Стена

Мединский Владимир Ростиславович

— Не думаю, но проверить надобно…

Голос Лаврентия звучал по-прежнему задумчиво, но глаза так и горели. Он поднялся, одернув кафтан, поправил на голове шапку и поклонился начальнику стражи:

— Спасибо тебе, Иван. Так, по крайней мере, кое-что яснее стало. С Богом оставаться!

— С Богом и тебе… — проводил его задумчивым взглядом стрелец.

А когда сокольничий скрылся из виду, перекрестился.

— Свят, свят! Здрав буде, да пореже сюда хаживай!

Спустя

час Логачев вновь был у воеводы и с глазу на глаз рассказал ему о том, что ему удалось разузнать.

— А я-то думал, кто же мог узнать, когда именно, в какой день и в какой час я гонца из Москвы жду? — с жаром говорил сокольничий. — Я ж только тебе говорил, Михайло Борисович, только тебе! И в голову дурную не стукнуло, что за дверью подьячий топтался, бумаги собирал! Он и слышать мог.

— Послушай, Лаврушка, — прервал бурную речь Логачева воевода. — А я все спросить хотел: ты-то сам откуда так точно знал, когда этот твой гонец явится? Понятное дело, если тебе раньше донесли, что он придет, то примерно прикинуть ты мог. Но не то что день в день, а час в час сосчитать…

— У нас и день, и час оговорен завсегда был заранее, — не смущаясь, ответил Лаврентий. — А как бы я проведал, тот ли человек и с тем ли письмом пришел? В лицо я не знал его, а измены в Москве всегда хватало. И перехватить могли, и письмо иное подсунуть, и иного человека вместо того прислать. А так: если ко времени явился, значит, и письмо то самое.

— И об чем оно должно было быть? С каким известием? Я ж тебя так и не спросил. Но если, — тут Михаил вновь усмехнулся, но уже достаточно мрачно, — если и от меня таишься, если опасаешься, тогда не говори.

Логачев махнул рукой:

— Да теперь-то что, кабы и таился! Но только, как я теперь понял, само-то послание изменникам значения не имело. Им важно было уличить, след в сторону увести — оставить ножик этот приметный… знамо чей.

Лаврентий отвел полу кафтана, и Шеин увидел рукоятку в серебре и перламутре.

— А ждал я весточки вот о чем… Правда ли то, что Сигизмунду… Кстати, знаешь, воевода, что имя короля означает на германском наречии? Оно из двух слов состоит, второе я забыл, а первое — «победа». И Жигимунт, и Зигмунт — все одно имя.

— Глубоко копаешь, Лаврентий. О чем письмо-то?

— Ждал я из Москвы ответа, правда ль, что Римский папа отправил Сигизмунду целую бочку золота? Имелись такие данные… Вот как у нас выходит, воевода. — Сигизмундов лагерь удачным выстрелом с нашей стены достать можно, а про его доходы наверно узнать получается только через Москву. Он чего на войну так долго собирался? Денег не было. К тому ж в Польше мятеж — рокош по-ихнему, какое ж тут пополнение казны? Вот Сигизмунд и наделал долгов, кое-как войско набрал.

— Миша Скопин покойный со шведами так вот тоже маялся… — поморщился

Шеин. — Иначе бы втрое быстрее Москву освободил, да к нам бы до зимы успел.

— Не знаю, может, думал король дальше расплатиться нашей царской казной — если борзо до Москвы дойдет. Но только у наших стен застрял. И, по моим сведениям, папа предложил ему помощь — ту самую бочку золота. Москву я оповестил…

Шеин недоуменно изогнул бровь.

— Да уж, Михайло Борисович, не обессудь — как положено. А отписать мне должен был из Москвы верный человек, близок он тогда был и к государю, и к боярам. Ему и Святейший Патриарх Гермоген доверяет.

— Кто таков?

— Князь Пожарский. Только не Дмитрий, а брат его, Василий.

— Сам Василий Михайлович? Окольничий? — на этот раз воевода не сумел скрыть изумления. — Ты что же, и его в свои доносчики записал, а, Лаврушка?

Лаврентий улыбнулся:

— Куда нам, сиротам убогим!

Но продолжать не стал, замолчал. Шеин устало перевел дыхание. Он не знал, гневаться ли на Лаврентия, обладавшего, оказывается, такими сведениями, но ничего тогда ему, воеводе, не сказавшего, либо быть ему благодарным, что в те, самые тревожные дни он не стал добавлять ему лишних забот и волнений.

— И что ж, доставили то папское золото королю? Али больше из Москвы весточки не было? — почти без интереса, скорее из чувства долга, спросил воевода.

Лаврушка вздохнул:

— Не было. Да только от короля никто не сбежал, а наоборот все новые части подходят. Значит, доставили. И сдается мне, что уже не раз.

— Ясно! — Михаил совсем помрачнел и уже не пытался этого скрыть. — Если так, то и я виноват: сам допустил, что в соседней с нами комнате кто-то быть мог, и что весь наш разговор услыхать могут.

— Виноват только я! — отрезал Лаврентий. — Не надо было и тебе про гонца тогда говорить, вообще молчать надо было, вот и не услыхал бы никто.

И вдруг Шеин вздрогнул, пораженный новой мыслью:

— Лавруша! Но если Клим Сошников — такой меткий стрелок, чего же он Катерину, дочь брата моего, убил? Чего ж он в меня-то не попал? Ведь чай не белке в глаз стрелять-то было?

Лаврентий нахмурился:

— Чего ты Господа-то гневишь, воевода? Он знает, что делает. Ты Ему здесь пока нужен.

Михаил овладел собой.

— Где теперь Климка? Послал за ним?

— Само собою. Он на стене был, возле Фроловской башни. Надо думать, вот-вот приведут. И уж он мне тогда все расскажет… Странно только одно. Не похож Клим Сошников на расчетливого ловкача. Не он с Сигизмундом сговорился. Думаю, просто нанят кем-то.

— А кем, ты от него узнаешь, верно? — голос Михаила выдал нетерпение.

— Да уж, будь покоен, узнаю. Я про него все от его рождения до вечера узнаю…

— Лаврентий!