Стихотворения и поэмы

Рыльский Максим Фаддеевич

355. ПРИМЕТЫ ВЕСНЫ

Ее услышишь в голосе синицы [47] , Вещают крики воронов о ней [48] , Она в метели уходящей мнится И в том, что дни становятся длинней, И в глянцевитых почках на каштане, В сугробах ржавых, в ручейках живых, Что чистым серебром блестят в тумане, Как будто грязь и не касалась их. Она — и в капле, звонкой, словно льдинка, Что птица с ветки нехотя стряхнет, Она — в подснежной зелени барвинка, В сережках на березе у ворот. Она — и в кузне, где нетерпеливо Вперегонки играют молотки, И в тальнике, чьи ветви прихотливо Переплелись, краснея, у реки. Она и в песне, что молчать не в силах, В дороге, что сейчас душе близка; Она — в глазах, как вишни, влажных, милых, Блеснувших из-под белого платка. Апрель 1956 Киев

47

Весной синица поет

совсем не так, как зимой.

48

Весенняя свадебная игра воронов в небе.

356. СИКСТИНСКАЯ МАДОННА

Хто смів сказать, що не богиня ти? [49]

И. Я. Франко, «Сикстинская мадонна»

Малий вже добре майстрував… [50]

Т. Г. Шевченко, «Мария»

О, кто сказал, что не земная ты? Ты ожила в шевченковской Марии, И дольний мир смиренно клонит выю Перед тобой, святыня чистоты! Ты, в будущее устремив мечты, Ему несешь дитя. Глаза родные Такую скорбь явили нам впервые, Что перед нею все слова пусты. Он вырастет, младенец твой пригожий, И, в плотничестве сведущ, сердцем чист, Крест вытешет себе людской, не божий. Затем и горек взор твой, хоть лучист: Понять его простой лишь смертный может, А не святые и не папа Сикст. 30 мая 1956 Киев

49

Кто смел сказать, что не богиня ты? — Ред.

50

Малыш уже отлично мастерил. — Ред.

357. ВОЗДУШНАЯ ТРАССА

Над нашим домом пролегает трасса. Здесь на Москву, на Бухарест, на Прагу Шумливые летают самолеты И днем и ночью. «Это вам мешает, Волнует вас, тревожит, беспокоит?» — «Волнует? Нет. Тревожит? Да нисколько. А беспокоит — что ж! Могу я смело Назвать чудесным это беспокойство. Ведь беспокойна также и весна — Она приходит с грозами, с дождями, С ветрами и с причудами такими, Что сердце земледельца и поэта Волнуют, даже мучат. И, однако, Весну мы все по праву называем Порою счастья, юности, надежд, Порой посевов, песен и любви. И вот, когда мы в сумраке ночном, Среди извечных звезд, в бездонном небе, Вдруг видим звезды новые, что мчатся С неслыханною быстротой, когда К нам долетит глухой моторов рокот На тех высотах, где совсем недавно Еще трубили только журавли Да, пролетая, гуси гоготали, Мы думаем: ведь это пролетают Сердца людские, чувства и умы И, как мы говорим, людские судьбы, Среди которых нет и двух похожих; Ведь это значит — всё сильнее дружба Держав, земель, народов, городов; Ведь это мира голуби летят — Стремительные эти самолеты, — Те, что проносят на груди могучей Не атомное страшное оружье, Не водородное, а мирных, честных Иванов, Янов, Гансов, Жанов, Джонов, Марий и Мэри, Катерин, Катрин,— И в грудь мою вливается тепло, И жадно руки тянутся к работе!» 31 мая 1956 Киев

358. ОТЧИЗНЕ

Отчизна! Мы горды тобою, Трудом и подвигом твоим, Твоею чистою весною И сил источником живым. Мы и под звездами чужими, В горах, где небо голубей, Болели болями твоими И жили радостью твоей. Ты — сердце, полное любовью, Ты — праведный и грозный гнев. В стобратней речи, в каждом слове Твой молодой звучит напев. О! Тот достоин лишь презренья, Тот не имеет права жить, Кто мог предать тебя забвенью, Тебе, Отчизна, изменить! Трудом иль песней день встречаем, — Мы к трепетной груди твоей, К тебе, Отчизна, припадаем, Как припадал к земле Антей. 1 июня 1956 Киев, по возвращении из Австрии

359. ЦВЕТИСТЫЙ ЛУГ

Квітчастий луг і дощик золотий [51] .

П. Г. Тычина

Давно всё это было. Кисловодск Лежал в низине. А на взгорье светлом Мы отдыхали меж высоких трав, Пестреющих узорными цветами Таких оттенков, что ни описать, Ни счесть их невозможно. А над нами Кружились и мелькали мотыльки — Большие, маленькие, голубые, И красные, и желтые — ну, словом, Для энтомолога богатый клад, А для художника и для поэта — На зрелость испытанье. Мы с тобою Беседовали просто и сердечно. Рука в руке лежала, легкий трепет Из сердца в сердце шел. Я в синеву Бездонных глаз твоих смотрел. Казалось, Что отразились в ней одновременно Тревога и покой моей души, И веял на меня с твоих ресниц Любви чудесный ветер, свежий, терпкий. Да! Смоль волос и синь прекрасных глаз — Такое редкостное сочетанье — Запечатлелись в памяти моей Навеки. Губы влажные твои Я чувствую как будто и поныне И слышу голос, теплый и глубокий, А смысл высокий самых малых слов Вливался в грудь мне, как поток нагорный, Что в озеро долинное стремится… И ночь упала. И невесть куда Во тьме над нами кроншнепы летели, И трепетали трели их, как наши Горячие и нежные сердца. 2 июня 1956 Киев

51

Цветистый луг и дождик золотой. — Ред.

