Стихи и эссе

Оден Уистан Хью

БЛЮЗ РИМСКОЙ СТЕНЫ

Через пустошь и вереск ветер сырость принес. В моей тунике — вши, и заложен мой нос. Дождь все капает с неба — я вымок совсем, Охраняю я Стену, сам не знаю, зачем. Серый камень не сдержит тумана седин. Моя девушка — в Тангрии; я сплю один. Аулюс к ней все шьется, а мне — каково? Не люблю ни манер я, ни рожи его. Пизо — христианин, бьет рыбе челом, Не допустит, надеюсь я, крайностей он. Проиграл я кольцо, что дала мне она. Когда ж, наконец, мне заплатят сполна? Вот стану героем и буду сидеть И в небо оставшимся глазом глядеть.

ВИКТОР

Баллада

Виктор был совсем несмышленыш, Когда появился на свет. "Не позорь, сынок, имя семьи никогда," — Такой дал ему папа завет. Виктор на руках шевельнулся, Раскрыл круглые глазки свои. Отец произнес: "Мой единственный сын, Никогда, никогда не лги." Виктор с отцом едут кататься. Отец: "Эта правда проста — Сердцем чистые благословенны," — сказал, Библию из кармана достав. Восемнадцать всего ему было. На дворе — декабрьская стынь. Был опрятен Виктор, отутюжен, побрит, И манжеты всегда чисты. Снимал комнатку в Певерил-Хаузе, Там порядок царил и тишь. Время подстерегало его, словно кот, Караулящий крупную мышь. Клерки

беззлобно смеялись: "У тебя были женщины, бой? Пойдем, порезвимся в субботнюю ночь." Но Виктор качал головой. Директор сидел в своем кресле И пыхал сигарой: "Пых-пых… Виктор — честный малый, но он далеко Не пойдет, ведь, как мышь, он тих." Виктор приходил в свою спальню И тихо ложился в постель, Заводил будильник, брал Библию он И читал про Иезавель. А в первый же день апреля В дом Анна приехала к ним. Ее глаза, рот, грудь, плечи и бедра ее Возжигали страсть всех мужчин. На вид чиста Анна, как школьница В день первого причастия, Но ее поцелуй крепче вин был, когда Отдавала она себя. Назавтра, второго апреля Она в шубе входила в дом. Виктор ее встретил на лестнице, и Все перевернулось в нем. В ответ на его предложенье Рассмеялась она: "Никогда!" Второй раз она помолчала чуть-чуть, Покачав головою едва. Анна взглянула в зеркало, Надув губки, произнесла: "Виктор скучен, точно дождливый день, Но мне где-то осесть пора." Он снова просил, вместе с нею На озера берег придя. Ее поцелуй его ошеломил: "Люблю я всем сердцем тебя." В конце лета они обвенчались… "Ты смешной, поцелуй же меня…" И воскликнул Виктор, ее крепко обняв: "О Елена Прекрасная!" Виктор пришел утром в контору (Где-то в конце сентября). Он опрятен и чист, и в петлице цветок, Он опаздывал, но он был рад. А клерки болтали об Анне (Дверь была приотворена), — Один: "Бедный Виктор, вот незнанье когда Есть блаженство поистине, а?" Виктор замер так, будто он камень, — Дверь была приотворена… Другой: "Боже, что за блаженство дарила мне В моей старой машине она." Виктор вышел прямо на Хай-стрит И из города прочь пошел. Он дошел до помоек и до пустырей, И катились слезы со щек. Виктор обратился к закату: "Не оставь мя, отец, одного. В небесах ли ты?" Небо ответило: "Неизвестен адрес его." Виктор посмотрел вдаль, на горы, Где снега свой оставили след, И вскричал: "Ты доволен мной, папа?" Но в ответ принесло эхо: "Нет." "Она будет верна?" — он у леса На коленях просил ответ. Но дубы и буки качнули ветвями И ответили: "Да, не тебе." А потом на луга Виктор вышел, Чтобы крикнуть отцу успеть: "Я люблю!.." — но шепнул ему ветер, Что она должна умереть. К реке, глубокой и тихой, Пошел Виктор, чтобы спросить, Плача: "Но что же мне делать, отец?" И река сказала: "Убить." Карту за картой тянула Анна, присев у стола. Карту за картой тянула Анна и мужа ждала. Но что первым в руках оказалось, Было не дамой, не королем. Первым был не валет и не джокер, А туз пик, только вниз острием. Виктор стоял в дверях спальни, Не произнося ничего. Спросила она: "Что с тобой, дорогой?" — Но тот словно не слышал ее. У него в ушах звучал голос, Проникая до самого дна, Был он справа и слева, и он повторял, Что она умереть должна. Он взял нож с резной рукояткой — В нем ни тени сомненья нет — И сказал: "Анна, было бы лучше тебе Совсем не рождаться на свет." Анна вскочила со стула И кричать начала она. Но Виктор очень медленно шел за ней, Как слепой из кошмарного сна. За креслом пыталась укрыться И за пологом расписным… Но Виктор за ней медленно шел, говоря: "Приготовься же встретиться с Ним." Ей удалось открыть двери… С занавеской карниз упал… Но Виктор и по лестнице шел за ней И на самом верху догнал. И вот он стоял над телом — Кровь сбегала по лестнице вниз Струей тонкой и пела (а он нож держал): "Воскресение я, я — Жизнь." Они его взяли под руки, Посадили в одну из машин, И сидел он, тихий, как мышь, бормоча: "Я — Человеческий Сын." В углу он сидел, продолжая Женщину из глины лепить, Говоря: "Я — Конец и Начало. Приду Вашу землю однажды судить."

