Стихи и эссе

Оден Уистан Хью

НЕИЗВЕСТНЫЙ ГРАЖДАНИН [250]

Этот памятник воздвигнут государством Статистическая служба признала его лицом, против которого не было выдвинуто ни одного обвинения, И докладные записки сходились на том, Что он был святым в современной трактовке былого явления, Потому что служение обществу он ставил превыше всего. Кроме года войны, пока не ушел на покой, Он работал на фабрике, оставаясь надежной рукой У начальства компании "Чепуховый Автомобил". Вместе с тем он себя не считал ни штрейкбрехером, ни стукачом, А, напротив, членские взносы платил, умиляя профком (Профсоюз его в наших отчетах был признан надежным). Отдел кадров о нем говорил, что в общеньи не сложен, Что компании рад и с друзъями выпить любил. Печатные органы были убеждены, что газету он покупал аккуратно, И его восприятие ежедневной рекламы было абсолютно адекватно. В полисах на его имя значится, что он был надежно застрахован, В медицинской карте — что однажды в больнице лежал, но конечно же вышел здоровым. Институты исследования производства и благосостояния заявили, Что он всесторонне одобрил способы приобретенья в рассрочку И имел все, что делает жизнь современного человека прочной, Как-то: фотокамера, радио и небольшой холодилъник. Наши исследователи общественного мнения сошлись на том, Что его мнение всегда соответствовало: Если мирное время, он был за мир; если война — он шел. Он был женат, и пятеро детей были внесены в фонд населения, На что наш евгенист заметил, что это верное количество для родителей его поколения. А наши учителя обратили внимание, что он никогда не обсуждал их манеру преподавания. Был он свободен? Счастлив? Подобный вопрос уместен едва ли: Если что-то было б не так, мы определенно об этом узнали.

250

перевод Товия Хархура

ОТРОЧЕСТВО [251]

Перед ним пейзаж, напоминавший когда-то материнский профиль. Нынче все не то: подросли горы, стало больше кровель. И, склоняясь над картой, он тщательно отмечает Имена

тех мест, что, как прежде, он помнит, знает. Заплутав в лугах, он выходит на плоский песчаный берег, Глупый лебедь плывет по воде, зацветает вереск. Выгнув шею, лебедь молится, жалуется кому-то. "Дорогой" — твердит дорогим клювом. Смутно Он запомнил — в тот вечер здесь играл духовой оркестр. "Будь мужчиной" — сказали ему, но его реестр Новостей пополнялся скорее тем, что мир, похоже, Стал безумным. О чем, улыбаясь, говорил прохожим. Но плохой из него пророк, он желает домой и вскоре Получает билет в те края, за которые он хлебнул горя, Но толпа на вокзале, надрываясь, кричит ему: "Трус, бездельник!" И какая-то баба, глядя в упор, говорит: "Изменник".

251

Перевод Г. Шульпякова

НА ПОЛПУТИ [252]

Распрощавшись с друзьями, что было достаточно просто Сделать — просто убрать большую их половину, — Удирая от погони на подводной лодке, С приклеенной бородой и усами, в надежде на то, что Порт еще не закрыт, ты приехал, когда метель стихла. Как мы отметим нашу с тобой встречу? Главное — это вспомнить: О твоих ежегодных слетах для рабочих стекольных фабрик, Об эпохе твоего увлечения фотографией, о той эпохе, Когда ты сидел на игле. Вспомнить зиму в Праге — Вспомнить с трудом, ибо там ты разбил свой компас И забыл: если не мы, то грядущее нам помянет. А теперь посмотри на карту: Красным отмечены автострады, желтым — шоссе попроще. Сабли крест-накрест означают места легендарных сражений, А средневековые карлики — видишь? — дворцы и замки, Любопытные с точки зренья историка. Человек проводит До заставы тебя. Оттуда держи на север, к Бисквайру. Там спросишь дорогу на Кэлпи. Остерегайся Господина по имени Рэн. Как увидишь — прячься. Да не забудь напоследок себя показать врачам И канай поскорее отсюда ко всем чертям. Вопросы есть? Нет. Тогда — по рукам.

