
— Фриц! — Колдырев отложил шпагу и удивленно воззрился на товарища. — Да ты сам не в уме!
— Я-то как раз в уме, — очень серьезно сказал Фриц. — И я — потомок оружейников в седьмом поколении. Оружие, Гриша, — средство убийства себе подобных. А значит, в его совершенствовании человек никогда не остановится. Мало ли, какие виды оружия будут еще изобретены, чтоб чаще стрелять… Вот пушки пытаются делать многоствольные, в России они сороками называются, потому что трещат… Но с ними больше возни, чем от них толку. А, может быть, такие пистоли, про которое Алекс говорил, уже есть у кого-то?
— И эти «кто-то» возникают из-под земли, чтобы свалить венгерцев, и уходят под землю, едва закончив?
Майер и сам понимал, что рассказ Алекса похож на морок или выдумку… но чувствовал: тут что-то другое… Одно Фриц знал твердо — на войне чего только не бывает.
И вскоре неожиданно получил тому подтверждение.
Приступ длился весь день и был очень жестоким — враги напирали, ломились в боковые ворота, где их сметали пушечные залпы, но не отступали. С нечеловеческим упрямством поляки снова и снова лезли на стену. Лишь к сумеркам штурм все-таки захлебнулся, и Санька, как всегда, отправился за своей добычей.
— Я будет ждать возле ворота, — сказал Фриц.
Прошло около получаса, как вдруг за воротами раздались торжествующие крики.
— Вот он, вот он! Попался! — кричал кто-то по-польски.
— А ну-ка выпусти меня! — крикнул Фриц караульному.
Как назло, засов заклинило, и когда немец выскочил наружу, его едва не сшиб с ног Санька. Следом бежали двое поляков, и Майер не сразу понял, что не мальчика они ловят. Они вообще никого не ловили: лица поляков были искажены ужасом, словно за ними гонится сам черт.
— Хальт! — Фриц прыгнул им наперерез, и свалил алебардой первого.
Это было просто — враги совершенно ничего не соображали и, казалось, не видели куда бегут, на кого. Второй, сам посмотрев на Майера совиными глазами, резко развернулся и бросился прочь. Фриц тревожно огляделся. Никого. Только трупы…
— Снова ангел явился! — выдохнул Санька, когда Фриц подошел к нему и помог освободиться от перевязей-берендеек. — Совсем не человек… На нем одежа была вся в пятнах… Но не грязная, а пятна нарисованные… серые с черным, будто бы. А на голове — шелом. Только круглый и весь прозрачный. Как стекло! И штука такая на лбу…