Стихотворения

Зилов Лев Николаевич

VII.

Но темный срыв уже забыли годы, И ты со мной, как лучезарный шум, Весенний шум. И оба, как свободы, Мы ждем апрель. Он наш Капернаум! Сломают лед запененные воды, Навстречу птиц мы бросимся на юг. Кричат, звеня над Волгой, пароходы — Апрель и Волга наш волшебный круг! К зеленым Жигулям, к пахучим соснам Нас увлекут ласкающие весны От чада города, от гнета скучных зол К

целящим янтарям тягучих смол.

VIII.

Апрель, апрель! Надежд и сказок месяц. С певучим именем! Предтеча душных лет… Когда на облаках гадает мирный месяц, И звезды влажные слагают триолет. Осенняя листва, облипшая дорожки, В холодный торф полупретворена — Над ней пыльной уж в полдень вьются мошки, В ней, может быть, трава зарождена. И на песке слоистом, уплотненном И мраморном — там, у скамьи под кленом — Так четки, так легки и молоды Мои неспешные, широкие следы.

IX.

В двенадцать дня, в день верб, в день грез о счастьe Прорезал звон часов звонок входных дверей. За розовым стеклом, из светлого ненастья Смеялась пара глаз из-под кривых бровей. И юноша в цилиндре старомодном, В крылатке странной, с узким пухом щек, Волнуясь ждал в дверях, кого угодно, Но только не ее… Но услыхал Валек, И, не найдя на кухне Пелагеи И потревожить фрейлену не смея, Он крикнул Кадю, и к ключу она Склонилась, новым гостем смущена.

X.

И долго в нерешимости стояли Они друг против друга. Надо лбом У Кади волосы от воли трепетали; Была она для вербы в голубом. Загнулись длинные махровые ресницы, Наивны были серые глаза, И вся какой-то светлой тихой птицы Она подобьем радостным была. И первым возгласом ожившего Рожнова Вдруг стало «здравствуйте» — простое слово. Но в маленькой мелодии его Сверкало новой жизни торжество.

XI.

«Моя фамилия такая же, как ваша, И деда вашего я имя сохранил, И хоть родство довольно смутно наше, И меч веков наш узел разрубил — Я к вам вхожу троюрдным братом Петей, И, может быть, как я давно мечтал, И этот старый дом меня приветит, Как я его, мечтая, привечал!» Он сжал ее протянутую руку, Вошел, и по уверенному стуку Его калош, казалось, слышал пол, Что он сюда не первый раз вошел.

XII.

А Кадя, окрестив его нахалом, Скользнула платьем к тетке в кабинет… И Петр, уже

смутившись, в нише зала, В распахнутую дверь, увидел свой портрет. «Ну», думал он: «пол-горя Кадя, внучка; А с этой-то уж и не знаю, как! Не целовать же в самом деле ручку? И как бы с места не попасть в просак»… Но выплыла в халате Агриппина С лежалым запахом духов и нафталина И, протянув блестящую ладонь, Сказала нежно: «Капочка, не тронь!»…

XIII.

«Как видите», прибавила с улыбкой: «По родственному встретить вас спешу. А, знаете, я вас узнала б без ошибки — У вас с моим отцом я сходство нахожу До странности большое! Ну, смотрите: Такой же нос, такие же глаза… Не правда ль, Кадя? Сами поглядите! Вот он, его портрет! Ну, что? Я не права?… Да что же… Раздевайтесь! Пелагея!… Вот неожиданность… Чайку сейчас скорее, Должно-быть перезябли налегке?… Кадюша, вот — ключи… В буфете — ром, безе…»

XIV.

«Как вас зовут? Петр Николаич!? Чудо! Как моего отца! Позвольте, кто же вы? Какая же родня? Из Костромы? Откуда? Из Новгорода? Ну, конечно, — с Мсты!» Петр что-то отвечал, веселый от удачи - Все вышло глаже, чем воображал; За сахар Капка щурит глаз свой рачий; От треволнения у «тетки» задрожал По чашке чайник; Кадя тихо вертит Кольцо на пальцe, узким ногтем чертит По скатерти, узоры обводя И пристально за пальцами следя.

XV.

Дубовый стул, который сам он выжег; На чашке с крышкой памятный дракон; Знакомый вид безе, ванильных пышек, Погнутых канделябр и без крючков окон. И даже на сквозном стеклянном циферблате Стенных часов все тe же три часа… И только нет его в коричневом халате, И нет его жены с ее: «Comme-ca!» А тетка все расспрашивала Петю; И вышло так, что он один на свете Из всей семьи, дорогу пробивать Придется самому — протекции не ждать.

XVI.

Что кончил он филологом в Варшаве, И кончил только что, туманно впереди; Об них узнал во «Всей Москве» в Виндаве, Где у товарища гостил недели три… Ну, словом, врал, чтоб только отвязаться! Но, оказалось, тетка приняла Все к сердцу, предложила оставаться У них, помочь… Вообще мила была. И даже Петр был удивлен участьем К своей судьбе, но вспомнил о пристрастьи Ее быть патронессой — в мать пошла — И только думал: «надолго ль мила?»