360. АФРОДИТА

МИЛОССКАЯ

Родной сестрой мадонны ты была; Земною, не заоблачной красою Ты светишь нам. Падут перед тобою Века, народы. Даль, что так светла, В сердцах потомков снова ожила И расцветает новою весною. Ты сквозь века в труде и среди боя Людей к высотам творчества вела. Ты видела, как, в скорби изнывая, На миг о жгучих ранах забывая, Перед тобою Гейне был в слезах. Успенского утешить ты сумела: Он первый о «мужичьих завитках» [52] Твоих земных волос поведал смело. 1 июля 1956 Киев

52

Очерк Глеба Успенского «Выпрямила!»

361. СТАТУЯ САТУРНА В ЛЕТНЕМ САДУ

Быть может, эта статуя смешна, Уродлива в ряду подобных статуй,— Но ты подумай: видела она, Как правды народился здесь глашатай. Ее он рисовал. И подошел К нему в крылатке кто-то незнакомый. Заговорил. И мальчик поборол, Смущаясь, недоверие к чужому. Беседа дружеская потекла — И вот они в кофейне, словно дома, Как будто в хате своего села, Как будто уж давно они знакомы. Вновь развернула смятый лист рука Сошенка — на рисунок со вниманьем Он смотрит. Да, хоть доля не легка, Но истинное видно дарованье. Для крепостного жизни путь закрыт… Слезами, кровью ты, земля, умыта! Душа народа выше туч парит — Народа воля в кандалы забита! Но дружбу, и любовь, и теплый кров В тот светлый год наш юноша встречает. Уже его приветствует Брюллов, Его, как сына, Щепкин обнимает. Он пьет устами жадными, горя, Из родника, где творчество так бурно, — И поглотить вовеки Кобзаря Не сможет пасть жестокого Сатурна! [53] 23 июля 1956 Ленинград

53

Сатурн — бог времени у древних, пожиравший собственных детей.

362. ЛЕНИНГРАДУ

К тебе, души моей отрада, Всё вновь и вновь меня влечет. В судьбу живую Ленинграда Река истории течет. Слепорожденный только может, Тебя узнав, не полюбить Твою Неву в гранитном ложе, Огней береговую нить. Тебя всегда я помнить буду: Адмиралтейский острый шпиль, И корабли, что отовсюду К тебе плывут за сотни миль, И говор улиц многооких, Как неумолчный плеск воды, И ратных подвигов высоких Неизгладимые следы, Людей, сроднившихся с тобою В огне войны, в пылу работ, — Всё это будет жить со мною, И всё меня переживет! До боли в сердце мне запало Среди прозрачной мглы ночей В ультрамариновых каналах Мерцанье зыбких фонарей. 27 июля 1956 Рига

363. ЧЕРЕМУХА ПОСЛЕ ДОЖДЯ

То было… Было всё и откатилось, Как колесо, в глухую глубину; Хоть я того мгновенья не верну, Оно — одно — с годами не забылось. Дорога. Утро. Тишь. Меж голых круч — Сплошной овраг, черемухой залитый. Гроза минула, — белы, духовиты, Цветы все в каплях. Льются из-за туч Лучи в голубоватых теплых блестках. Здесь напоить из родника коней Мы стали. Ярче капель и влажней Блестят глаза у девочки-подростка. Невидимые в чаще соловьи Всю жажду страсти в звуках изливают, — Казалось, рощи песни все свои, Встречая солнце, сами запевают. Позванивая ведрами, прошла По кладкам статная молодка мимо. Казалось, счастье расцветает зримо В то утро на околице села. Черемуха, разросшаяся густо! Кипит безумством юности она… О, почему нам воля не дана Продлить навеки собственные чувства? Вот так бы в сердце смертном закрепить Желанья, юность, жар бессмертной силы, Чтоб в сокровенных чувствах до могилы С метелицей цветов остались жить Те соловьи, девчурка и молодка, Весна, рассвет, и ржанье, и вода, И всё, что снится лишь во сне коротком И, точно сон, уходит навсегда! 28 июля 1956 Рига

364. ТРЕТЬЕ ЦВЕТЕНИЕ

Так время осени садовник наш зовет, Когда в заморский край сбираются в отлет Ватаги ласточек и аистов ленивых, Когда копна к копне стоят на сжатых нивах И льется звон косы среди густых отав, Кузнечик на крючке, в притихший пруд упав, К себе манит плотву и резвых красноперок. Вот в эту тихую, задумчивую пору Короны роз горят на солнце нескупом, Нам сердце радуя живым своим огнем, И наш несытый взгляд в их чистых красках тонет. Мы там еще вчера лишь видели бутоны — На этой ветке семь, там девять, там лишь пять, — А нынче — посмотри! — цветы цветут опять: Там красные, а там — пунцовый, белый, алый, И аромат плывет над ними небывалый. (В Москве садовника-«розиста» я встречал, О многих чудесах я от него узнал: Он вывел новый сорт в работе кропотливой — Был запах ландыша у розы той счастливой!) Оглянешься вокруг — и сердце вдруг замрет… А так как уж оно весны своей не ждет, Изношено уже… Держи, мой друг, в секрете, За что мы так с тобой цветенье любим третье! 5 августа 1956 Киев