Стихи

Самойлов Давид

1983

" Какой пологий Пярнуский залив! "

Какой пологий Пярнуский залив! Уходит под воду песок ребристый, И по воде — по лёгкой, серебристой — Идёшь себе, колен не замочив. Боюсь я моря южного. Оно Красавицей мне снится роковою. И от его прибоя нет покою, И полюбить его мне не дано. Но всё ж однажды я его любил. Слоновьи кряжи северного Крыма. Так было тяжко, так неодолимо. Наверно, я тогда моложе был.

1975

" Друзья мои, здравствуйте! "

Друзья мои, здравствуйте! Вот я и вернулся домой. Любимые классики Стоят предо мною стеной. Квартира разгромлена, И негде мне на ночь залечь. Но многое вспомнено, И вновь обретается речь. На старом рояле, Где спит кахетинский кувшин, — На нём не играли, Наверное, век с небольшим. Друзья мои, здравствуйте! Ведь дружба ещё не слаба! И пейте! И властвуйте! И произносите слова!

80-е вт. пол.

" Ты из золота, Изольда, "

Ты из золота, Изольда, Ты из золота и льда, Ты чужого горизонта Охлаждённая звезда. Над рукой твоей прохладной Клялся я чужим богам, И её, как хлад булатный, Прижимал

к своим губам. Но не в силах был расплавить Мой сухой и жаркий рот То, что превратилось в память, В голубой, полярный лёд.

21 декабря 1969

ОБЪЯСНЕНИЕ

Быть с тобою очень страшно, Потому что видишь ты То, что я уже не вижу Из-за чёрной слепоты. Быть с тобою очень страшно, Потому что слышишь ты То, что я уже не слышу Из-за шумной глухоты. Быть с тобою очень страшно, Потому что молвишь ты То, что я сказать не в силах Из-за робкой немоты.

20 июня 1984

" Ирония! Давай-ка выпьем вместе, "

Ирония! Давай-ка выпьем вместе, Виват и будем здравы. Ирония — защита чести, Ниспровергательница славы. Ирония — целительница духа, Весть внутренней свободы. Давай-ка выпьем, славная старуха, Достойная высокой оды. Но ты одического красноречья Не вытерпишь и захохочешь. Тебе, старуха, не переча, Оставлю оду, коль не хочешь. Ты недоброжелательница музы, Богини простодушной, Но облегчение обузы — Озон в округе душной. Насмешница, но с долей грусти, Напоминанье об итоге, Печаль речного устья, Воспомнившего об истоке. Как можно жить пустые годы, Тебя не зная? Ирония судьбы, ирония природы, Ирония сквозная.

1982

" Когда-нибудь я к Вам приеду, "

Когда-нибудь я к Вам приеду, Когда-нибудь, когда-нибудь… Когда почувствую победу, Когда открою новый путь. Когда-нибудь я Вас увижу, Когда-нибудь, когда-нибудь… И жизнь свою возненавижу, И к Вам в слезах паду на грудь. Когда-нибудь я Вас застану Растерянную, как всегда. Когда-нибудь я с Вами кану В мои минувшие года.

МУЗЫКА СТАРОЙ УДАЧИ

О, так это или иначе, По чьей неизвестно вине, Но музыка старой удачи Откуда-то слышится мне. Я так ее явственно слышу, Как в детстве, задувший свечу, Я слышал, как дождик на крышу Играет мне все, что хочу. Такое бывало на даче, За лето по нескольку раз, Но музыку старой удачи Зачем-то я слышу сейчас. Все тот же полуночный дождик Играет мне, что б не просил, Как неутомимый художник В расцвете таланта и сил.

СТРУФИАН

(НЕДОСТОВЕРНАЯ ПОВЕСТЬ)

