Стихи и эссе

Оден Уистан Хью

Октябрь 1937

ЭПИТАФИЯ ТИРАНУ [203]

Своего рода совершенства достичь всю жизнь мечтал. Он изобрел поэзию доступную народу, Как пять своих же пальцев знал он глупости природу. Считал он армию и флот важней всего на свете. На смех его, от хохота дрожал Сенатский зал, Под плач — в людском водовороте улиц гибли дети.

Январь 1939

203

перевод Михил Фельдман

БЛЮЗ БЕЖЕНЦЕВ [204]

Миллионов десять в этом городе мира Душ, живущих в особняках и дырах. Нам же пристанища нет, дорогая, пристанища нет. Была у нас тоже когда-то страна. Взгляни-ка на карту, она там видна. Но нельзя нам туда, дорогая, вернуться назад. Старый тис рос на сельском церковном дворе. Он весной обновлялся листвой на коре. Но не паспорт, моя дорогая, просроченный паспорт. Консул бил по столу и сказал под конец: "Если паспорта нет, вы, формально, — мертвец". Но мы живы, моя дорогая, мы все еще живы. В Комитете я вежливый встретил народ, Усадив, попросили придти через год. Но куда нам сегодня идти, дорогая, куда нам идти? А на митинге некто пророчил беду: "Если впустим их, тотчас наш хлеб украдут." Он имел нас с тобою в виду, дорогая, меня и тебя. Над Европою гром продолжает реветь — Это Гитлер о том, что должны умереть Мы с тобой, дорогая, должны умереть, мы с тобой. Видел пуделя в кофте с блестящей застежкой, Видел двери, распахнутые перед кошкой. Но они не евреи, моя дорогая, евреи Германии. Спустился к заливу, сковавшему воду. В ней рыбы резвились, играя в свободу. Лишь в нескольких футах, моя дорогая, лишь в футах от нас. В тенистых лесах птицы ищут приют. Политиков нет — вот они и поют. Они, ведь, не люди, моя дорогая, не люди они. Во сне видел дом я, в котором по тыще Окон, этажей и дверей. Но не сыщещь В них наших окон, дорогая, и наших дверей. Я стоял на плацу. Скрыл меня снегопад. Десять тысяч прошло мимо в марше солдат. Нас искали с тобой, дорогая, тебя и меня.

204

перевод Михил Фельдман

Март 1939

ТОТ, КТО ЛЮБИТ БОЛЬШЕ [205]

Гляжу я на звезды и знаю прекрасно, Что сгинь я — они будут также бесстрастны. Из зол, равнодушие меркнет, поверь,

Пред тем, чем страшит человек или зверь. Что скажем мы звездам, дарующим пламя Любви безответной, немыми устами? Так если взаимной любви нет, то пусть Быть любящим больше мне выпадет грусть. Смешной воздыхатель, я знаю отлично, Что если звезда так ко мне безразлична, Я вряд ли скажу, что ловлю ее тень И жутко скучаю за нею весь день. А если случится всем звездам исчезнуть, Привыкну я видеть пустующей бездну, И тьмы торжество я учую душой, Хоть это и требует срок небольшой.

205

перевод Михил Фельдман

Сентябрь 1957?

ВОЛЬТЕР В ФЕРНЕ [206]

Он, оглядев имение, был счастлив в этот миг: Изгнанник-часовщик взглянул неуловимо, Знакомый столяр шел на стройку мимо, Туда, где госпиталь, как саженец всходил. Почти все принялись — садовник известил. Сверкали Альпы белизной. И было лето. И был он так велик. В Париже желчью изошли враги, Ругая нравственность сидящей в грозном кресле Слепой старухи, ждущей смерти и письма. Он рек: "Нет слаще жизни!" Так ли? Да, весьма. Борьба за правду, справедливость стоит жизни, если Добавить садоводство к ней и острые мозги. Лесть, брань, интриги… Будучи умней, Он, все же, предпочел иные средства В войне с посредственностью, например, смиренность, По надобности, хитрость — атрибуты детства, Двусмысленный ответ, порой, неоткровенность. И терпеливо ждал паденья их Помпей. Не сомневался он, как Д'Аламбер, что победит. Один Паскаль — достойный враг, другие ж, Боже, Отравленные крысы; а впереди еще так много дел, Рассчитывать придется на себя — таков удел. Дидро — тот просто глуп и делает что может, Руссо всплакнет и первенство простит. В ночи ему вдруг вспомнились подруги. Вожделенье — Великий педагог; Паскаль — дурак. Эмилию влекли и звезды, и постель. Пимпетта — клад, Его любила так же, как скандал, и он был рад. Отдав Иерусалиму скорби дань: итак — Несправедливым ненавистно наслажденье. Ему не спится, будто часовому. Покоя нет В ночи. Землетрясенья, казни: смерть тоже на часах. По всей Европе нянечкам-вампирам Не терпится сварить своих детей. И только лира Его их остановит. За работу! А звезды в небесах, Не ведая забот, слагали песнь, бесстрастную, как свет.