252

Перевод Г. Шульпякова

КУДА? [253]

Что путешествие скажет тому, кто стоит у борта под несчастливой звездой и глядит на залив, где горы, плавно качаясь на волнах, уходят все дальше, дальше в море, где даже чайки не держат слова? Нынче, оставшись один на один с собою, странник в этих касаниях ветра, во всплесках моря ищет приметы того, что отыщется наконец то место, где хорошо. Вспоминает из детства пещеры, овраги, камни. Но ничего не находит, не открывает. Возвращаться не с чем. Путешествие в мертвую точку было смертельной ошибкой. Здесь, на мертвом острове, ждал, что боль в сердце утихнет. Подхватил лихорадку. Оказался слабее, чем раньше думал. Но временами, наблюдая, как в море мелькают дельфины, в прятки играя, или растет на горизонте незнакомый остров точкой опоры зрачку, он с надеждой верит в те времена и места, где был счастлив. В то, что боль и тревога проходят и ведут дороги на перекресток сердец, рассекая море, ибо сердце изменчиво, но остается в конечном счете прежним повсюду. Как правда и ложь, что друг с другом схожи.

253

Перевод Г. Шульпякова

ВОЛЬТЕР В ФЕРНЕ [254]

Теперь он был счастлив. Оглянувшись через плечо на крик, Часовые чужбины его провожали взглядом. На стропилах лечебницы плотник снимал картуз. С ним рядом Не в ногу шел кто-то, все время твердил о том, Что саженцы принялись. Сквозь горизонт с трудом Поднимались Альпы. В то лето он был велик. Там, в Париже, враги продолжали шептать, Что старик, мол, сдает. Высоко под крышей Слепая ждет смерти, как ждут письма. Он напишет: жизнь — лучшее. Но так ли? Ну да, борьба С бесчестьем и ложью. Бывает ли что-нибудь выше? Работать на ниве, возделывать, открывать? Льстецы, шпионы, болтуны — в конце концов он был Умней их всех. С ним — только позови — пошли бы дети В любой поход. Как дети, был лукав И простодушен. Робок, попадая в сети Софистики; из жалости в рукав Мог спрятать истину. Умел смирять свой пыл. Он ждал победы как никто. Как Д'Аламбер Ее не ждал. Был враг — Паскаль. Все остальное — мелочь. Мышиная возня. Хор дохлых крыс. Но что с того, Когда берешь в расчет себя лишь одного? Дидро был стар. Он сделал свое дело. Руссо? Руссо болтун, пускает пузыри, и не в пример Ему — как ангел на часах — он не посмел Заснуть, когда в Европе — буря. Знал: не много Осталось жить. Он торопился, ибо всюду Казнят и жгут и жизнь бьют как посуду. Надежда — на стихи. И он писал, и строго Над головою звездный хор беззвучно пел.

254

Перевод Г. Шульпякова

MUSEE DES BEAUX-ARTS [255]

А что до страданий, так в том они знали толк, Эти Старые Мастера — как бывает, когда голос и тот умолк, А у соседей едят, в окна смотрят, печально бродят; Иными словами, кроме волхвов и младенца, есть кто-то вроде Тех мальчишек, что пруд на коньках строгают У опушки. Но Мастера — эти не забывают, Что страданиям — быть, что у них черед П осещать деревни и города, реки переходить вброд, Что собакам вести их собачью жизнь и что Даже лошадь тирана может забыть про то. Взять "Икара" Брейгеля: отвернувшись в последний миг, Никто ничего не увидел. Не слышал крик Даже старый пахарь. Ни плеск воды, И не было в том для него никакой беды, Ибо солнце, как прежде, сверкало — на пятках того, кто шел В зелень моря вниз головой. А с корабля, где мол, Замечали: как странно, мальчик упал с небес, Но корабль уплывал все дальше и учил обходиться без.

