Когда весна хрустальными перстамиЛаскает посеревшие снегаИ с крыш капель — все звонче и упрямейТяжелые роняет жемчуга,И запахом, и одурью навозаВесь воздух пьян, и вновь земляИз-под темно-лиловых лап морозаОсвобождает влажные поля,И в серый покосившийся скворечникОпять жильцы вернулись на постой,И лес звенит такою тягой вешней,Таким сиянием, такой весной,Что только бы дышать — не надышаться,Что только б слушать, как лучится свет,Как вместе с светом начинает излучатьсяВсе то, чему названья даже нет.[1947,1948]
Утомительный зной не остыл,И еще не пахнуло прохладой.Полумесяц, качаясь, поплылПоплавком над оградою сада.Точно окунь, блеснула звезда,Призрак
мыши летучей метнулсяИ мгновенно исчез без следа,Только воздух едва колыхнулся.За высокой садовой стенойПробежали, толкаясь, солдаты,И запахло во мгле голубойСапогами и розовой мятой.И внезапно вздохнула гармонь,И с такою тоскою бескрайнейЭтой песни зажегся огонь,Ослепительный, нежный и тайный,Будто небо расплавилось вдруг,Будто тенью зарницы бегучейОзарил этот огненный звукНашу землю и дымные тучи.[1947,1948]
IОн пах селедками и керосином,Прикрытый периною быт. По ночамМедлительный сон в полушубке овчинном,Усевшись на лавку, угрюмо молчал.Как гуща кофейная в погнутой кружке, —Осели на дно неподвижные дни.И не было кукол. Слепые игрушкиЛежали, как мертвые звезды, в тени.…У Ревекки кукол нет,А Ревекке восемь лет…IIКак высоко подвешены баранки.Над бочкой, где ныряют огурцы,Как угли, светятся в стеклянной банкеТаинственные леденцы.Как пахнут пряники миндальной пылью,Как сладостно о пряниках мечтать, —Вот если б подарить Ревекке крылья,Чтоб эти пряники достать.…У Ревекки кукол нет,А Ревекке восемь лет…IIIНо иногда вот в эту тишину,Но в этот мир — невзрачный, серый, душный,Привыкший к полуяви, к полусну,Расчетливый и законопослушный,Врывались гордые гортанные слова,Звучали в хейдере рассказы ребе,И странно озарялась голова,И таял бледный быт в библейском небе.IVКричат погонщики верблюдовАрбы, настойчиво пыля,Скрипят. Вдали, как чудо,Обетованная земляКолеблется в тяжелом зное.И море дымно-золотоеСверкает, светится, блеститИ жадным пламенем горит.А позади плывут в пескахМедлительные колесницы,Поблескивают на щитахИ копьях — желтые зарницы,И раскаленная завеса,Тяжелые войска РамзесаПолуприкрыв слепым крылом,Струится в воздухе пустом.VОн поднял руку, и вода,Как зверь ощерясь, отступилаИ раскололась, и слюдаКрая зыбучие покрыла.Меж водорослей и камней,Блистая чешуей своей,Как нерастаявшие глыбы,Огромные лежали рыбы.Когда Израиль перешелПо дну на берег АравийскийИ медленно последний волВтащил арбу на берег низкий, —С тяжелым вздохом наслажденьяРазорвала оцепененьеИ войско вражье без следаПожрала дымная вода.VIВысоки ночные ели.Крепок огненный мороз.Нежным бархатом метели,Лепестками белых розУкрывает ночь пустыню.Сердце человека стынет,И, медлительный, течетВоздух, превращаясь в лед.И идут, как будто по дну,Темной просекой лесной,Погрузившись в мрак подводный,Беглецы слепой толпой.А вдали упрямо лает,И визжит, и настигает,И строчит, и бьет, и бьетПолуночный пулемет.VIIНизкое, ночное небо.У Ревекки куклы нет.У Ревекки нету хлеба.Заметая слабый след,Медленно и неустанноПадает сухая манна,В черном воздухе летит,В черном воздухе звенит.Кто во тьме поднимет руку?Кто расколет мрак ночной?За твою, Израиль, мукуКто пожертвует собой?Далека земля родная,Золотая, голубая,Каменистая, святая,Ханаанская земля.VIIIКак развалины древнего храма,Колоннадой без крыши стоятНеподвижно, сурово, упрямоЭти трубы и жадно дымят.И во мгле, как глаза великанов,С каждым часом еще горячейПолыхают отверстья вулканов,Золотые орбиты печей.IXВ черном дощатом баракеСложены — до потолка —Старые платья и фраки —Плоская, злая тоска.И наверху приютились,В ряби застывшей реки,Все, чем они поживились, —Стоптанные башмачки.XЗа нас, за нашу злую землю,За тех, кто плакал, кто смеяться смел,За тех, кто говорил — «нет, не приемлю»,За тех, кто ненавидел, кто жалел,За то, чтоб девочкам дарили куклы,Мальчишкам — деревянные мечи,Горят над лагерем, в том небе тусклом,Ее — неотразимые — лучи.…У Ревекки кукол нет,А Ревекке было восемь лет.[1947]