206

перевод Михил Фельдман

Февраль 1939

ПАМЯТИ ЗИГМУНДА ФРЕЙДА

(умер в сентябре 1939 г.) [207]

Когда нам стольких нужно хоронить, когда скорбим публично, на виду, когда эпохи целой пересуды пытают хрупкость совести и мук, о ком нам говорить? Ведь ежедневно от нас уходят те, кто был к нам добр, кто ведая, что труд их — капля в море, надеялись жизнь улучшать по капле. Таким был доктор. В восемьдесят лет желал он знать о бытие, чье непокорство угрозой с лестью звали к послушанью так много юных вероятных перспектив. В желании отказано, и он закрыл глаза в последней, столь привычной всем нам сцене: в кругу проблем, стоящих, как родня, ревниво озадаченная смертью. С ним остававшиеся до конца объекты его исследований: фауна ночей и тени, ждавшие черед войти в светящийся чертог его вниманья, разочарованы, рассеялись вокруг, как только был оторван он от дела, чтоб в Лондоне вернуться вновь на землю евреем важным, умершим в изгнанье. Была лишь ненависть довольна, расширяя былую практику средь темной клиентуры, что верит в исцеление убийством и в пепел обращенными садами. Они всё живы, но уже в том мире, который изменил он, глядя в прошлое без ложных сожалений, используя всего лишь память старца и искренность наивного ребенка. Умен он вовсе не был, убеждая несчастное Сегодня наизусть читать Вчера, как заданный стишок, пока вдруг не запнется на строке, где Прошлого таятся обвиненья, и не узнает вдруг, кто вынес приговор, как полноценна жизнь была и как глупа, как умиротворенно безмятежна, способная быть с Будущим на "ты" без гардероба лишних оправданий и без набора масок прямоты или смущения от фамильярных жестов. Не удивительно, что дряхлые культуры тщеславия предвидели в ученье о нестабильности и низверженье принцев, и выгодных им комплексов расстройства. И коль он прав, то почему не стали все жить похоже? Почему, как прежде, монолитно государство, и не могут противники его объединиться? Конечно же, они взывали к Богу, он — продолжал свой путь к зловонным рвам, к Пропавшим вместе с Данте, вниз к влачащим жизнь отверженных калекам. Он показал, что зло, как нам казалось, не наказуемый поступок, а безверье, бесчестное стремленье к отрицанью, и вожделенье угнетателя. И если все атрибуты позы деспотизма, отцов запреты, коим он не верил, сквозят в его словах и поведеньи, то это мимикрия лишь того, кто долго жил среди врагов, и часто, будучи неправ, порой абсурден, казался нам уже не человеком, но целым климатом разнообразных мнений, в котором мы растим все наши жизни: он только за и против, как погода; гордыне возгордиться чуть сложнее, но все ж возможно. Желание тирана расквитаться растает в равнодушье. Он окружает нас в привычках роста, он достигает немощных в забытых богом дальних княжествах, калек ликующих, почуяв рост костей. Дитя несчастное в игрушечной вселенной, очаг, покинутый свободой, улей, сочащий мед из страха и тревог, теперь спокойнее в надежде уцелеть. Сокрытые от нас травой забвенья, давно забытые названья и объекты, в сиянии его воодушевленья вернулись к нам в их драгоценном блеске: все игры, что бросаем мы, взрослея, смешившая нас непристойность звуков, в уединеньи корчимые рожи. Он хочет большего от нас: свобода — суть одиночество; он бы сложил чужие половинки, на что нас разбивает в благих намерениях наша справедливость, развил бы остроумие и волю — имущество прилаженное нами лишь для бесплодных диспутов, сынам же вернул бы гамму чувств их матерей. Но более всего ему хотелось в нас вызвать жажду к тайнам темноты, не только из-за игр воображенья, что с легкостью дарует ночь; ей наша нужна любовь: с печальными глазами ее гонимые прелестные исчадья в немой тоске нас ждут и умоляют их в будущее повести с собой, что в нашей власти. Им была бы радость, как он, служить на ниве просвещенья, превозмогая крик толпы: "Иуды!", как он терпел, и терпят все, кто служит. Умолк глас разума. Над дорогой могилой одето в траур Импульса семейство: скорбит о нем градостроитель Эрос, рыдает анархистка Афродита.

