Леонид Андреев родился 9/21 августа 1871 г. в городе Орле,
умер 12 сентября 1919 г. в финской деревушке Нейвола.
1По горло в снег зарылись ели.Кружилась и цвела пурга.Веселый снег хмельной метелиВо тьме преследовал врага.Большая ночь глядела в обаСквозь неподвижный полог мглы,Как за сугробами сугробыВздымали белые валы.В ночи, прозрачный и стоокий,Влеком воздушною игрой,Покорен музыке высокой,Струился звездно-снежный рой.Был мир ночной неузнаваем:Казалась странною земля —Как будто притворилась раемБольшая роза без стебля.Наш черный дом в завоях снежных,Как шмель меж белых лепестков.Пил музыку годов мятежных,Опустошающих годов.Он погибал, но погибая,Сквозь ветер, голод и морозОн видел, как цветет, сияя,Блеск революционных роз.Он был насыщен вдохновеньем.Как иней, на стенах егоГорело дымным озареньемМучительное волшебство.И призраки картин, и книги,И свод щербатый потолка,И смерть, и жизнь — в едином миге,Поправшем дымные века.2Вот
я закрыл глаза, и сноваЗвучат отцовские шаги —Сквозь тяжесть медленного слова,Сквозь завывание пурги.Колеблется скупое пламя.Еще далеко до утра.Его упорными шагамиПротоптан синий ворс ковра.Военная тропа сраженийИ горьких срывов и побед —Испепеляющих горенийЯзвительный и зоркий бред.И пишущей машинки стрекот,И музыки небесный гром,И вьюги отдаленный клекотЗа занавешенным окном,И под морщиною безбровной,Под обнаженным солнцем лбаЛюбви безгрешной и греховнойНеутолимая борьба.И в глубине земной неволи,В смерче и образов и сновСияние последней боли,Звук непроизносимых слов.Часы, часы ночного бденья!Все медленней земная речь,Все отдаленней вдохновеньеИ явственней сутулость плеч.Рассвет сквозь водоросли веток,Сквозь разлетающийся мракГлядит на пластыри пометок,На сон исчерченных бумаг.3Сентябрьский ветер строг и зорок —Он вымел начисто луга,Обвеял глиняный пригорокИ гладко причесал стога.Березы желтыми кострамиСияли вдалеке. ЛесаПодперли хвойными плечамиВстревоженные небеса.Серели выцветшие крышиОкрестных финских деревень.Час от часу казался вышеНеумолимо жесткий день.И в глубине пустого сада,Там, где застыла тишина,Наш дом стоял ночной громадой,Многоугольной глыбой сна.Для отдыха закрыть не мог онГлухие веки мертвых глаз.На впадины зеркальных оконЛег черным блеском смертный час.Для наших глаз уже незрима,Для чувств земных уже мертва,Плыла легка, неуловимаДуша былого волшебства.И голос, смертью обнаженный,Легко минуя слух людской,Взлетел закатом опаленный,И захлебнулся высотой.— Когда-нибудь, в другой вселенной,Над бездной дымною вековВоскреснет музыкой нетленнойОборванное пенье слов.[1935]
IДолго угрюмый ледник волочилСерый валун по земле одичалой.Бросил его и уполз, и забыл.Небо над мертвым болотом молчало.Сгусток расплавленной, огненной лавы,Жизнь, не заснувшая даже во льду —Каменный сторож огромной державы:«Здесь я положен, и я не уйду».IIЧерез невские топи торопят коней.Убегают на запад. Слепые кольчугиЧуть блестят в темноте. «О скорее, скорей,Нам не выйти из круга разбуженной вьюги.Ночь прикинулась ведьмой. Она нас задушит.Этот снег — словно стрелы — и жалит и жжет».Леденеют, как в проруби, мертвые души:Александр, настигая, в погоню идет.IIIВсе мхи, да валуны, да мелколесье,И жадный всхлип, и хлюпанье болот,И в серо-синем, в бледном поднебесьяШирокий журавлиный перелет.Его века одели лишаями,Стянула раны каменная ржа.Он говорил гранитными губами:«Я не уйду с родного рубежа».IVБелая ночь на Ивана Купала.Белое небо над синей рекой.Едет отряд по земле одичалой,Конь за конем по земле голубой.Кто здесь натыкал еловые вехи?Длинную просеку кто прорубил?Петр к одинокому камню подъехал,Горькую трубку свою закурил.VКаменотес взял ржавый молот,Зубило сжал мозолистой рукой,И звонким стал весенний холод,Плывущий над огромною рекой.Он был положен в край высокой дамбы,Туда, где приставали корабли,Туда, где сжали каменные ямбыНеровный край болотистой земли.VIГранитные обтачивая звуки,Суровый Ломоносов приходилСюда на берег. Каменные рукиУперши в камень, он не находилЕму потребной фразы. В тишинеИз-за высоких тростников вставала Луна.Ночь бормотала в полусне,И каменное сердце трепетало.VIIВдали Адмиралтейская иглаСияла, в полумгле не угасая,Когда крылаткой славною былаОзарена его душа ночная.……………………………….VIIIЗдесь, над Сенатской площадью, заряМучительно и долго догорала.В кольчуге синих льдин едва дышалаНева — в тот долгий вечер декабря.И в долгий вечер декабря впервыеТебя обжег тот непомерный свет,Которым — через девяносто лет —Весь шар земной расплавила Россия.IXЧеловека не тронула пуля. ОнаОбожгла рикошетом гранитное тело.По торцам, пригибаясь, ползла тишина,А беззвучное сердце, как солнце, горело.Человек — он погладил ладонью гранит,Посмотрел в темноту, в этот мрак неотвязный:«Ничего, пусть сегодня еще поболит,А уж завтра мы вместе отпразднуем праздник».XЗдесь самодержец лед, и Ленинград,Буранами и вьюгами обвитый,Подъемлет к небесам — за рядом ряд —Разрушенных построек сталагмиты.Но сквозь кольцо блокады ледниковой,Сквозь бред и боль неумолимых мукНа всю страну гремит, как жизнь, суровый,Как жизнь, большой — гранитный сердца стук.XIНе страшась аравийского желтого зноя,Мусульманин к священному камню придет,И остынет в душе беспокойство земное,И высокое счастье звездой расцветет.Так и тот, кто душой,
маловерной и слабой,Не поверил в Россию и в русский народ,Пусть коснется рукой ленинградской Каабы,У гранитного сердца пусть силы возьмет.Париж, 1946
Овраг и деревянный сруб колодца,В квадратной мгле шевелится вода.Уходит день, — он больше не вернется,Он больше не вернется никогда.Вдали пылит усталая телега, —Клубится пыль, как розовый цветок,И облака на поиски ночлегаПо небу гонит теплый ветерок.Уходит день за гребень косогора,Туда, где черные торчат кусты.Постой, не торопись, — теперь уж скороТы все поймешь, и все забудешь ты.Вода в степном колодце пахнет мятой.Высоко в небе плачут журавли.Нам в дальний путь пора — о без возврата —Уйти по черным рытвинам земли.
