Стихотворения

Зилов Лев Николаевич

XXI.

«Что ж ты молчишь? Ты так молчать и будешь? Молчать, как кереметь, до смертного конца? Что мне с того, что про себя ты нудишь, И с постной маской деревянного лица Стоишь, сидишь, уйдешь, придешь и ляжешь? Заточником каким-то на кровать! Когда ж ты узел темный свой развяжешь? И что мне нужно сделать? Разорвать Себе — да и давно пора бы — глотку, Иль притащить, глушить перед тобою водку?… Мне думается, даже

и тогда Молчаньем увенчаешь, как всегда».

XXII.

— Иди туда! — «Куда туда?…» — Ты знаешь, Куда. — «Ах, вот что!… Здравствуй, мой конец! Ты шутишь, Петр? Нет — шуток ты не понимаешь, Хоть пошутил… Так вот он — наш ларец! В дарохранилище была лишь злая шутка! К чему ж была вся эта канитель? Как в русской сказке только прибаутка? Как на реке — не берег, только мель? Ты шутишь, Петр? Вгляни, куда идти мнe? Иль все равно потухнут в светлом гимне Мiротворения и жизнь моя, и я И радость мiра выше без меня?»

XXIII.

«Куда идти? Пойми, мудрец, распялив Слепые в бельмах мудрости глаза! Выходит так, как будто, опечалив, Не знаешь, чем утешить и туда, Откуда выманил, как к няньке отсылаешь! Пойми, что то, что было для тебя Лишь неудавшейся посылкой, что бросаешь, Как астролог, обманутый, скорбя Бросал заветную реторту, что постыла Тебе теперь, — моею жизнью было, Конец твоих исканий — мой конец!… В живой сосуд вливал ты свой свинец!»

XXIV.

«Пойми-ты вышвырнешь теперь калеку Туда, где сильная не выдержала я, И разве жалости нет больше человеку, Который скомкан жизнью проходя? И, если жизнь казнит, пусть добивает каждый?
– Должно быть, так по правилам твоим… Но человек твой встретит не однажды Таких, как я, и что ж? — как херувим, Он будет их казнить и улыбаться? И кровью крылышки запачкав, может статься, Он к Богу воззовет — пусть чудо сотворит, И въевшуюся кровь в стеклярус претворит…»

XXV.

И Петр ответил тихо и глубоко: — Так жить, как мы живем, я больше не могу, И новый день встречать уже жестоко! Мне надо все и всех, а не тебя одну, Тебя одну, ушедшую далеко… Ведь ты сама живешь уже другим, Ведь ты сама мечтаешь одиноко О том, что создано давно былым твоим… И у тебя не удалась попытка, И для тебя наш мир разбитый — пытка, И оттого мечтаешь отдохнуть Там, в тихой заводи, где начинался путь.

XXVI.

— И ты права — тебя он встретит лаской, Твой

старый дом; теперь он сирота; И прежняя тоска забрезжит тихой сказкой - Ты ведь его теперь, ты ведь теперь не та… Ты вся изранена — нет ранам исцеленья, Познанья ранам, но в них смерти нет: В них жизни медленное, вдумчивое тленье, Им надобен с половичками лазарет, Им надобны часы без ожиданья, Ритмически-размерного мельканья Прозрачных, выветренных тщательно минут - И труд, какой-нибудь знакомо-легкий труд…

XXVII.

— Поверь, что в тетке встретишь ты подругу, А уж не тетку… Чем ей заедать Тебя теперь — на это есть прислуга!… И будет ей что разсказать, узнать, Сравнить, поведать старые секреты… Ведь у нее был тоже перелом, И много было струн мечтательно задето, И много ран нанесено в былом… И встретишь ты ее уж не сухой каргою, Но чуть мечтательной, со странной глубиною Не даром давшихся, но вымученных слов, В которых тайный мир загадочен и нов…

XXVIII.

— Кому из нас расстаться тяжелее, Спроси все комнаты, в которых жили мы, Спроси все сосны, тропки и аллеи, У звона дня и у шептаний тьмы! Ты будешь жить теперешним страданьем И будешь мудрости учиться у него, И будет каждый день обвит воспоминаньем, Как святцами, и, если ничего Не позабудет сердце до могилы, Воспоминанья горя станут милы… А если встретится когда-нибудь другой, Ты горько будешь сравнивать со мной!

XXIX.

— Нет, все не то я говорю!… Не слушай! Измучался ли, слишком ли люблю, Но все мои слова моих страданий глуше И все не то, не то, не то я говорю… …А у меня не будет ни уюта, Ни тетки, ни спокойно-ровных дней, И будет двойственною каждая минута: Моя действительность и ты, и ты над ней. Но я беру у жизни тяжкий жребий — Как птица, заблудившаяся в небe, Я буду одинок, но взлета моего Не променяю, скорбный, ни на что!

XXX.

— Найду я в человеке человека, Не надолго, быть может… Припаду К ребенку, к полумертвому калеке, И маленький костер из мук их разложу… И с ними мы найдем невидимое счастье, Невидимую радость бытия, Которое, как солнце сквозь ненастье, Маячит, в повседневности горя. Уйду в озлобленные, темные деревни, Где Саваоф еще владычет древний, И сгину там среди сердец простых, Средь глаз восторженных, как небо голубых.