207

перевод Михил Фельдман

Ноябрь 1939

МЫ ВЫРОСЛИ СЕГОДНЯ [208]

Сегодня выше мы; напомнил этот вечер Прогулки по безветренному саду, Где в гравии вдали от ледника бежит ручей. Приносят ночи снег, и воют мертвецы Под мысами, в их ветренных жилищах, Затем, что слишком легкие вопросы Задал Противник пустоте дорог. Мы счастливы теперь, хоть и не рядом, Зажглась долина огоньками ферм; На мельнице замолкли молотки, И по домам расходятся мужчины. Рассветный шум кому-то даст свободу, но не Этот мир, что не оспорить птицам: преходящий, Но в данный миг в согласии с тем, что Свершилось в этот час, в любви иль поневоле.

208

Перевел Михаил Фельдман

КАНОНИЧЕСКИЕ ЧАСЫ [209]

HORAE CANONICAE [210]

IMMOLATUS VICERIT [211]

PRIME

Одновременно и почти беззвучно, Внезапно, произвольно, на рассвете, Во время хвастовства зари, ворота В сокрытый мир распахивает тело: Характера и разума ворота, Слоновой кости и простого рога. [212] Они, вращаясь, хлопая, сметают В одно мгновенье хлам ночной мятежных Провинций тела, злобных, безобразных, Негодных, второсортных и бесправных, Осиротевших, овдовевших из-за Какой-то исторической ошибки: И, вызванный стать видимым из тени, Небытия, явиться на витрину, Без имени, судьбы, я просыпаюсь Меж этим телом и грядущим днем. Свят этот миг, всецело и по праву, В своем беспрекословном послушаньи Короткому, как вспышка, крику света, Вблизи, как простыня, вокруг, как стены, Как камень равновесие обретший В одежде гор, мир рядом существует, Я знаю, что я есть, не одинокий, Но с миром здесь и радуюсь тому, что, Нераздраженной повинуясь воле, Могу назвать своею руку рядом. Могу призвать и память, чтоб назваться, Могу восстановить ее маршруты Хулы и похвалы, мне улыбнется Мгновенье это, день еще не тронут, И я Адам безгрешный у истоков, Адам, еще до всех его деяний. Мой вдох, конечно, — это есть желанье Чего бы то ни стоило, быть мудрым, Быть непохожим, умереть, цена же, — Неважно почему, — потеря Рая, Конечно, и сам я, задолжавший смерть: Стремленье гор, недвижимое море У плоских крыш рыбацкого поселка, Что безмятежно спит покуда в лоне, Как дружбы нет меж солнцем и прохладой, Лишь сосуществованье, так и плоть Не ровня мне, мой нынешний сообщник — Убийца мой, и имя мое значит Заботы историческую долю О городе — лжеце, себя взрастившем, Напуганном задачей нашей, смертью, Что, верно, спросит наступивший день.

209

Перевел Михаил Фельдман

210

Оден начал работу над циклом из семи стихотворений Horae Canonicae (Канонические Часы) летом 1947 года, расспрашивая Урсулу Найбур о церковных службах, точных текстах богослужений и истории их возникновения. Первая часть цикла Prime была завершена только к 1949 году, а весь цикл Оден закончил в 1954 году. Напечатан он был впервые в 1955 году, вошедши в сборник Щит Ахилла.

