Стихотворения о любви

Асадов Эдуард Аркадьевич

Моей маме

Пускай ты не сражалась на войне, Но я могу сказать без колебанья: Что кровь детей, пролитая в огне, Родителям с сынами наравне Дает навеки воинское званье! Ведь нам, в ту пору молодым бойцам, Быть может, даже до конца не снилось, Как трудно было из-за нас отцам И что в сердцах у матерей творилось. И лишь теперь, мне кажется, родная, Когда мой сын по возрасту — солдат, Я, как и ты десятки лет назад, Все обостренным сердцем принимаю. И хоть сегодня ни одно окно От дьявольских разрывов не трясется, Но за детей тревога все равно Во все века, наверно, остается. И скажем прямо (для чего лукавить?!), Что в бедах и лишеньях грозовых Стократ нам легче было бы за них Под все невзгоды головы подставить! Да только ни в труде, ни на войне Сыны в перестраховке не нуждались. Когда б орлят носили на спине, Они бы в кур, наверно, превращались! И я за то тебя благодарю, Что ты меня сгибаться не учила, Что с детских лет не тлею, а горю, И что тогда, в нелегкую зарю, Сама в поход меня благословила. И долго-долго средь сплошного грома Все виделось мне в дальнем далеке, Как ты платком мне машешь у райкома, До боли вдруг ссутулившись знакомо С забытыми гвоздиками в руке. Да, лишь когда я сам уже отец, Я до конца, наверно, понимаю Тот героизм родительских сердец, Когда они под бури и свинец Своих детей в дорогу провожают. Но ты поверь, что в час беды и грома Я сына у дверей не удержу, Я сам его с рассветом до райкома, Как ты меня когда-то, провожу. И знаю я: ни тяготы, ни войны, Не запугают парня моего. Ему ты верь и будь всегда спокойна: Все, что светло горело в нас, достойно Когда-то вспыхнет в сердце у него! И

пусть судьба, как лист календаря, У каждого когда-то обрывается. Дожди бывают на земле не зря: Пылает зелень, буйствуют моря, И жизнь, как песня, вечно продолжается!

Моя звезда

Наверно, так уж повелось от века, В народе говорится иногда, Что где-то есть порой у человека Далекая, счастливая звезда. А коль звезда по небу покатилась, В глубокой тьме прочерчивая след, То где-то, значит, жизнь остановилась И что кого-то в мире больше нет. Звезда моя! Прозрачно-голубая, Всю жизнь воюя, споря и любя, Как ты добра — я в точности не знаю. Но с детских лет я верую в тебя. Когда мне было радостно до боли, При свете милых удивленных глаз, И в час, когда читал я в нашей школе На выпускном стихи в последний раз; И в час, когда шагал я с аттестатом В лучах надежды утренней Москвой, Когда я был счастливым и крылатым, — Ты в полный жар сияла надо мной! И в дни, когда под грохот эшелонов, Под пенье пуль, навстречу воронью, Я шел без сна, в шинели и погонах, Сквозь сто смертей за Родину мою; Когда я стыл под вьюгой ледяною, Когда от жажды мучился в пути, И в тихий час, и в самом пекле боя Я знал, что ты мне светишь впереди. Но так уж в мире, кажется, бывает, Что дальняя, счастливая звезда Не всякий раз приветливо мигает И полным жаром блещет не всегда… И в том бою, когда земля горела И Севастополь затянула мгла, Ты, видимо, меня не разглядела И уберечь от горя не смогла. И вот когда дыханье пропадает, Уходят силы, а сознанье — дым… Тогда для смерти время наступает, И смерть пришла за сердцем за моим. Да не сумела, не остановила. То ль потому, что молодость жила, Иль потому, что комсомольским было, Но только зря старуха прождала. Звезда моя! Я вовсе не стараюсь Всего добиться даром, без труда, Я снова сам работаю, сражаюсь, И все же ты свети хоть иногда… Ведь как порою нелегко бывает, Когда несутся стрелы мне вослед И недруги бранят, не умолкая, Тогда сижу, курю я и не знаю: Горишь ты надо мною или нет? А впрочем, что мне недруги и стрелы! Звезда моя! Счастливая звезда. Да, ты горишь! А если б не горела, Я не достиг бы счастья никогда! А я — достиг… Чего мне прибедняться! Я знаю цель. Тверды мои шаги. И я умею даже там смеяться, Где слабый духом выл бы от тоски! Звезда моя! Ты тоже не сдаешься, Как я, таким же пламенем горя! И в час, когда ты, вздрогнув, оборвешься, Не скажут нам, что мы горели зря! И я мечтаю вопреки примете: Когда судьба нас вычеркнет навек, Пусть в этот миг родится на планете Какой-нибудь счастливый человек!

