Стихотворения и поэмы
Шрифт:
[595]
,
И всех, кого судьба к нам привела сюда,
Кто за наживой шел, кого гнала беда.
Все, все приют нашли на дальнем том погосте,
Их там, в сырой земле, соприкоснулись кости.
И простолюдины лежат там, и князья.
Вот там погребена и матушка моя.
Ушла она, презрев сей жизни огорченья,
И нянчиться со мной родитель был бы рад,
Да только отнимал досуги магистрат
[596]
—
Все дни он проводил в палатах магистратских,
Избранник от людей торговых и посадских.
Но вот, из Питера однажды возвратясь:
"Довольно вышивать,— сказал он мне,— да прясть,
На задний двор глядеть в оконце слюдяное!
Ты нынче, дочь моя, возьмешься за иное:
В столице побывав, я, дочь, видал виды,
И ты уразумей: там девы молоды,
Графини да княжны, принцессы ангальт-цербтски
[597]
,
Они себя ведут совсем по-кавалерски!
А почему у нас, у добрых сибирян,
Не может это быть? Нам тоже разум дан!"
— "Отец,— я говорю,— ученье к лицу знати".
— "Нет. Я вот из простых, а — ратман
[598]
в магистрате!
Незамедлительно учиться ты пойдешь,
Наставник для тебя находится хорош,
Наставит он тебя премудрости заморской!"
— "А кто же он?"
— "Шабер, кухмистер прокурорский".
— "Отец,— я говорю,— ведь этот повар плут:
Его, и на базар когда приходит, бьют".
— "Нет. Чтоб не плутовал, я с ним имею сговор".
И начал обучать меня французский повар…
Училась языку неплохо я весьма,
Но затруднения пришли насчет письма.
Шабер нам говорит: "Науку знаю устно,
А в каллиграфии рука, мол, неискусна!"
Расстались с поваром. Попала к чудаку,
Лекарем состоял при драгунском полку.
Но как угнали полк на Иртыша верховья,
А лекарь от своих отстал по нездоровью,
То дал ему отец квартиру и харчи,
"За
И начал лекарь тот учить меня латыни…
Но, боже! Не могу забыть я и поныне,
Как лекаря сего отец погнал мой прочь:
"Чему ты обучил невинную мне дочь?
Зачем ей показал язычески соблазны
[599]
?
Преследуют ее виденья неотвязны,—
То некий римлянин, то обнаженный грек.
Кто в этом виноват? Ты, дерзкий человек,
Понеже вздумал ей гекзаметры читати.
Забыл ты, кто я есть? Я — ратман в магистрате!"
Отец заботится, а толку нет никак.
Соседи говорят: "Упрямый он казак,
Задумал дочь свою наукам обучати,
Не знает только он, с какого конца начати",—
Так люди говорят, что вхожи в магистрат,
В полицейместерской конторе говорят.
Которые скорбят, которые смеются,
Мол, замыслы его никак не удаются.
*
А время между тем всё движется. Не ждет.
Семнадцать мне уж лет, осьмнадцатый пойдет.
Не девочка теперь, но зрелая девица.
Отец задумался: "Не поздно ли учиться?"
И помню, как-то раз сказал мне наконец:
"Послушай. Не пора ли, дочка, под венец?
О прелести твоей заводит речь подьячий,
Не прочь бы взять тебя и сотник наш казачий…
Да, кстати, дочь моя, художник-то, Антон,
В соборе приступив к писанию икон,
Тебя изобразил как деву пресвятую…"
— "Ах! — говорю.— Как смел. Вот в голову пустую
Пустая лезет блажь. Пошто ж так дерзок он?
Мне,— говорю,— отец, не нравится Антон,
Пришлец из дальних стран, оттуда убежавший,
Убивший ли кого, кого ли обокравший".
— "Нет,— отвечал отец,— прибыв из-за Карпат,
Весьма он человек неглупый, говорят.
К какой-то, верно, там был схизме
[600]
он причастен.
Но он раскаялся. И снова в ересь впасть он