255

Перевод Г. Шульпякова

ПАМЯТИ УИЛЬЯМА БАТЛЕРА ЙЕЙТСА (умершего в январе 1939 года) [256]

1 Он умер в глухую стужу: Замерзли реки, опустели вокзалы, аэропорты, Снег завалил городские статуи, И гаснущий день, глотая ртуть, задыхался От метеосводок, твердивших одно и то же: В день его смерти ожидается ветер и стужа. Где-то, вдали от его недуга, В лесах по-прежнему рыскали волки И сельский ручей не знал парапета: Смерть поэта, почти как шепот, Трудно расслышать в его силлабах. В этот день его звезда стояла в зените На полдень его самого. Медсестры Не заметили бунта в провинциях тела, Площади разума быстро пустели, И тишина опускалась в его предместья. Так постепенно Источники чувств пересыхали: Он воплощался в своих потомках. Как снег, рассеянный над городами, Он теряется в незнакомых ему впечатленьях, Чтобы найти свое счастье в далеких чащах Мира иного и быть судимым По иным законам, чужим, как совесть Чужих людей. И вот с порога Его кончины слова спешили Найти живущих — и его покидали. И когда завтра, в шуме и гаме Ревущих маклеров на лондонской бирже, Среди убогих, почти привыкших К собственной бедности, мы, как в клетке Своей свободы, — несколько тысяч, — Вспомним тот день и метеосводки, Твердившие — в день его смерти Ожидается ветер и стужа. 2 Ты был таким же несмышленым, как и мы. Твой дар переживет богатых дам, их речи, Распад материи, разлад в стихах. Твой дар Переживет себя. В Ирландии погода Почти не изменилась. И ума Там в общем не прибавилось. Ты знаешь: Поэзия живет в стихах — и только; Она ничто не изменяет, и теченье Ее ведет на юг: вдоль поселений Из наших одиночеств и сумятиц Тех городов, где ждем (и умираем) Ее пришествия. Она же — остается Прозрачным словом, вложенным в уста Самой себя. Ты это тоже знаешь. 3 Отворяй, погост, врата! Вильям Йейтс идет сюда. Все поэмы — позади, Засыпай землей, клади С горкой, чтобы Божий глас Не будил его. Для нас Мир спустил своих собак Злобных наций в Божий мрак. В каждом взоре до краев Поражение боев За мыслительный процесс, Горечь моря, снежный бес. Так ступай, поэт. На дне В полуночной тишине Голос твой дойдет до нас И волшебный твой рассказ. На отточенных стихах Человечество

как прах; Пой несчастия судьбы Человеческой толпы. Сердце — лучший проводник: Бьет души твоей родник На сердечном пустыре И людей ведет к хвале.

256

Перевод Г. Шульпякова

Февраль 1939

ПИСЬМО ЛОРДУ БАЙРОНУ [257] [258]