1 А где-то, говорят, в Сахаре, Нашел рисунки Питер Пэн: Подобные скафандрам хари И усики вроде антенн, А может — маленькие роги. (Возможно — духи или боги, — Писал профессор Ольдерогге.) 2 Дул сильный ветер в Таганроге, Обычный в пору ноября. Многообразные тревоги Томили русского царя, От неустройства и досад Он выходил в осенний сад Для совершенья моциона, Где кроны пели исступленно И собирался снегопад. Я, впрочем, не был в том саду И точно ведать не могу, Как ветры веяли морские В том достопамятном году. Есть документы, дневники, Но верным фактам вопреки Есть данные кое-какие. А эти данные гласят (И в них загадка для потомства), Что более ста лет назад В одной заимке возле Томска Жил некий старец непростой, Феодором он прозывался. Лев Николаевич Толстой Весьма им интересовался. О старце шел в народе слух, Что, не в пример земным владыкам, Царь Александр покинул вдруг Дворец и власть, семейный круг И поселился в месте диком. Мне жаль всегда таких легенд! В них запечатлено движенье Народного воображенья. Увы! всему опроверженье — Один престранный документ, Оставшийся по смерти старца: Так называемая "тайна" — Листы бумаги в виде лент, На них — цифирь, и может статься, Расставленная не случайно. Один знакомый программист Искал загадку той цифири И сообщил: "Понятен смысл Ее, как дважды два — четыре. Слова — "а крыют струфиан" — Являются ключом разгадки". И излагал — в каком порядке И как случилось, что царя С отшельником сошлись дороги… 3 Дул сильный ветер в Таганроге, Обычный в пору ноября. Топталось море, словно гурт, Захватывало дух от гула. Но почему-то в Петербург Царя нисколько не тянуло. Себе внимая, Александр Испытывал рожденье чувства, Похожего на этот сад, Где было сумрачно и пусто. Пейзаж осенний был под стать Его душевному бессилью. — Но кто же будет за Россию Перед всевышним отвечать? Неужто братец Николай, Который хуже Константина… А Миша груб и шелопай… Какая грустная картина!.. — Темнел от мыслей царский лик И делался me'lancolique. — Уход от власти — страшный шаг. В России трудны перемены… И небывалые измены Сужают душный свой кушак… Одиннадцатого числа Царь принял тайного посла. То прибыл унтер-офицер Шервуд, ему открывший цель И деятельность тайных обществ. — О да! Уже не только ропщут! — Он шел, вдыхая горький яд И дух осеннего убранства. — Цвет гвардии и цвет дворянства! А знают ли, чего хотят?.. Но я им, впрочем, не судья… У нас цари, цареубийцы Не знают меж собой границы И мрут от одного питья… Ужасно за своим плечом Все время чуять тень злодея… Быть жертвою иль палачом… — Он обернулся, холодея. Смеркалось. Облачно, туманно Над Таганрогом. И тогда Подумал император: — Странно, Что в небе светится звезда… 4 — Звезда! А может, божий знак? — На небо глянув, думал Федор Кузьмин. Он пробрался обходом К ограде царского жилья. И вслушивался в полумрак. Он родом был донской казак. На Бонапарта шел походом. Потом торговлей в Таганроге Он пробавлялся год за годом И вдруг затосковал о боге И перестал курить табак. Торговлю бросил. Слобожанам Внушал Кузьмин невольный страх. Он жил в домишке деревянном Близ моря на семи ветрах. Уж не бесовское ли дело Творилось в доме Кузьмина, Где часто за полночь горела В окошке тусклая свеча! Кузьмин писал. А что писал И для чего — никто не знал. А он, под вечный хруст прибоя, Склонясь над стопкою бумаг, Который год писал: "Благое Намеренье об исправленье Империи Российской". Так Именовалось сочиненье, Которое, как откровенье, Писал задумчивый казак. И для того стоял сейчас Близ императорского дома, Где было все ему знакомо — Любой проход и каждый лаз — Феодор