1965

У ночного экспресса

Поезд ждет, застегнутый по форме. На ветру качается фонарь. Мы почти что двое на платформе, А вокруг клубящаяся хмарь. Через миг тебе в экспрессе мчаться, Мне шагать сквозь хмурую пургу. Понимаю: надо расставаться. И никак расстаться не могу. У тебя снежинки на ресницах, А под ними, освещая взгляд, Словно две растерянные птицы, Голубые звездочки дрожат. Говорим, не подавая виду, Что беды пугаемся своей. Мне б сейчас забыть мою обиду, А вот я не в силах, хоть убей. Или вдруг тебе, отбросив прятки, Крикнуть мне: — Любимый, помоги! Мы — близки! По-прежнему близки! — Только ты молчишь и трешь перчаткой Побелевший краешек щеки. Семафор фонариком зеленым Подмигнул приветливо тебе, И уже спешишь ты по перрону К той, к другой, к придуманной судьбе. Вот одна ступенька, вот вторая… Дверь вагона хлопнет — и конец! Я безмолвно чудо призываю, Я его почти что заклинаю Горьким правом любящих сердец. Стой! Ты слышишь? Пусть минута эта Отрезвит, ударив, как заряд! Обернись! Разлуки больше нету! К черту разом вещи и билеты! И скорей по лестнице! Назад! Я прощу все горькое на свете! Нет, не обернулась. Хоть кричи… Вот и все. И только кружит ветер. Да фонарь качается в ночи. Да стучится сердце, повторяя: «Счастье будет! Будет, не грусти!» Вьюга кружит, кружит, заметая Белые затихшие пути…

На рассвете

У моста, поеживаясь спросонок, Две вербы ладошками пьют зарю, Крохотный месяц, словно котенок, Карабкаясь, лезет по фонарю. Уж он-то работу сейчас найдет Веселым и бойким своим когтям! Оглянется, вздрогнет и вновь ползет К стеклянным пылающим воробьям. Город, как дымкой, затянут сном, Звуки в прохладу дворов упрятаны, Двери домов еще запечатаны Алым солнечным сургучом. Спит катерок, словно морж у пляжа, А сверху задиристые стрижи Крутят петли и виражи Самого высшего пилотажа! Месяц, прозрачным хвостом играя, Сорвавшись, упал с фонаря в газон. Вышли дворники, выметая Из города мрак, тишину и сон. А ты еще там, за своим окном, Спишь, к сновиденьям припав щекою. И вовсе не знаешь сейчас о том, Что я разговариваю с тобою… А я, в этот утром умытый час, Вдруг понял, как много мы в жизни губим. Ведь если всерьез разобраться в нас, То мы до смешного друг друга любим. Любим, а спорим, ждем встреч, а ссоримся И сами причин уже не поймем. И знаешь, наверно, все дело в том, Что мы с чем-то глупым в себе не боремся. Ну разве не странное мы творим? И разве не сами себя терзаем: Ведь все, что мешает нам, мы храним. А все, что сближает нас, забываем! И сколько на свете таких вот пар Шагают с ненужной и трудной ношею. А что, если зло выпускать, как пар?! И оставлять лишь одно хорошее?! Вот хлопнул подъезд во дворе у нас, Предвестник веселой и шумной людности. Видишь, какие порой премудрости Приходят на ум в предрассветный час. Из скверика ветер взлетел на мост, Кружа густой тополиный запах, Несутся машины друг другу в хвост, Как псы на тугих и коротких лапах. Ты спишь, ничего-то сейчас не зная, Тени ресниц на щеках лежат, Да волосы, мягко с плеча спадая, Льются, как бронзовый водопад… И мне (ведь любовь посильней, чем джинн, А нежность — крылатей любой орлицы), Мне надо, ну пусть хоть на миг один, Возле тебя сейчас очутиться. Волос струящийся водопад Поглажу ласковыми руками, Ресниц еле слышно коснусь губами, И хватит. И кончено. И — назад! Ты сядешь и, щурясь при ярком свете, Вздохнешь, удивления не тая: — Свежо, а какой нынче знойный ветер! А это не ветер. А это — я!