"Леди, плача на дорогах,"

Леди, плача на дорогах, Милого ль найдешь? С соколом и сворой гончих — Как же он хорош! Подкупи птиц на деревьях — Пусть молчат они. Взглядом солнце с небосвода В ночь, во тьму сгони. Ни звезды в ночи скитаний, Вьюгам края нет. Ты беги навстречу страху. Прочь раскаянье… Ты услышишь океана Неумолчный стон. Пей! — пусть он глубок и горек, — Чтоб виднелось дно. И терпи, терпи в темнице Во глуби морей, Ключ златой ища в кладбищах Старых кораблей. К краю мира поцелуем Путь себе купи И на сгнивший мост над бездной Не робей, ступи. Замок опустевший долго Ждал тебя… Внутри — Белый мрамор. Поднимись и Двери отопри. Зал пустой… Сомненьям там не Задержать тебя. Паутину сдунь. Ты видишь В зеркале — себя. Нож складной нащупай, ибо Все совершено, И всади его в свой бок, где Сердце лжи полно.

ТРИ СНА

2 Огоньки На холмов куполах — Там маленькие монахи Встают еще затемно. Пусть грозно вулканы Ворчат во сне На зеленый мир — Они в своих кельях Корпят, переводят Виденья свои На вульгарный язык Стальных городов, Где входят невесты Сквозь створы под сводом, И где кости грабителей Ветер качает. 3 Сгибаясь натужно, С суровыми лицами Пилигримы ползут По склону крутому В огромных шляпах. Я кричу и бегу Вниз, им навстречу. Я рад, полон жизни, Расстегнут, с гитарой, Звенящей от ветра.

БЛЮЗ У РИМСКОЙ СТЕНЫ [187]

Службу солдатскую здесь я несу. В тунике вши и соплищи в носу. С неба на голову сыплется град. Службе солдатской я вовсе не рад. Вечно здесь сырость, тоска и туман. Спишь в одиночку не сыт и не пьян. Девка осталась в родной стороне. Может, тоскует уже не по мне. Глуп мой напарник, он верит в Христа. Все на земле, говорит, суета. Свадьбу сыграем, сказала она. Нет уж — и женка нужна, и мошна. Выклюют глаз мне парфянской стрелой — Сразу же в Небо

уставлю второй.