Под каноническими часами понимается определенный цикл богослужений, предписываемых Церковью в конкретные часы. Одно время считалось, что само название цикла было заимствовано из иудейской религиозной традиции соблюдения третьего, шестого и девятого часов молитвы и затем перешло в лексикон ранних христиан. Поздние исследования показали, что канонические часы имели основой Римское деление светового дня на четырех-часовые интервалы: prima, tertia, sexta, и nona. Ночь у римлян также была поделена на четыре периода: вечер, полночь, крик петухов и рассвет.

Соединив учение ранних христиан о том, что вся жизнь верующего — одна единая молитва, с римской структурой суток, католическая церковь ввела и развила практику канонических часов:

Полночь Matins Девы (бдения)

3:00 утра Lauds Могила (исступленная хвала)

6:00 утра Prime Мученики (освященная служба)

9:00 утра Terce Огонь (неразрывная связь)

Полдень Sext Крест (смиренная мольба)

3:00 вечера None Трон (непоколебимое упорство)

6:00 вечера Vespers Вечеря (пылкое благодарение)

9:00 вечера Compline Сад (униженное раскаяние)

Уже в Деяниях Апостолов упоминается о том, какие молитвы и в какое время должны читаться. Впоследствии термин "канонические часы", означающий книгу — сборник вышеупомянутых молитв, преобразовался в Книгу Часов (православное Часослов) по сей день используемую в монашеских орденах.

211

Подзаголовок-посвящение цикла — Immolatus Vicerit (Победившему Смерть) — слова, взятые из раннего католического гимна Pange Lingua (Пой, Мой Язык), восхваляющего триумф Креста. Гимн этот является частью богослужения Поклонение Кресту во время Великой пятницы и Литургии Часов на Страстной неделе. Известны два варианта этого песнопения: один — Св. Томаса Аквинского (1226–1274) и второй — написанный Венантиусом Фортунатусом (530–609) для процессии, несшей останки реального креста распятия королеве франков Радегунде в 570 году. Заключительная строфа, из которой Оден заимствовал эпиграф, не была написана Фортунатусом, а была добавлена позже:

Pange, lingua, gloriosi proelium certaminis, et super Crucis trophaeo dic triumphum nobilem, qualiter Redemptor orbis immolatus vicerit. Пой, мой язык, славу Спасителю, возвести о его триумфе во все концы, расскажи во весь голос историю о Его распятом теле, о том, как жертвой на кресте, победивши смерть, Он умер.

212

Ворота… слоновой кости и простого рога — виргилиевские врата сна: из рога и слоновой кости. Одновременно являясь вратами Разума, одни распахиваются перед преисподней, другие открываются к неправдоподобным сновидениям, фантазиям и мечтам.

TERCE

Пожавши лапу псу, (чей громкий лай Мир убедит в хозяйской доброте), Тень палача над вереском восходит; Еще не знает он, кого ему доставят, Чтоб Справедливости высокий суд свершить: Дверь мягко притворив, из спаленки жены (Сегодня у нее опять мигрень) На мрамор лестниц вздох несет судья; Каким, еще не

знает, приговором Закон, что правит звездами, приложит Он на земле: Поэт, во время моциона, Сад обходя пред новою эклогой, Не знает, чью поведает он Правду. Ни эльфов очагов, кладовок, ни божков Профессиональных тайн, ни тех, постарше, Способных уничтожить целый город, Не потревожит этот миг: ушли мы К своим секретным культам, чтоб молиться На образа своих же представлений О себе: "Дай мне прожить грядущий день, Не вызвав недовольство у начальства, И в остроумии поверженным не быть, Пред девками не выглядеть ослом; Пусть что-нибудь приятное случится, Дай мне найти счастливую монету, Или услышать новый анекдот." Нам в этот час всем можно кем-то быть: И только наша жертва без желаний, Уже он знает (вот чего не сможем Простить теперь. Коль знает все ответы, Зачем мы здесь, зачем здесь даже пыль?) Он знает, что услышаны молитвы, Что ни один из нас не поскользнется, Машина мира будет впредь вертеться Без видимых помех, и лишь сегодня Не будет на Олимпе ссор, и стихнет Волнений ропот в Преисподней, больше Чудес не будет, знал он, что с заходом Мы благодарно Пятницу [213] проводим.