Ты должна полюбить меня

Ты должна меня полюбить, Всем дыханьем, душою всей! Как ты можешь на свете жить Без меня и любви моей?! Биотоки не ерунда, Их нельзя зачеркнуть, смеясь. Разве ты не чувствуешь связь Между мной и тобой всегда? У тебя на душе легко, Ты смеешься, причин не зная. Это я далеко-далеко О тебе сейчас вспоминаю. А когда вдруг бессонный взгляд Устремишь ты во тьму ночную, Ты прости, это я виноват! Это я о тебе тоскую… Говорят, что любовь робка, Шорох трав, голубой восход, Что она намекнет слегка И со страхом ответа ждет. Но тесны мне дорожки лунные. Не могу молчать, не хочу! Хочешь — выйду на площадь шумную И о нежности закричу?! Пусть все знают, как я люблю, Как отчаянно я богат! Я ведь каждый твой вздох ловлю, Сберегаю твой каждый взгляд! Вон звезда, мигнув на лету, Покатилась в траву, звеня… Приходи же. Я крепко жду. Ты должна полюбить меня!

Верю гению самому

Когда говорят о талантах и гениях, Как будто подглядывая в окно, Мне хочется к черту смести все прения Со всякими сплетнями заодно! Как просто решают порой и рубят, Строча о мятущемся их житье, Без тени сомнений вершат и судят И до чего же при этом любят Разбойно копаться в чужом белье. И я, сквозь бумажную кутерьму, Собственным сердцем их жизни мерю. И часто не столько трактатам верю, Как мыслям и гению самому. Ведь сколько же, сколько на свете было О Пушкине умных и глупых книг! Беда или радость его вскормила? Любила жена его — не любила В миг свадьбы и в тот беспощадный миг? Что спорить, судили ее на славу Не год, а десятки, десятки лет. Но кто, почему, по какому праву Позволил каменья кидать ей вслед?! Кидать, если сам он, с его душой, Умом и ревниво кипящей кровью, Дышал

к ней всегда лишь одной любовью, Верой и вечною добротой. И кто ж это смел подымать вопрос, Жила ли душа ее страстью тайной, Когда он ей даже в свой час прощальный Слова благодарности произнес?! Когда говорят о таланте иль гении, Как будто подглядывая в окно, Мне хочется к черту смести все прения Со всякими сплетнями заодно! И вижу я, словно бы на картине, Две доли, два взгляда живых-живых: Вот они, чтимые всюду ныне, — Две статные женщины, две графини, Две Софьи Андревны Толстых. Адрес один: девятнадцатый век, И никаких хитроумных мозаик. Мужья их Толстые: поэт и прозаик, Большой человек и большой человек. Стужу иль солнце несет жена? Вот Софья Толстая и Софья Толстая. И чем бы их жизнь ни была славна, Но только мне вечно чужда одна И так же навечно близка другая. И пусть хоть к иконе причислят лик, Не верю ни в искренность и ни в счастье, Если бежал величайший старик Из дома во тьму под совиный крик В телеге, сквозь пляшущее ненастье. Твердить о любви и искать с ним ссоры, И, судя по всем его дневникам, Тайно подслушивать разговоры, Обшаривать ящики по ночам… Не верю в высокий ее удел, Если, навеки глаза смежая, Со всеми прощаясь и всех прощая, Ее он увидеть не захотел! Другая судьба: богатырь, поэт, Готовый шутить хоть у черта в пасти, Гусар и красавец, что с юных лет Отчаянно верил в жар-птицу счастья. И встретил ее синекрылой ночью, Готовый к упорству любой борьбы. «Средь шумного бала, случайно…» А впрочем, Уж не был ли час тот перстом судьбы? А дальше бураны с лихой бедою, Походы да черный тифозный бред, А женщина, с верной своей душою, Шла рядом, став близкою вдвое, втрое, С любовью, которой предела нет. Вдвоем без конца, без единой ссоры, Вся жизнь — как звезды золотой накал. До горькой минуты, приход которой, Счастливец, он, спящий, и не узнал… Да, если твердят о таланте иль гении, Как будто подглядывая в окно, Мне хочется к черту смести все прения Со всякими сплетнями заодно! Как жил он? Что думал? И чем дышал? Ответит лишь дело его живое Да пламя души. Ведь своей душою Художник творения создавал! И я, сквозь бумажную кутерьму, Лишь собственным сердцем их жизни мерю. И чаще всего не трактатам верю, А мыслям и гению самому!

