Стихотворения

Зилов Лев Николаевич

Глава третья

I.

Был матов сумрак воробьиной ночи, Дрожали молнии, как крылья мотыльков, Мильярдов мотыльков — то шире, то короче. В саду был снежно-синь и мертв развал кустов Кололись звонкие хрустальные громады, И падал острый и рокочущий хрусталь В спиральные, литые сталью, спады, И эхом низкая насторожилась даль. Легко, просторно после каждого раската Дышалось, точно новая разъята Бывала

хлябь, и дикая в нее Срывалась стремь воды, блестя, как лезвие.

II.

Нет — это был турнир невидимых титанов, И водные мечи наотмашь и плашмя Рубили мглистую кольчугу дымных станов, И стекла звякали под гривою коня. Гремели четкие литавры строго, Гремела ржаво цепь подъемного моста, Но грохот колесниц, гортанный выкрик рога, Сумятица подков, звон лат, кольчуг, щита, Рев, визг, удары, лязг, рукоплесканье, крики - Bee обращалось в гул, скрежещущий и дикий, И, как в синематографе, мигал Арены сказочной метущийся овал.

III.

Составил лампу Петр зачем-то на пол, Лег на постель, застыл, не шевелясь… Дождь, просочившийся, на гулкий стул закапал И на пол жалобно вдруг зазвенел струясь. И эта тоненькая струйка почему-то Была сквозь гром отчетливо-слышна, Как сказка здешнего, вчерашнего уюта, Как мысли прежней скрытая волна. Как было пусто в комнате и странно В мельканье молний, лампы и тумана, В хрустально-резком грохоте громов - Как будто не было ни кровли ни углов.

IV.

И были брошены в сверканье и удары Кровать и стул, осколки белых стен… Как будто жизнь — обман пустой и старый, Как будто сказка — смена перемен, Есть только синяя прозрачная стремнина, Есть только боль тяжелых первых ран! Июнем выжжена апрельская долина, Один апрель долине жизни дан. Испепеленную не возродить страницу, Над тайной строк ее не омочить ресницу, Как прежде, влагою правдивых, жарких слез - Мертво благоуханье давних грез.

V.

Он помнит, как ему сказали: «Мертвый… мальчик», И звука этих слов ему не позабыть… Вот — он повис, весь синий; каждый пальчик И ножка каждая и ручка; вот — лежит Комочком маленьким… Да, маленький комочек! Тот самый… Он теперь на сердце навсегда У Кади, у него… Он вспомнил образочек Там, в детской, на кроватке. Как тогда Он верил, что его избавит он от горя, И говорила мать: «На суше и на море Он будет над тобой невидимо сиять И злых духов сияньем отгонять».

VI.

Теперь над ним другой — нерадостный, колючий, С

лучами черными, и не избыть его. Он ангелом его не осенит над кручей, Но в жерла темных бездн низринет глубоко. Еще ничто, ничто не изменилось! Ничто, что нет ее; ничто, что гулок гром… Еще правдив обман, что это все приснилось, Что все пройдет с недолгим, близким сном. Но сердце слишком в горе простодушно, И обмануть не сможет так, как нужно: Оно живет на много дней вперед, И глупый ум его не проведет.

VII.

Но что-то раму дернуло, раскрыло… Петр встал, шатаясь подошел к окну, И рухнул гром навстречу с новой силой, В лицо метнулась молния ему. И хлынул ветер, лампу потушило, Петра отбросило, и он упал опять… Над ним вокруг гремело и бурлило, И вздрагивала старая кровать. Подумал он: что там теперь, в больнице? Она не спит, вокруг чужие лица, Гроза, удары и — одна… А за стеной, Быть может, крик и стон другой больной.

VIII.

Заснул он тяжко, мучили кошмары. Проснулся — снова гром, и, сквозь его раскат, Над ухом за стеной и пляс и звон гитары, И хохот, Мань и Кать неистово визжат… И кто-то дергает его за плечи… Спичку Зажег — Семен Семеныч, пьян, едва стоит. «Я к вам… простите глупую привычку Будить того, кто — очень просто — спит. Уважьте — выпейте со мною коньячишку! Никто не хочет… Разбудил мальчишку, Петюшку этого — родитель запретил… Вдруг в голову: а вы; пошел и разбудил…»

IX.

«Вы не вставайте! Вы, того, лежите! Он у меня с собой, и рюмки есть… Вы только что-нибудь воспламените И чуть подвиньтесь к стенке, чтобы сесть. Жена родит, мой друг? Мне говорили… И шут с ней, пусть! А мы — дитю спрыснем…» Петр выкинул его за дверь. «Ах, шут — разбили! Ведь фин-шампань… Заплачено почем!» Петр вскинул на плечи пальто и вышел В грозу на волю. Окрика не слышал: «Куда, постойте!» Он бежал туда, Гдe Кадя, мальчик, где беда, беда…

X.

И до утра сидел он на ступенях. Прошла гроза, и свеж был новый день, И пахло ладаном сверкающей сирени, И был в алмазах сломанный плетень; И звон монастыря был нежным и певучим, Как будто из стекла литы колокола; И уходили сгорбленные тучи, И даль к холмам их весело гнала… Петр спал, к стеклянной двери прислонившись, И воробьи слетались, удивившись, И бегали и прыгали вокруг, Касаясь крылышками соскользнувших рук.