213

Пятница — в оригинале good Friday (хорошая, добрая пятница); религиозный праздник, посвященный событиям той пятницы получил название Good Friday.

SEXT [214]

I Нет нужды наблюдать человека в работе, чтобы определить его профессию, нужно только увидеть его глаза: повар, взбивающий соус, хирург, делающий первый надрез, клерк, заполняющий накладную, одинаково поглощены, позабыв о себе в процессе. Как прекрасна эта картина — сосредоточение-на-объекте. Проигнорировать желанных богинь, покинуть грозные храмы Реи [215] , Афродиты [216] , Деметры [217] , Дианы [218] , для того, чтобы молиться Св. Фоке [219] , Св. Варваре [220] , Сан Сатурнино [221] , или еще чьему-либо покровителю, это достойно их тайны, к которой сделан невероятный шаг. Они заслужили монументы и оды — безымянные герои, сделавшие его первыми, первый расщепитель кремня, позабывший об обеде, первый коллекционер ракушек, обрекший себя на безбрачие. Для кого же мы, как не для них? Все еще диких, не прирученных, бродящих в лесах с именами не созвучными нашим, рабов Милосердной, теряющих все представления о городе, и в этот полдень, для этой смерти не было бы исполнителей. II Нет нужды слышать приказы, чтобы понять, какой властью он обладает, нужно видеть его рот: когда ведущий осаду генерал следит за войсками у пролома в городской стене, когда бактериолога осеняет, в чем неверна была гипотеза, когда взглянув на присяжных, прокурор уже знает, что подсудимого повесят, их губы и морщины вокруг них разглаживаются, выражая не просто удовольствие от ощущения власти, но удовлетворение от сознания правоты, воплощение Fortitudo, Justicia, Nous. [222] Ты можешь не любить их (А кто любит?), но мы должны им за базилики, за мадонн, за словари, за пасторальные стихи, за городскую учтивость. Без этих судебных ртов (принадлежащих подавляющему большинству величайших мерзавцев) каким убогим было бы наше существованье, привязанное к жизни в лачугах, в страхе от окрестной змеи или речного духа, нас, изъясняющихся на местном жаргоне в три сотни слов, (подумай о семейных ссорах и авторучках с ядом, подумай о выведении пород), и в этот полдень не нашлось бы власти, что присудила б эту смерть. III Где угодно, где-нибудь на широкогрудой жизнетворной Земле, где угодно между ее пустынями и не пригодным для питья Океаном, толпа застыла неподвижно, ее глаза (сливающиеся в один) и ее рты (кажется, что их бесконечно много) невыразительны, абсолютно пусты. Толпа не видит (то, что видит каждый) спичку из коробка, обломки поезда, спущенный на воду эсминец, ей не интересно (как интересно каждому) кто победит, чей флаг она подымет, скольких сожгут живьем, ее не отвлечет (как отвлек бы любого) лающий пес, запах рыбы, комар на лысине: толпа видит лишь одно (что только толпа может видеть) — прозрение того, кто делает то, что уже сделано. В любое божество, в которое верит человек каким-угодно путем исповедания, (нет двух похожих) он верит, как один из толпы, и верит он только в то, во что единственно и можно верить. Редкие люди принимают друг друга, и большинство никогда не поступает правильно, но толпа никого не отвергает, пристать к толпе — единственное, что доступно всем. Только по сему мы можем заявить, что все люди наши братья, выросшие, ввиду этого, из социальных панцирей: Когда, в кои веки, позабыв о своих королевах, на одну секунду они прекратили работу в своих провинциальных городках, чтобы, как мы, помолиться Принцу этого мира в этот полдень, на этом холме, по случаю этой смерти.

214

Во времена Христа именно в это время дня храмовые священики приносили в жертву пасхальных овец.

215

Рея — дочь Урана (Небо) и Геи (Земля). Вышла замуж за своего брата Хроноса. Пророчество предсказало свержение Хроноса его же ребенком. Поэтому Хронос проглатывал всех порожденных им детей (Гестию, Деметру, Геру, Аида и Посейдона). Рея, в конце концов, обманула мужа при рожедении Зевса, завернув в пеленки огромный камень. В итоге, Зевс все же сверг отца и заставил его вырвать проглоченных детей.

