Степь. Кровь первая. Арии

Бер Саша

Баба с молодухой чуть ли не бегом прошвырнулись по логову. Зацепив по дороге небольшой котёл, кое-какую посуду. В схроне нахватали продуктов, что смогли унести и всё это притащили в кузницу, выгнав оттуда обоих мужиков самым наглым образом. Рибху-младший безропотно, придурковато улыбаясь обмяк, бросил молот, подчиняясь своей хозяйке. Его старший брат хотел по началу, что-то огрызнуться поперёк, но его обломала Зорька, мило улыбаясь, зависая на его руке, как "выжившая из ума" и "абсолютно потерявшая стыд" девчонка и при этом жалобно упрашивая. Тот тут же растаял, махнул рукой и сдался "бабам проклятущим" со словами:

– И то правда. Пойдём ка брат, посидим с тобой да выпьем чего-нибудь. А то в последнее время всё никак не соберёмся, да спокойно не поговорим.

Так, обняв друг друга за плечи, они и подались, оставив двух что-то затевающих "проклятущих" у не погашенного горна.

Сначала

Зорька сильно переживала и боялась сознаться Хабарке, что не знает, как эти "благодарности" пекутся, но как тут же выяснилось, как печь их Зорька оказывается знала, только не знала, что эти лепёхи, которые она перепекла в своей не долгой жизни сотнями и были теми самыми "благодарностями" на Положение. Поэтому работа пошла у них споро, в четыре руки. Вместо очага использовали горн. Но оказалось, что продуктов они нахапали значительно больше, чем требовалось, притом зачем-то и не понятно кем из них была притащена солонина, хотя она совершенно была не нужна для лепёх. Хабарка задумчиво оглядела остатки продуктов, вдруг вспыхнула как огонёк и со словами "я мигом", куда-то унеслась. Появилась она действительно быстро, держа в руках большой запечатанный кожаный мешок и с лучезарной улыбкой на лице, сверкающей, как солнечный зайчик.

Вечером подвыпивший Рибху-младший, глупо чему-то улыбаясь, сидел на брёвнышке у входа в кузницу. Именно в этом растёкшемся состоянии его застал атаман. Индра наконец-то потерял свою молодую жену и со злобным выражением на лице двинулся на её поиски. Но спрашивать у Рибху о своей пропаже ему не пришлось, так как Индра ещё на подходе услышал пьяную бабью песню, доносившуюся откуда-то из-за кузни. Песня была нудная и жалостливая и судя по голосам они её не сколько пели, сколько ревели. Атаман, подойдя к мастеровому с недоумением спросил:

– Что тут происходит?

Рибху ничего ему не ответил, а лишь поднял с травы и показал остатки расплавленного медного котелка, по-прежнему продолжая при этом придурковато улыбаться. Индра решительно двинулся на пьяную песнь. За кузней была полузаглублённая баня - землянка, на крыше которой насыпан холм, уже давно поросший травой и на этом холме, на расстеленной шкуре тура сидели и ревели две пьяные в "умат" дуры. Растрёпанные, извазюканные в чём-то, зарёванные и уже похоже ничего не видящие пред собой и ничего не понимающие. Индра поднялся на холм, подошёл вплотную. Они не обращали на него никакого внимания, продолжая уныло завывать.

– Не понял!
– грозно рявкнул он.

Хабарка от неожиданности хотела повернуться, но вместо этого повалилась набок и как кадушка скатилась с холма вниз. Зорька громко икнула, широко улыбнулась и тут же завалилась на спину, раскидывая руки в стороны, лишь тяжело выдавив из себя:

– Ооой.

Индра оглядел импровизированный стол. Заглянул в пустой мешок, принюхался. Хмыкнул, невесело улыбнувшись. Посмотрел на Хабарку, стоящую на четвереньках и при этом шатающуюся, тупо уставив взгляд в землю. Посмотрел на жену. Она уже спала, посапывая слегка приоткрыв милый ротик. Индра поиграл желваками на скулах, поднял "неживое" тело жены, закинул на плечо, как мешок и понёс домой. Проходя мимо всё там же сидевшего младшего Рибху, он грозно спросил:

– Ты с ними пил?

Тот в ответ замотал головой.

– Нет. Мы с братом, - при этом махнув рукой куда-то в сторону ватажного круга.

– А эти с чего, как свиньи нажрались?

В ответ младший только пожал плечами.

Проснулась она утром. Было уже светло. Лежала Зорька на своём лежаке полностью одетая и даже вся при золоте. Было очень нехорошо. Болело, не пойми, что, вернее сказать всё. С огромным трудом села, опустив ноги на солому и только тут поняла, что ещё пьяная до сих пор. В грудях что-то мешалось, сдавливало. Приложила руку, нащупала какой-то комок. Нехотя сунула туда руку и вынула свёрток белой материи. Поначалу просто сидела и тупо смотрела на него, пытаясь сообразить, что это такое. Соображать не получалось, притом совсем. Развернула, с усилием фокусируя взгляд. Улыбнулась. В тряпице лежали благодарственные лепёшки, приготовленные мужу. Медленно, мелко трясущимися руками, старательно завернула обратно. Попыталась подняться на ноги. С грохотом плюхнулась обратно. Грохнуло в голове, да так, что Зорька скривилась и зажмурилась. Тут она поняла, что очень хочет пить. Это была первая ясная мысль, которая тут же овладела и её разумом, и её телом. Такое единение не только позволило Зорьке подняться на ноги, но и целенаправленно двинуться к выходу из кибитки, где стоял жбан холодного, вкусного ягодного напитка. Но только выползя за занавеску, замерла как вкопанная, резко забыв куда и зачем шла. На своём лежаке, прямо перед ней сидел очень сердитый муж. Сидел мрачнее тучи, уткнувшись