Поздняя любовь

Пусть радость к нам поздно с тобой пришла. Ты шутишь: «Носилась без нас как рыба!» Не надо ироний, не надо зла, Ведь все же нашла она нас, нашла, Давай же ей скажем за то спасибо! Ты только представь, что любви звезда Когда-то спокойно, неуловимо Взяла и прошла бы сторонкой мимо И нас не заметила, не нашла? Ну что бы, скажи, тогда с нами было? Ведь мы б с тобой были несчастней всех! Ты в страхе ладошкой мне рот прикрыла: «Об этом и думать-то даже грех!» Ну грех или нет — не берусь судить. Ты знаешь, я, в общем, не суеверен. Я просто доверчив и сердцем верен. И только в судьбу я всегда намерен И верить, и с нею в согласьи жить. Поэтому надо ли говорить: Мы встретились поздно или не поздно? Не годы способны судьбу решить, А люди, что могут всегда любить Как мы — до отчаянности серьезно. Вот многие, радуясь, пьют вино Для временно-сладкого настроенья. А нам ну совсем ни к чему оно, Ведь нам много крепче хмелеть дано От слов и от всяческого общенья… Конечно, прекрасно, когда влюбленные Наивною песней упоены, Совсем по-щенячьи, еще зеленые, Кидаются в первый порыв весны. И я тут совсем не ворчу, не ною, Я тоже всем сердцем люблю цветы. Но все ли они, просияв весною, Полны и до осени красоты? И я не лукавлю: ведь сколько раз Два сердца, что вспыхнули с юным пылом, Бросались друг к другу всего на час, На месяц, на два, ну на год от силы! А мы? Ты застенчиво улыбаешься: Не месяц, не два, и отнюдь не год… Когда настоящее вдруг придет, То ты с ним вовеки не распрощаешься… Поэтому нам ли с тобой не знать, Под чьей мы находимся яркой властью?! Давай же не годы с тобой считать, А песни, а звезды любви и счастья!

25 ноября 2001 г. Москва — Красновидово

Судьбы и сердца

Ее называют «брошенная», «Оставленная», «забытая». Звучит это как «подкошенная», «Подрезанная», «подбитая». Раздоры — вещи опасные, А нравы у жизни строги: Ведь там, где все дни ненастные, А взгляды и вкусы разные, То разные и дороги. Мудрейшая в мире наука Гласит, что любви не получится, Где двое мучат друг друга И сами все время мучатся! Сейчас выяснять бессмысленно, Кто прав был в их вечном споре. Счастье всегда таинственно, Зато откровенно горе. А жизнь то казнит, то милует, И вот он встретил другую: Не самую молодую, Но самую, видно, милую. Должно быть, о чем мечталось, То и сбылось. Хоть все же Любимая оказалась С судьбою нелегкой тоже. И вот он, почти восторженный, Душой прикипел влюбленной К кем-то когда-то брошенной, Обманутой, обделенной. И странно чуть-чуть и славно: Была для кого-то лишнею, А стала вдруг яркой вишнею, Любимой и самой главной! А с первою, той, что в раздоре, Кто может нам поручиться, Что так же все не случится И счастье не встретит вскоре?! Покажутся вдруг невзгоды Далекими и смешными, И вспыхнут и станут годы Празднично-золотыми. Ведь если сквозь мрак, что прожит, Влетает к нам сноп рассвета, То женщин ненужных нету, Нету и быть не может! И пусть хоть стократно спрошенный, Стократно скажу упрямо я: Что женщины нету брошенной, Есть просто еще не найденная. Не найденная, не встреченная, Любовью большой не замеченная. Так пусть же, сметя напасти, Быстрее приходит счастье!