216

Афродита — богиня любви и красоты была рождена из морской пены, образовавшейся когда отрезанный пенис Урана упал в море. Жена Гефеста — бога огня и кузницы богов, мать Эроса, родившегося от связи с Зевсом. Ее возлюбленым был бог войны Арес. Символами Афродиты являются: мирт, роза, яблоко, маковы зерна, воробей, лебедь, ласточка, черепаха, баран, планета Венера и месяц Апрель. Сама богиня символизирует секс, страстную любовь и привлекательность.

217

Деметра — сестра Зевса и богиня земли, сельского хозяйства и плодородия. Деметра имела множество любовников, включая самого брата, от которого она родила Персефона. Ее символами является домашний скот и сельскохозяйственные продукты, а также нарцисс и журавль.

218

Диана — богиня охоты. В римской живописи она изображалась охотницей с луком и стрелами в сопровождении охотничьей собаки или оленя. Диана — прототип греческой богини Артемиды — также является богиней луны, лесов, зверей и женщин-рожениц. Диана была известна своей удивительной силой, атлетической грацией и охотничьими навыками.

219

Св. Фока — садовник из Синопа в Пафлагонии на Черном море. Фока был известен тем, что давал пищу и приют любому нуждавшемуся в них страннику. Жил отшельником, погруженным в молитвы и раздумья. Будучи христианином, принял мученическую смерть за веру: был обезглавлен посланными разыскать его солдатами. Солдаты как раз остановились у него на ночлег, не подозревая, что хозяин и есть Фока. Когда они рассказали Фоке о своем задании и расспросили его, Фока, готовясь к смерти, выкопал себе яму для могилы. Наутро он открылся солдатам и спокойно принял смерть. День Св. Фоки — 22 сентября.

220

Св. Варвара жила в IV веке и была язычницей. Отец-тиран Диоскор держал ее в заточении в башне, специально построенной для этой цели. Там она была тайно крещена христианским священиком и посвятила себя молитвам и изучению святого писания. Варвара противилась воле отца отдать ее замуж и однажды, воспользовавшись его отсутствием, распорядилась установить в строящейся бане три окна, символизирующих святую Троицу. Разъяренный отец устроил над дочерью публичный суд. Варвару пытали и, наконец, обезглавили. Палачом был сам безжалостный отец. Бог, однако, тут же наказал его, поразив молнией. Ангелы забрали душу Варвары в Рай, а ее отец предстал перед Божьим судом.

221

Сан Сатурнино жил в III веке в Италии и Испании. С его именем связано множество чудес в основном излечений от смертельных недугов. Много путешествовал вместе со Св. Онестусом и Св. Папулом, креща и исцеляя множество людей. Где бы не появлялся Сатурнино, дьявол терпел поражение. В одном из городов толпа, подстрекаемая жрецами языческих богов, привязала Сатурнино к дикому быку, и Сатурнино принял мученическую смерть. День Сан Сатурнино — 29 ноября.

222

Fortitudo, Justicia, Nous (лат.) — храбрость, справедливость, разум.