Простите, лорд, мне вольный тон, какой Я выбрал для письма. Надеюсь, вы Оцените мой труд, как таковой: Как автор — автора. Поклонников, увы, Послания к поэтам не новы, Могу представить, как осточертели И вам, и Гарри Куперу, и Рэли Открытки типа: "Сэр! Люблю стихи, Но "Чайльд Гарольд", по-моему, тоска". "Дочь пишет прозой много чепухи". Попытки взять взаймы до четверга, Намеки на любовь и на рога И то, что отбивает всю охоту: В конце письма приложенное фото. А рукописи? Каждый Божий день. Я думаю, что Поп был просто гений И что теперь его немая тень Довольна массой новых достижений На уровне межличностных сношений: Железные дороги, телеграммы, О чем твердят рекламные программы. Со времени Реформы англичан Вам в церковь не загнать. Который год Для исповедей каждый протестант Использует почтовый самолет. Писатель, приготовив бутерброд, За завтраком их должен съесть. Зане Их выставит в уборной на стене. Допустим, я пишу, чтоб поболтать О ваших и моих стихах. Но есть Другой резон: чего уж там скрывать — Я только в двадцать девять смог прочесть Поэму "Дон Жуан". Вот это вещь! Я плыл в Рейкьявик и читал, читал, Когда морской болезнью не страдал. Теперь так далеко мой дом и те — Неважно, кто — вокруг сплошной бедлам: Чужой язык подобен немоте И я, как пес, читаю по глазам. Я мало приспособлен к языкам — Живу, как лингвистический затворник, И хоть бы кто принес мне разговорник. Мысль вам писать ко мне пришла с утра (Люблю деталь и прочий мелкий вздор). Автобус шел на всех парах. Вчера Мы были в Матрадауре. С тех пор Мне слезы сокращали кругозор — Я, кажется, простыл в Акуриери: Обед опаздывал и дуло из-под двери. Проф Хаусмэн в столичных "Новостях" Был первым, кто сказал: недомоганья — Простуда, кашель, ломота в костях — Способствуют процессу созиданья. (А впрочем, климат — это ерунда) — Я сделаю еще одно признанье: Любовный стих рождается из всхлипа Не чаще, чем из кашля или гриппа. Но в этом убедительного мало: Писать — пиши; какого черта вам? Начну, как полагается, с начала. Я складывал в дорогу чемодан: Носки, китайский чай и прочий хлам, И спрашивал себя, что мне читать В Исландии, куда мне путь держать. Я не читаю Джефри на закате, В курилке не листаю эпиграмм. Как Троллопа читать в уездном граде? А Мэри Стоупс — в утробе? По стихам Я вижу, вы со мной согласны т а м. Скажите, и на небе грамотеи Читают лишь фашистские хореи? Я слышал непроверенные слухи, Что с юмором в Исландии беда, Что местность там холмистая, и сухи Бывают дни, и климат хоть куда Короче, я вас взял с собой без визы За легкость и тепло. За civilise [107] . Но есть в моем узле еще одна. Признаюсь, я чуть было не отправил Письма Джейн Остен. Но решил — она Вернет конверт, не прочитав письма, И мысль об этом вовремя оставил. Зачем мне унижение в наследство? Достаточно Масгрейва или Йейтса. Потом — она прозаик. Я не знаю, Согласны вы со мной на этот счет, Но проза как искусство, я считаю, Поэзии дает очко вперед. Прозаики в наш век наперечет — Талант и сила воли вместе редки, Как гром зимой и попугай без клетки. Рассмотрим стихотворца наших дней: Ленивый, неразборчивый, угрюмый, — Он мало чем походит на людей. Его суждения о них порой бездумны, Моральные понятия безумны, И, как бы ни были прекрасны обобщенья, — И те — плоды его воображенья. Вы умерли. Кругом была зима, Когда четыре русских великана В России доводили до ума Великий жанр семейного романа. Жаль Остен, что ушла от нас так рано. Теперь роман — знак правых убеждений И прочих нездоровых отклонений. Не то чтобы она была надменной, Покуда тень с характером, то ей И в бытность тенью кажется отменной Способность ваша встряхивать людей. А впрочем, это вздор. Скажите ей Что здесь, внизу, она неповторима И верными потомками любима. Она всегда умела удивлять. Джойс рядом с ней — невинен, как овца. Мне страшно надоело наблюдать, Как средний класс от первого лица Твердит о пользе медного сырца, Решив лишь после трезвых размышлений Проблему социальных отношений. Итак, я выбрал вас. Мой пятисложник Возможно, ждет чудовищный провал. Возможно, я все сделал как сапожник, Но, видит Бог, я славы не искал, А счастье, как Б. Шоу отмечал, Есть погружение. Вот что спасает эту Эпистолу покойному поэту. Любые сумасбродные посланья Выходят с приложением. В моем Конверте вы найдете расписанья, Рисунки, схемы, вырезки, альбом С любительскими карточками в нем И прочие подробности пейзажа, Сведенные по принципу коллажа. Теперь о форме. Я хочу свободно Болтать, о чем придется, всякий вздор; О женщинах, о том, что нынче модно, О рифмах, о самом себе. Курорт, Где ныне моя Муза пьет кагор, Все больше к пустословию склоняет, Покуда злоба дня не отвлекает. Октава, как вы знаете, отличный Каркас для комплиментов, но увы Октава для меня — вопрос трагичный. Рассмотрим семистрочник. С той поры, Как Джефри Чосер помер, для игры Он не пригоден. Что ж, я буду первым, Как кванты церкви, действовать на нервы. Строфа попроще в наши дни не в моде. Все, кроме Милна, хором, в унисон Ее, бедняжку, держат за demode [108] , Что, в общем, странно. Где же здесь резон Устроить для нее такой загон, Что после сказок Беллока и мессы Ей место на страницах желтой прессы. "Трудов и дней прекрасен древний культ". Желание быть первым на Парнасе Подходит больше для Quincunque Vult [109] , Как лишний пропуск в рай, когда в запасе Он есть. Да будет ныне в общей массе Закон Gerettet, не Gerichtet [110] и т. д. А впрочем, что писать о ерунде. В конце концов Парнас стоит не только Для профи-скалолазов, как ваш брат. Там пригороды есть, там есть не столько Вершина, сколько парк. Я буду рад Жить вместе с Бредфордом. Ходить на водопад. Пасти своих овец, где пас их Дайер, И пить свой чай, как это делал Прайер. Издатель для поэта — лучший друг. Богатый дядя самых честных правил (Надеешься на это, если вдруг). Меня издатель любит, ибо сплавил В такую даль. И денег мне оставил. Короче, я ни разу, милый сэр, Не слышал, как ворчат на Рассел-сквер. Тогда я был вне всяких подозрений. Теперь, боюсь, терпению конец. В моем письме так много отвлечений От темы, что ни жанр, ни истец Не выдержат (рифмую — "молодец"). Издатель мне предъявит счет по праву Банкрота, чей кредит пропал во славу Моих причуд. Итак, мой шанс ничтожен: Попробуй столько строчек одолей! Увы, я не Д. Лоуренс, кто может, Вернувшись, сдать свой текст за пару дней. Я даже не Эрнест Хемингуэй — Я не люблю спортивных начинаний В поэзии. И мелочных изданий. Но здесь, в моем письме, — дверной косяк. Покорнейше прошу у всех прощенья: У "Фабера", когда мой текст — пустяк. У критиков — за переутомленье От чтения дурного сочиненья. И, наконец, у публики, когда Попала не туда ее нога.