85
Колодец в степи (1–3) — Э.
2. «Над выжженной дотла, белесой степью…»
Над выжженной дотла, белесой степью,Сквозь беспощадно пыльный зной, вдали,Струится дымное великолепье,Мучительное марево земли.Плывут во мгле летучие озера,Качаются и тают тростники,И жарким ветром зыблемые горыВстают над дымной заводью реки.А здесь — трещат кузнечики до боли,И мертвая земля дождей уже не ждет,И пыльный саван покрывает поле,И ночь не спать, а мучиться идет.Вдали, над степью, над пустым колодцем,Недвижен журавля упрямый шест —Он не наклонится, он не согнется,Он тоже мертв — грозящий небу перст.
3. «Крутясь, взлетит бадья, и плеском плоским…»
Крутясь, взлетит бадья, и плеском плоскимНаполнится слепая тишина,И каждый звук легчайшим отголоскомПовторит черная и влажная стена.В лицо пахнет разбуженная свежесть,И солнечные зайчики вразлет,Как стая бабочек, резвясь и нежась,Вспорхнут над бархатом зеленых вод.Но вот умолкнет шум, опять настанетВ разбуженном колодце тишина.С последней, запоздавшей каплей канетВ небытие — короткая волна.А там, вверху, где ивовые лозыСтоят у края черной борозды,Как лепестки осыпавшейся розы,Сверкают пятна пролитой воды.[1939]
Перед грозой («Стоят стога на рыже-сером поле…») [86]
Стоят стога на рыже-сером поле.Чуть тронут золотом далекий лес.Большое солнце в дымном ореолеУходит в ночь с измученных небес.Над мутным краем выжженной равниныПолзет тяжелая лавина туч.Огнем одеты дымные вершиныИ белым бархатом — отроги круч.Вдали гроза внезапно всколыхнулаНеповоротливую тишину,И звуки круглые глухого гулаВ незримую скатились глубину.Чем мглистей и душнее воздух дольний,Чем глубже в мрак уходит свет дневной,Тем ярче блеск розовооких молнийНад дымной, потрясенною землей.[1939]
Здесь пахнет сыростью, грибамиИ застывающей смолой,И, точно коврик кружевной,Лежит меж черными корнямиМох — серебристо-голубой.Как высоки большие ели!Как недоступны небеса,Как осторожны голоса —Здесь даже краски не посмелиОбжечь осенние леса.И только в глубине ложбины,Одна, в безмолвии лесном,Сквозь темно-серый буреломУзорчатая ветвь рябиныПурпурным светится огнем.[1947]
Уже сошел с лица полдневный жар,Уже открылся вечер предо мною,Уже струится серебристый парПо волосам — кудрявой сединою.От сердца, как от тополя, леглаНа землю тень с таким очарованьем,Что от ее прохладного крылаПовеяло — уже ночным дыханьем.Все стало призрачным и голубым —Поля и серая в полях дорога,И медленно встающий нежный дымНад темною излучиною лога.Я в этом мире странном отражен,Пленен его прозрачной немотою,И я уже не я, я новый, — он —Стою, один, пред правдою ночною.[1939,1940]
88
«Уже сошел с лица полдневный жар…» — Э; З, 1966, № 1; PV; HP.
С таким печальным восклицаньемУсталый поезд отошел,Что стал вокзал — воспоминаньем,Пронзительным очарованьемТого, что я на миг обрел.Стучат колеса так тревожно,Так жизнь покоится в тени,С такою лаской осторожной,Неповторимой, невозможнойГорят вокзальные огни,Что я стою обезоружен,Смотрю, как будто сам не свой,На нежную дугу жемчужинНа персях ночи голубой.[1947]
Пурпурное зарево медленно гаснет.Над самой землею горит золотистая нить.В сереющем поле кузнечики звонко и страстноСтараются шелест ночной заглушить.Но с каждым мгновеньем все шире, все глушеТомительный шорох и шепот встревоженных снов,И скоро до самого сердца он будет разрушенНаш видимый мир — о, до самых основ.И только вверху, над печальной землею,Над душами тех, кто тоскует и плачет в тени,Огромные звезды лазурные очи откроют,Но нашей земли не увидят они.[1947]