неприметной тенью, Чтоб государю в ноги пасть, Дабы осуществила власть "Намеренье об исправленье". 5 Поскольку не был сей трактат Вручен (читайте нашу повесть), Мы суть его изложим, то есть Представим несколько цитат. "На нас, как ядовитый чад, Европа насылает ересь. И на Руси не станет через Сто лет следа от наших чад. Не будет девы с коромыслом, Не будет молодца с сохой. Восторжествует дух сухой, Несовместимый с русским смыслом. И эта духа сухота Убьет все промыслы, ремесла; Во всей России не найдется Ни колеса, ни хомута. Дабы России не остаться Без колеса и хомута, Необходимо наше царство В глухие увести места — В Сибирь, на Север, на Восток, Оставив за Москвой заслоны, Как некогда увел пророк Народ в предел незаселенный". "Необходимы также меры Для возвращенья старой веры. В никонианстве есть порок, И суть его — замах вселенский. Руси сибирской, деревенской Пойти сие не может впрок". В провинции любых времен Есть свой уездный Сен-Симон. Кузьмин был этого закала. И потому он излагал С таким упорством идеал Российского провинциала. И вот настал высокий час Вручения царю прожекта. Кузьмин вздохнул и, помолясь, Просунул тело в узкий лаз. 6 Дом, где располагался царь, А вместе с ним императрица, Напоминал собою ларь, Как в описаньях говорится, И выходил его фасад На небольшой фруктовый сад. От моря дальнобойный гул Был слышен — волны набегали. Гвардеец, взяв на караул, Стоял в дверях и не дыхнул. В покоях свечи зажигали. Барон Иван Иваныч Дибич Глядел из кабинета в сад, Стараясь в сумраке увидеть, Идет ли к дому Александр. А государь замедлил шаг, Увидев в небе звездный знак. Кузьмин шел прямо на него, Готовый сразу падать ниц. Прошу запомнить: таково Расположенье было лиц — Гвардеец, Дибич, государь И Федор, обыватель местный, — Когда послышался удар И вдруг разлился свет небесный. Был непонятен и внезапен Зеленоватый свет. Его, Биясь как сердце, источало Неведомое существо, Или скорее вещество, Которое в тот миг упало С негромким звуком, вроде "пах!", Напоминавшее колпак Или, точнее, полушарье, Чуть сплюснутое по бокам, Производившее шуршанье, Подобно легким сквознякам… Оно держалось на лучах, Как бы на тысяче ресничин. В нем свет то вспыхивал, то чах, И звук, напоминавший "пах!", Был страшноват и непривычен. И в том полупрозрачном теле Уродцы странные сидели, Как мог потом поклясться Федор, На головах у тех уродов Торчали небольшие рожки, Пока же, как это постичь Не зная, завопил Кузьмич И рухнул посреди дорожки, Он видел в сорока шагах, Как это чудо, разгораясь, Вдруг поднялось на двух ногах И встало, словно птица страус. И тут уж Федор пал в туман, Шепча: "Крылатый струфиан…" В окно все это видел Дибич, Но не успел из дому выбечь. А выбежав, увидел — пуст И дик был сад. И пал без чувств… Очнулся. На часах гвардейца Хватил удар. И он был мертв, Неподалеку был простерт Свидетель чуда иль злодейства, А может быть, и сам злодей. А больше не было людей. И понял Дибич, сад обшаря, Что не хватало государя. 7 Был Дибич умный генерал И голову не потерял, Кузьмин с пристрастьем был допрошен И в каземат тюремный брошен, Где бредил словом "струфиан". Елизавете Алексевне Последовало донесенье, Там слез был целый океан. Потом с фельдъегерем в столицу Послали экстренный доклад О том, что августейший брат Изволил как бы… испариться. И Николай, великий князь, Смут или слухов убоясь, Велел словами манифеста Оповестить, что царь усоп. Гвардейца положили в гроб На императорское место. 8 А что Кузьмин? Куда девался Истории свидетель той, Которым интересовался Лев Николаевич Толстой? Лет на десять забыт в тюрьме, Он в полном здравье и уме Был выпущен и плетью бит. И вновь лет на десять забыт. Потом возник уже в Сибири, Жил на заимке у купца, Храня секрет своей цифири. И привлекать умел сердца. Подозревали в нем царя, Что бросил царские чертоги. 9 Дул сильный ветер в Таганроге, Обычный в пору ноября. Он через степи и леса Летел, как весть, летел на север Через Москву. И снег он сеял. И тут декабрь уж начался. А ветер вдоль Невы-реки По гладким льдам свистал сурово Подбадривали Трубецкого Лейб-гвардии бунтовщики. Попыхивал морозец хватский. Морскую трубочку куря. Попахивало на Сенатской Четырнадцатым декабря. 10 А неопознанный предмет Летел себе среди комет.

" Полночь под Иван-Купала. "

Л. Ч.

Полночь под Иван-Купала. Фронта дальние костры. Очень рано рассветало. В хате жили две сестры. Младшая была красотка, С ней бы было веселей, Старшая глядела кротко, Оттого была милей. Диким клевером и мятой Пахнул сонный сеновал. На траве, еще не мятой, Я ее поцеловал. И потом глядел счастливый, Как светлели небеса, Рядом с этой, некрасивой, — Только губы и глаза. Только слово: "До свиданья!" — С легкой грустью произнес. И короткое рыданье С легкой грустью перенес. И пошел, куда не зная, С автоматом у плеча, "Белоруссия родная…" Громким голосом крича.

СРЕДЬ ШУМНОГО БАЛА

Когда среди шумного бала Они повстречались случайно, Их встреча, казалось сначала, Была не нужна и печальна. Он начал с какого-то вздора В своем ироническом тоне. Но, не поддержав разговора, Она уронила ладони. И словно какая-то сила Возникла. И, как с палимпсеста, В чертах ее вдруг проступила Его молодая невеста. — Такой, как тогда, на перроне, У воинского эшелона, И так же платочек в ладони Сжимала она обреченно. И в нем, как на выцветшем фото, Проявленном в свежем растворе, Вдруг стало пробрезживать что-то Былое в лице и во взоре. Вдвоем среди шумного бала Ушли они в давние даты. — Беда, — она тихо сказала, — Но оба мы не виноваты. Меж нашей разлукой и встречей Война была посередине. И несколько тысячелетий Невольно нас разъединили. Но как же тогда, на вокзале, Той осенью после победы, — Вы помните, что мне сказали И мне возвратили обеты? — Да, помню, как черной вдовою Брела среди пасмурных улиц. Я вас отпустила на волю, Но вы же ко мне не вернулись… Вот так среди шумного бала, Где встретились полуседыми, Они постигали начало Беды, приключившейся с ними. Все, может быть, было уместно: И празднества спад постепенный, И нежные трубы оркестра, Игравшего вальс довоенный.