NONES

То, что нам кажется невозможным, Хоть время от времени и предсказываемое Одичавшими отшельниками, шаманами, сивиллами, Невнятно бормочущими в трансе, Или явленное ребенку в случайной рифме Вроде быть-убить, приходит и исчезает, Прежде чем мы осознаем его: мы удивлены Непринужденности и легкости наших действий И встревожены: только три Пополудни, кровь Нашей жертвы уже Подсохла на траве; мы не готовы К молчанию так внезапно и скоро; День слишком жаркий и яркий, слишком Недвижим и вечен; умерший — слишком ничто. Что делать нам, покуда ночь падет? Сорвался ветер и мы перестали быть толпой. Безликое множество, которое обычно Собирается в момент, когда мир рушится, Взрывается, сгорает дотла, лопается, Валится, распиленный пополам, разрублен, разорван, Расплавлен: ни один из тех, кто лежит, Растянувшись в тени стен и деревьев, Не спит спокойно, Невинный, как ягненок, он не может вспомнить Зачем и о чем кричал так громко Сегодня утром на солнцепеке; Все, вызванные на откровение, ответили бы: "— Это было чудовище с одним красным глазом, Толпа, наблюдавшая его смерть, не я." — Палач ушел умыться, солдаты — перекусить; Мы остались наедине с нашим подвигом. Мадонна с зеленым дятлом, Мадонна фигового дерева, Мадонна у желтой плотины, Отворачивая добрые лица от нас И наших проектов в процессе созидания, Глядят только в одном направлении, Останавив взгляд на завершенной нами работе: Повозка для штабелей, бетономешалка, Кран и кирка ждут быть задействованными вновь, Но как нам все это повторить? Отжив свое деяние, мы есть там, где мы есть, Отверженные, как нами же Выброшенные за ненужностью предметы: Порваные перчатки, проржавевшие чайники, Покинутые узкоколейки, изношенные, покосившиеся Жернова, погребенные в крапиве. Изувеченная плоть, наша жертва, Слишком обнаженно, слишком ясно объясняет Очарование аспарагусового сада, Цель нашей игры в мелки; марки, Птичьи яйца уже не те, за чудом Буксирной дорожки и затонувших морских путей, За восторгом на винтовой лестнице, Мы теперь всегда будем знать, К чему они ведут, В мнимой охоте и мнимой поимке, В погоне и борьбе, во всплесках, В одышке и смехе Будут слышаться плач и неподвижность Неотвратимо следующие за ними: где бы Не светило солнце, не бежали ручьи и не писались книги, Там также будет присутствовать эта смерть. Вскоре холодный заальпийский ветер смешает листья, Магазины вновь откроются в четыре, Пустые голубые автобусы на безлюдных розовых площадях Заполнятся и отъедут: у нас есть время Искажать, прощать, отрицать, Мифологизировать, использовать это событие, Пока под гостиничной кроватью, в тюрьме, На неверных поворотах его значение Ожидает наши жизни: быстрее, чем хотелось бы, Хлеб расплавится, вода сгорит, И начнется великая резня, Абаддон [223] Установит свои тройные козлы У наших семи ворот, жирный Белиал [224] Заставит наших жен вальсировать голыми; тем временем, Самое лучшее — пойти домой, если есть дом, В любом случае полезно отдохнуть. Нашей грезящей воле кажется возможным избегнуть Этот мертвый покой, блуждая взамен По острию ножа, по черно-белым квадратам, По мху, байке, бархату, доскам, По трещинам и буграм, в лабиринтах Сквозь шеренги раскаивающихся конусов, По гранитным скатам и сырым тропинкам, Сквозь ворота, которые не запрешь, И двери с надписью Посторонним Вход Воспрещен, столь желанные для Мавров И затаившихся грабителей, К враждебным поселкам в изголовьях фьордов, К темным замкам, где ветер рыдает В соснах и звонят телефоны, Приглашая беды в комнату, Освещенную одной тусклой лампочкой, где сидит наш Двойник И пишет, не поднимая головы. Пока мы таким образом отсутствуем, наша грешная плоть Может спокойно работать, восстанавливая Порядок, который мы же стараемся разрушить, ритм, Который сбиваем со злости: клапаны с точностью закрываются И открываются, железы выделяют секреции, Сосуды сужаются и расширяются В нужный момент, необходимые жидкости Растекаются, чтобы обновить истощенные клетки, Почти не зная, что случилось, но напуганная Смертью, как и все живое, Она сейчас обозревает это место, как орел, глядящий сверху, Не мигая, как самодовольные куры, Проходящие мимо и клюющие по рангу, Как жук, чье поле зрения ограничено травой, Или олень вдалеке, Робко выглядывающий из звенящего леса.

223

Абаддон (от древнееврейского абад — разрушенный, в другой версии абад — потерянный) — древнееврейское имя "потерянного", "падшего" ангела зла, дъявольского духа и ангела-разрушителя, прозванного в Послании к Грекам Аполлионом. Некоторые средневековые демонографы считали его главой демонов седьмой иерархии, ответственным за возникновение войн, пожаров и шума. Известны также еще два ангела с похожими именами: один из них — Обаддона — ангел смерти, другой — Аббадона — раскаивающийся ангел.

224

Белиал — имя, используемое в различных английских переводах Библии как синоним Сатаны, а также для персонификации дьявола. Во Втором Послании к Коринфянам Белиал упоминается, как Принц темноты, противоположность Христу — свету.