187

Перевод Топоров Виктор Леонидович

1937

ПРОЗАИК [188]

Талант поэта словно вицмундир. Любому барду воздают по праву. Как молния поэт ударит в мир, Погибнет юным и стяжает славу; А то — пойдет в отшельники гусар… Мучительно и медленно прозаик Мальчишество в себе (бесплодный дар), Спесь и экстравагантность выгрызает. Чтобы любую малость воплотить, Сам должен стать он воплощеньем скуки: Претерпевать любовь, а не любить, Вникать в чужие склоки или муки, — И все, чем жизнь нелепа и страшна, Познать в себе — и ощутить сполна.

188

Перевод Топоров Виктор Леонидович

1938

ЭПИТАФИЯ ТИРАНУ [189]

Призывами к совершенству он изукрасил площади. Его сочинения были понятны и дураку, А он повидал дураков на своем веку И постоянно перетасовывал поэтому вооруженные силы. Когда он смеялся, сенаторы ржали, как лошади, А когда он плакал, детские трупики по улицам проносили.

1939

189

Перевод Топоров Виктор Леонидович

БЛЮЗ ДЛЯ БЕЖЕНЦЕВ [190]

В городе этом десяток, считай, миллионов — На чердаках, в бардаках и при свете ночных лампионов, — Но нет приюта для нас, дорогая, здесь нету приюта для нас. Было отечество, а ничего не осталось. В атлас взгляни — поищи, где там было и как называлось. Мы не вернемся туда, дорогая, нельзя нам вернуться туда. Дерево помню на кладбище в нашей деревне. Каждой весной одевается зеленью ствол его древний. А паспорта, дорогая, просрочены, да, никуда паспорта. Консул глядел на нас, как на восставших из гроба: "Без паспортов вы мертвы, для отчизны вы умерли оба!" А мы живем, дорогая, мы все еще как-то живем. Я обратился в комиссию и услыхал, сидя в кресле: "Если бы вы через год, а сейчас понапрасну не лезли"… Ну а сейчас, дорогая, где жить нам, на что жить сейчас? Был я на митинге, где говорили: нельзя им К нашим тянуться — и так-то плохим — урожаям. Это о нас говорили они, дорогая, они говорили о нас. Гром прокатился по небу старинным проклятьем. Гитлер восстал над Европой и крикнул: "Пора помирать им!" "Им", дорогая, в устах его значило — нам, это значило — нам. Здесь пуделей одевают зимою в жакеты, Кошек пускают к огню и дают молоко и котлеты. А, дорогая, немецких евреев не терпят, не терпят они. В порт я пришел и на рыбок взглянул у причала. Плавать вольно им, резвиться, как будто войны не бывало. Недалеко, дорогая, от берега — только от нас далеко. В лес я вошел и заслушался пением птичек. Нет у них вечных оттяжек, уверток, крючков и кавычек. Не человеки они, дорогая, нет, не человеки они. Сниться мне начало тыщеэтажное зданье — Тысяч дверей приглашенье и тысячи окон сиянье. Но не для нас, дорогая, те двери — любая из них не про нас. Вышел на улицу — вьюга, колонны, знамена. Тыща солдат маршируют целеустремленно. Это за нами они, дорогая, — за мной и тобою — пришли.