Бывает так — и счастья нет огромней,Когда, в смятении, услышишь вдругРодного слова первобытный звук:Пойми его люби его, запомни!Ты с этим словом жил давным-давно,И стало слово словом обиходным,И ты забыл, что звуком первородным,И только им одним живет оно:Когда-то гласных нежная основаСогласных костяком поддержана была,И в диком горле предка ожилаДуша того, что в мире стало словом.[1951,1956]
От весны уже некуда деться:Что ни день, то она зеленей.Терпкий воздух, такой же, как в детстве,Лишь, пожалуй, еще голубей.И, пожалуй, теперь по-иному— Эти годы не даром прошли —Утомительной дышишь истомойОбнаженной и влажной земли,И глядишь сам не свой и не зная,День ли целый иль четверть часа,Как в себе облака отражаетГолубой колеи полоса,Как борозд темно-рыжие строчкиНа полях пролегли без конца,Как листок, появившись из почки,Поражается свисту скворца.[1952]
Из-под талого снега бежит ручеек,И, коричневой мордой уткнувшись в канаву,Он визжит от восторга — ну, прямо щенок,Обалдевший от солнца и света на славу.Вот он нос задирает, готовый чихнуть,И, схватив прошлогодний листок по дороге,Он волочит его и пускается в путь,Широко раскорячив аршинные ноги,И бежит, и не знаешь — щенок иль ручей,А возможно, что это и то и другое, —Ведь недаром все чище, просторней, звончейС каждым днем небеса над моей головою.[1952]
Лес в июне («В глазах зарябило от тени и света…») [97]
В глазах зарябило от тени и света,Идешь как слепой — от пятна до пятна, —Уже опрокинулась в знойное лето,В струящийся воздух весна.В лесу лишь зеленое да голубое:И корни, и даже валежник — и тот,Покрывшись прозрачной шершавой травою,Того и гляди, зацветет.С веселым гуденьем, вся в звонком сияньеМелькающих крыл, пролетела оса,И снова лесное сухое дыханье,И щебет — на все голоса.Как дождь ослепительный, падает пламя,Сжигая за новой саженью сажень.Прибита к земле золотыми гвоздямиЛиствы темно-синяя тень.Куда ни посмотришь, глаза приневолив,Везде, от земли и до самых небес,Упершись всей грудью в далекое поле,Трепещет сияющий лес.[1956]
Ласточек хвостики узкие,И провисающие провода —Ноты таинственной музыки, —И поезда, поезда, поезда…Осень с тетрадкою нотною,Насыпь, овраг и кусты…Сердце мое перелетное —Родина — ты![1951]
Куст можжевельника («Когда он возникает в глубине…»)[99]
98
«Ласточек хвостики узкие…» — З, 1966, № 1.
99
Куст можжевельника — PV; З, 1967, № 12; HP.
Когда он возникает в глубинеСуровой чащи, меж сплетенья веток,Приходит в голову невольно мне,Что этот куст — мой друг и дальний предок.Вот он стоит — лазурный часовой —В своей одежде неколючих игол,Высокий, стройный, дымно-голубой,Как сгусток времени, как символ мига,Того мгновения, которым я,Быть может, был — давным-давно — когда-то.О, как была тогда душа мояЩедра, отзывчива, богата!Он вспыхнул в блеске капель дождевых,Один в лесу он солнцем был опознан,И вот горят на веточках тугихСмолистые смарагдовые звезды.Как трудно мне в земных стихах моихПоймать и воссоздать воспоминанье,Чтоб прозвучал — как этот куст — мой стихВ людском лесу лазурным восклицаньем?[1966]
Яблоня («Дичок я выкопал в лесу. С трудом…») [100]
Дичок я выкопал в лесу. С трудомРаздвинув камни, я непрочный кореньИзвлек с налипшею землей. ПотомЯ посадил дичок в саду, на взгорье,Подальше от других: как человек,И яблоня должна дышать свободно,Пусть будет у нее счастливый век —Большой, высокий, многоплодный.Потом кору ножом я полоснулИ ртом приник к кровоточащей ране,И душу дереву мою вдохнул.И стала яблоня моим созданьем,И много лет, из года в год, онаВ моем саду цвела, плодоносила,Прозрачной кровью до краев полнаИ одержима творческою силой.Стареет дерево, как всякий человек,И времени следы неизлечимы —Уже топор свой точит дровосек,Уже приходит срок неотвратимый,И в этот миг и яблоня, и я,В надежде полного изнеможенья,Со всею болью старого огняМы бросим в мир последнее цветенье.Из черных почек вылетят цветы,На дальних ветках сядут, словно птицы,И, не боясь ни холода, ни тьмы,Душа цветов, сияя, загорится.[1967]