взглядом в пол и поигрывая в руках тяжеленой конской плёткой. Зорька сразу поняла, что её сейчас будут бить, но почему-то нисколько этого не напугалась и приняла подобное как за должное. Молодуху за её недолгую жизнь били довольно часто. Это не было связано с её каким-то особенным шкодливым характером, втягивающим Зорькин зад в различные приключения, детей пороли всех без исключения. Принято так было в воспитании подрастающего поколения. Ну может Зорьке, в виде того же исключения, доставалось чуть больше. Мама порола за её закидоны, за ослушание, соседские бабы лупили на пойманном безобразии в качестве воспитания, даже один раз матёрая лично приложилась к её седалищу, зажав девичью голову меж ног, правда Зорька уже не помнила за что. Так что несмотря на то, что она выросла до звания жены, а вскоре даже станет сама мамой, Зорька не забыла, как жопу дерут. Но мысль эта пролетела как стрела. Вжик, и нет, а свёрток в руках заставил сразу же подумать о другом. Она со всего маха брякнулась на колени, сильно ударившись о пол, даже через настеленную солому и низко опустив голову, протянула на обеих руках свёрток, жалобно при этом проблеяв:

– Благодарствую тебе, муж мой.

Атаман, всё утро, накачавший себя на воспитательное избиение отбившейся от рук жены, подобным её поведением был просто обескуражен. Он искоса глянул на скрюченную на полу жену и недовольно буркнул:

– Что это?

– Благодарственная тебе, - тихо пропищала она, не поднимая головы.

Он взял свёрток. Развернул. Достал оттуда лепёшки, зачем-то понюхал их. Хмыкнул, ничего не понимая. Есть не стал.

– С чего это вы вчера нажрались?
– спросил он грозно, но уже без особой злости, примеряясь плёткой к её округлой спине, в ожидании ответа и пока не решаясь её применить.

– Я с радости. Хабарка с горя, - всё так же тихо попискивая ответила она не разгибаясь.

– Эко вас разбросало в разные то стороны, - буркнул он уже с насмешкой, - объясни толком.

Только сейчас Зорька подняла на него до сих пор ещё пьяные глаза и в полном недоумении выпалила, указывая рукой на тряпицу с лепёшками:

– Так Положение же.

Индра перестал поигрывать плетью и ничего не понимая уставился на лепёшки, как будто держал в руке не съестной продукт, а невиданную зверушку. Зорька не унималась:

– Вчера Положение было и тебе муж мой, благодарность.

При этих словах она расплылась в широкой и благодаря пьяному лицу, придурковатой улыбке. При виде этого зрелища атаман вскипел мгновенно. Он понял, что из него хотят сделать дурака. Он отшвырнул свёрток на лежак, соскочил, наливаясь яростью и со всего маха хлестанул её плетью вдоль хребта, заорав:

– Толком объясняй, я сказал.

Зорька взвизгнула. Сжалась в клубок, закрывая голову руками. Вдоль всего позвоночника жгла острая боль. Слёзы брызнули из глаз. За горло схватил комок обиды, сквозь который она быстро заговорила:

– Я беременная. У меня будет ребёночек.

Только она успела спросить себя "За что?", как в голове мелькнула мысль, что Индра может просто не знать их обычаев и она тут же решила исправить свою оплошность:

– У нас баба, как узнает, что забеременела, так на Положение, так седмица у нас называется, будущему отцу ребёнка "благодарность" приносит.

И тут она разревелась. Прямо перед ней зашуршало сено на полу. Она с опаской зыркнула туда и сквозь слёзы рассмотрела валявшуюся на полу тяжёлую плеть. Атаман выронил её из рук, но она поднять голову и посмотреть на него всё же побоялась. Сильные руки схватили её за плечи, подняли с пола и поставили на ноги. Зорька увидела прямо перед собой абсолютно спокойный взгляд атамана, который оценивающе впился в залитые слезами глаза. Наконец он улыбнулся, в очередной раз обозвал её дурой, только на этот раз ласково и крепко обнял, тем самым напомнив о рассечённой спине. Она ойкнула. Индра тут же раздел её, снял с молодухи все побрякушки, уложил к верху попой на свой лежак. Напоил ягодным отваром, затем лечил мазью рассечённую кожу. Гроза пронеслась. Съел её лепёшки, совсем повеселел, а когда узнал, что за горе, с которого напилась Хабарка даже до слёз расхохотался. Горе её заключалось в том, что она очень хотела замуж, притом не сам мужик ей был нужен, как она выражалась "он ей и под титьку не упёрся", а нужна была свадьба, сам процесс. После того как Индра просмеялся они у него стали обе дурами, на что Зорька лишь похрюкивала и вспрыскивала короткими смешками, повернув голову на бок и смотря на то, как он заливается. Только после каждого вздрагивания её смешок отдавал жгучей болью вдоль позвоночника, но и это ей казалось уже пустяком, вызывающем дополнительный приток весёлости. "Какая же я счастливая дура", подумала тогда Зорька, растягивая губы от уха до уха.