Сказка об одном собрании

Собранье в разгаре. Битком людей. Кто хочет — вникай, обсуждай и впитывай! Суть в том, что Фаустов Алексей Сошелся внебрачно в тиши ночей С гражданкою Маргаритовой. Все правильно. Подано заявленье, И, значит, надо вопрос решить. Устроить широкое обсужденье, Принять соответственное решенье И строго безнравственность заклеймить! Вопросы бьют, как из крана вода: — Была ль домработница Марта сводней? Что было? Где было? Как и когда? Только, пожалуйста, поподробней! Фаустов, вспыхнув, бубнит, мычит… А рядом, с каменно-жестким профилем, Щиплет бородку и зло молчит Друг его — Мефистофелев. Сердитый возглас: — А почему Мефистофолев всех сторонится? Пусть встанет и скажет, а то и ему Тоже кой-что припомнится! Тот усмехнулся, отставил стул, Брови слегка нахмурил, Вышел к трибуне, плащом взмахнул И огненный взгляд сощурил. — Мой друг не безгрешен. Что есть, то есть. И страсть ему обернулась бедою. Но те, что так рьяно бранились здесь, Так ли уж вправду чисты душою? И прежде чем друга разить мечом, Пусть каждый себя пощипать научится. Ах, я клеветник? Хорошо. Начнем! Давайте выясним, что получится?! Пусть те, кто женам не изменяли, И те, кто не знали в жизни своей Ни ласк, ни объятий чужих мужей, — Спокойно останутся в этом зале. А все остальные, — он руки воздел, — Немедля в ад крематория! — Зал ахнул и тотчас же опустел… Страшная вышла история.

1969

Любовь, измена и колдун

В горах, на скале, о беспутствах мечтая, Сидела Измена худая и злая. А рядом под вишней сидела Любовь, Рассветное золото в косы вплетая. С утра, собирая плоды и коренья, Они отдыхали у горных озер И вечно вели нескончаемый спор — С улыбкой одна, а другая с презреньем. Одна говорила: — На свете нужны Верность, порядочность и чистота. Мы светлыми, добрыми быть должны: В этом и — красота! Другая кричала: — Пустые мечты! Да кто тебе скажет за это спасибо? Тут, право, от смеха порвут животы Даже безмозглые рыбы! Жить надо умело, хитро и с умом. Где — быть беззащитной, где — лезть напролом, А радость увидела — рви, не зевай! Бери! Разберемся потом. — А я не согласна бессовестно жить. Попробуй быть честной и честно любить! — Быть честной? Зеленая дичь! Чепуха! Да есть ли что выше, чем радость греха?! Однажды такой они подняли крик, Что в гневе проснулся косматый старик, Великий Колдун, раздражительный дед, Проспавший в пещере три тысячи лет. И рявкнул старик: — Это что за война?! Я вам покажу, как будить Колдуна! Так вот, чтобы кончить все ваши раздоры, Я сплавлю вас вместе на все времена! Схватил он Любовь колдовскою рукой, Схватил он Измену рукою другой И бросил в кувшин их, зеленый, как море, А следом туда же — и радость, и горе, И верность, и злость, доброту, и дурман, И чистую правду, и подлый обман. Едва он поставил кувшин на костер, Дым взвился над лесом, как черный шатер, Все выше и выше, до горных вершин, Старик с любопытством глядит на кувшин: Когда переплавится все, перемучится, Какая же там чертовщина получится? Кувшин остывает. Опыт готов. По дну пробежала трещина, Затем он распался на сотню кусков, И… появилась женщина…