Стихотворения и поэмы в 2-х томах. Т. II

Андреев Вадим Леонович

Жалость («Возьмешь иное слово, а оно…»)

Возьмешь иное слово, а оно, Как теплый воробьеныш, затрепещет В твоей руке, замрет, — еще одно Движение, и вот — уже темно Вокруг, и ширится во мгле пятно Безмолвия, упрямо и зловеще. О если б сохранили пальцы след Живого, словно летний дождь, дыханья, Чтоб в дни преодоленных нами бед, В часы восторга, славы и побед, Мы помнили, что в мире нашем нет Пронзительней воспоминанья. 1967

«Вкруг проруби снежком присыпано слегка…» [19]

Вкруг проруби снежком присыпано слегка. Среди

кристалликов разнообразных Петляет клинописная строка Меж прочих строчек, с нею не согласных. Воронью путанную мысль сравнить нельзя Ни с заячьим подскоком прытким, Ни с волчьею строкой, ведущею в поля, Ни с воробьиным стершимся петитом. На глиняном необожженном кирпиче Своих богов прославил сумериец, И до сих пор на клинописных матрицах хранится Не звук, но смысл его речей. Тот сумериец стал песком и глиной, Стал прахом, как и всякий человек, А мы, пройдя веков и горы и низины, Бесстрашно входим в мир его библиотек. Но вот — каким вороньим божествам Посвящена в снегу петляющая строчка? Как нам проникнуть в тайну естества И не расстаться с нашей оболочкой? 1970

19

«Вкруг проруби снежком присыпано слегка…» — HP.

«Солнце зашло…»

Солнце зашло. В полумраке лежит Иудея. Изнемогая от звезд, Глухо вздыхает ночная вода. Ночь как стекло. Чуть мерцая, на камнях белеет Тонкая кромка соленого льда. Ветер принес На мгновенье дыханье ночное, Запах пустыни и трав, Облако тысячелетнего сна, — И под откос, Точно камни на дно голубое, Падает взрывов тяжелых волна. Время вдали, Как верблюд, по пустыне шагает, На серебристом песке Ветер слепые заносит следы. Горстью земли И песка станет сердце. Кто знает, — Может быть, каплей соленой воды. 1948–1952

Рыбы в аквариуме («Осколок подводного мира…»)

Осколок подводного мира, Прозрачный, серебряный шар. Какая у рыб непонятная лира! Как непохожа на нашу душа! Ты плавные видишь движенья, Магический блеск чешуи, Ты слышишь подводное пенье, Обаянье холодной струи, И с ритмом беззвучным встречаясь, С дыханьем неслышной строки, Ты чувствуешь, как за плечами Золотые растут плавники.

Благовещенье («Две черные кисточки на острые уши…») [20]

Х. Кафьяну

Две черные кисточки на острые уши Для красоты прикрепив, Молится белка на лесной опушке, Как на паперти, — лапки сложив. День благовещенья сегодня, быть может, Первой сосулькой ее озарил, Быть может, слетел к ней посланец Божий, Некий беличий Гавриил. В знак того, что случится, что будет, Уронила сорока перо: И когда-нибудь Бельчонок начнет проповедовать людям Недоступное людям добро. 1963

20

Благовещенье — HP.

«Золотое брюшко прикрепив к паутине под крышей…» [21]

L’araignee du jour — amour

Золотое брюшко прикрепив к паутине под крышей, Качался паук на тонком и звонком луче, А лучик другой — мне казалось, он дышит И поет у меня на плече. В мире много таинственно радостных звуков. Я их слышу, когда ты положишь на плечи мои Твои

загорелые руки, Многозвучные руки твои. Ты помнишь — огромное солнце пылало, Твоя золотая дрожала рука, И лучи — всем спектром звенящие жала — Пронзали расплавленные облака. Любимые волосы звенели скрипичным оркестром — Что ни волос, то новый светящийся звук, И в ладонь — точно там для него уготовано место, — Как первая скрипка, спускался паук. 1963

21

«Золотое брюшко прикрепив к паутине под крышей…» — HP.

«Все больше тяжести…» [22]

Пусти меня, отдай меня, Воронеж…

О. Мандельштам

Все больше тяжести, Все меньше нежности… Где ты, бродяжество? И в мире вражеском Все — уже узкого, Все меньше русского, И слово стиснуто, И горло сдавлено, И тот — неистовый, — В веках поставленный, Меня невинного, Меня в Воронеже… Господь, прости меня, Его — но можешь ли? О где же он, Тот Антигонин жест — Землей и глиною, Меня невинного, Меня в Воронеже… 1958

22

«Все больше тяжести…» — HP.

«Ваш непоставленный памятник…» [23]

А.А. Ахматовой

Ваш непоставленный памятник… Перед ним — без конца плакатов и криков — Пройдут правдолюбцы, лжецы, равнодушные странники, Пройдет вся Россия — от мала и до велика. Ложь и забвенье — предательства хуже. Забвенье и ложь не лечат в больнице. Пусть сердце сожжет очистительный ужас, Из пепла оно возродится. Анна Ахматова! Ваши стихи — это совесть, Которая снова нас жжет и тревожит, И знаю — от Вашего скорбного слова Станут новые люди яснее и тверже. 1963

23

«Ваш непоставленный памятник…» — HP.

«Сочетанье согласных и гласных…»

Л. Мартынову

Сочетанье согласных и гласных — Кости и мускулы тела, Но тело мертво и безгласно, Пока его кровь не согрела. Подчиняется каждое слово Ритму незримого сердца, Чтоб смогло потускневшее олово Золотом вдруг согреться. О, зачатье стиха непорочно! Взлетает, как иволга, муза, Одевается магией строчка, И звенит оперенная музыка. Муравей этой музыкой дышит, Звуки на ниточку нижет, — А глухой утверждает — «не слышу!», А слепой заявляет — «не вижу!» Эти споры, поверь, никудышны. В ответ на стихи мои русские Муравей чуть заметно, чуть слышно Сигнализирует усиками.

«Многословья не терпят ни жизнь, ни стихи…»

Многословья не терпят ни жизнь, ни стихи: От рифмы до рифмы, казалось бы, — версты, И, казалось бы, редко кричат петухи По ночам в полумраке разверстом. Но от крика до крика молчаньем полна В магическом однообразии ночи Вся бессмертная жизнь. От звена до звена Протянулась в безгласии истина строчек. Эту истину трудно, быть может, найти И не соблазниться мгновенным и броским. Только верную рифму наметив в пути, Ты не станешь чужим и пустым отголоском. 1966