190

Перевод Топоров Виктор Леонидович

1939

ГЕРМАН МЕЛВИЛЛ [191]

На склоне лет он взял курс на кротость, Причалил к супружеской суше, Заякорился за женину руку, Плавал каждое утро в контору, Где заколдованные архипелаги расплывались на бумаге. В мире было Добро — и это открытие Брезжило перед ним в порастаявшем тумане страха, Бури, однако, бушевали и после вышеозначенного срока, Они гнали его за мыс Горн осязаемого успеха, Тщетно манивший потерпеть кораблекрушение именно здесь. Оглушенный грохотом грома, ослепленный сполохами света, Фанатик, искавший (как ищут фантастическое сокровище) Омерзительное чудовище, всеширотный фантом; Ненависть за ненависть, исступление за оскопление, Необъяснимое выживание в последнем прибое гибели; Ложь не сулила прибыли, а правда была проста, как правда. Зло некрасиво и непременно человекообразно: Спит с нами в постели и ест за нашим столом, А к Добру нас каждый раз что есть силы тянут за руку, — Даже в конторе, где тяжким грузом почиют грехи. Добро бесхитростно и почти совершенно — И заикается, чтобы мы не стеснялись с ним знакомиться; И каждый раз, когда встречаются Добро и Зло, происходит вот что: Зло беспомощно, как нетерпеливый любовник, — И начинает свару, и преуспевает в скандале, И мы видим, как, не таясь, взаимоуничтожаются Добро и Зло. Ибо теперь он бодрствовал и осознавал: Спасение поспевает вовремя только в сновидении, Но и в ночном кошмаре несем потери: Само воздаяние как знак внимания и любви, Ибо небесные бури порождены небесным отцом, А на груди у отца он был несом до этих пор — И лишь ныне отпущен, опущен наземь. На капитанском мостике деревянного балкончика Стоял он на вахте — и звезды, как в детстве, пели: "Все суета сует", — но теперь это означало нечто другое. Ибо слова опустились наземь, как горные туманы, — Натаниэл не возмог, паче любовь его была своекорыстна, — Но вскричал в первый раз в унижении и восторге: "Как буханку хлеба, раскромсали небо. Мы ломти божьи". Позже он сумел написать и об этом тоже.

191

Перевод Топоров Виктор Леонидович

1939

ЛАБИРИНТ [192]

"Антропос аптерос" — спешащий Бог весть куда, прямоходящий, Полуразумный человек — Веками продолжает бег По лабиринту. Но в трехсотый Раз у того же поворота Тропы вдоль рощи тех же лип Он понимает, как он влип. Не лабиринт ли эта штука? И все ж, как учит нас Наука, Найди вопрос — найдешь ответ. Вопрос: есть выход или нет? Как возгласило Богословье, Быть может выход лишь любовью Того, кто, лабиринт создав, В конечном счете в чем-то прав. Коль так, то что-то здесь неладно, Ведь нету нити Ариадны. На чувства полагаясь, в пять Сторон пойдешь — и всюду вспять. По Математике кротчайшей, Путь напрямую есть кратчайший, Но Исторический Урок Гласит: кратчайший путь — не впрок. Искусство, ведь оно свободно, Велит идти куда угодно, Лишь только б душу ублажить. — Но не довольно ли кружить? К тому же эти рассужденья Старинного происхожденья, Тогда как Современный Взгляд Вперен вовнутрь, а не назад. Да и подсказка наготове: Мы — созидатели условий, И, значит, лабиринт возрос, Из наших выделясь желез. Центр (лабиринта, мирозданья) — В моем греховном подсознанье. Не видишь центра — не беда: Ты в нем, а он в тебе всегда. В хотенье — гибель; нехотенье — Спасительное поведенье; Лишь всхлипывая, слышишь всхлип; Я влип лишь в мысль о том, что влип. А коль хотенье неизбывно, То этот опыт негативный Имеет позитивный смысл, — Он в том, что вкус теорий кисл, А практика неэфемерна. Я здесь, мне скверно, это верно, Не вижу выхода вокруг, И стены выше всех наук! "Антропос аптерос", — в какую Мне нынче сторону, — взыскуя, Взглянул на птичку в небесах, Лишенную сомнений сих.

192

Перевод Топоров Виктор Леонидович