257

Перевод Г. Шульпякова

258

Текст представляет собой первую главу "Письма". Публикуется с небольшими сокращениями. — Примеч. переводчика.

107

перевод Алекс Ситницкий

108

перевод Алекс Ситницкий

109

перевод Алекс Ситницкий

110

перевод Алекс Ситницкий

"Здесь ветрено и сыро. Припасу" [111]

Здесь ветрено и сыро. Припасу Походный плащ с тесемками. В носу Свербит. Дождь мелко сеет. Никого. Я стражник, но не знаю — отчего. Туман ползет на крепость из низин. Моя девчонка в Тунгри. Сплю один. Авл, местный хлыщ, должно быть, рядом с ней. Я не люблю его манер, ногтей, бровей. А Пиццо — христьянин, и рыбный бог Ему простил, когда бы тот не смог. Я проиграл ее кольцо. Болит душа. Без милой скверно. Хуже — без гроша. Уйду, схватив по черепу, в запас Остаток жизни пялить в небо глаз.

111

Перевод Г. Шульпякова

"Глядя на звезды, я знаю, что мне суждено" [112]

Глядя на звезды, я знаю, что мне суждено Мимо пройти по пути в преисполню. Но Здесь, на земле, безразличие есть скорей Качество, что отличает людей, зверей. Звездам, поди, неохота гореть вот так: Страстью дарить, получая взамен медяк. Если в любви невозможно сравняться, то Я останусь тем, кто любит сильней. Зато, Глядя на звезды, я верил своим глазам: Все, на что звезды способны, — послать к чертям, Но, наблюдая за ними, я точно знал, Что не скажу ни одной: "Я весь день скучал". Выключи звезды, сотри их с лица небес — Я очень скоро смогу обходиться без. В небо ночное уставясь, в его наготу, Я полюблю и его темноту, пустоту.

112

Перевод Г. Шульпякова