Стихотворения

Лимонов Эдуард

У Есенина Сереженьки…

У Есенина Сереженьки В земле рученьки и ноженьки И зарытые и черные Землей хмурой промоченные Но лежит он на Ваганькове Вместе с Катьками и Ваньками Вместе с Олями и Танями Под березами-геранями Не лежать же там Лимонову Блудну сыну ветрогонову А лежать ему в Америке Не под деревцем. Не в скверике А на асфальтовом квадратике В стране хладной математики

Идиот

Вновь ты будешь одиноким в ноябре Когда дождик, холод, слякоть на дворе Листья всюду как проклятые лежат Отвратительные ветры дребезжат Да ты будешь одиноким и простым В Нью-Йорк Сити жить — где утром серый дым По утрам в кино дешевое ходить В порно-звезд влюбляться может быть И мечтать об огнедышащей пизде Нежной, маленькой как

птичка на гнезде Да без денег да опять опять опять Ненавидеть богачей и проклинать И не чувствовать светло как ясный грек Ты позорный и продажный человек Надо б кепочку поглубже на глаза Чтоб не видели там злоба иль слеза Чтобы только бы и знали, — вот идет Препротивнейший прохожий. Идиот.

Нью-Йорку

Прими газету в этот день Как бы подарком с неба Газеты пусть кривая тень Закроет день… как не был Газета пишет напрямик Что в ночь застрелен был старик Что друг зарезал друга И полицейский Финнеган Проверить рад чужой карман — Бандит в часы досуга Велик наш город да и плох В нем много миллионов Людей как в грязной робе блох И нету им законов Блестят алмазы. Молох жрет Количество людей растет А деньги управляют! И денег льется тусклый свет А у кого их денег нет Те плохо проживают . . . . . . . . . И мне так страшно и легко Поэту иноземцу И пью я кофе с молоком Над нашим грешным островком Который бьет по сердцу… В противоречие вступив Вдруг тихо понимаю Что город Дьявола красив Совсем с другого краю О посмотрите на паром От берега идущий! На этот дикий бледный дом Из неба как бы сущий! На чаек утром. На туман На голые ущелья Как поселения зырян Где бизнесмены разных стран Дела ведут с похмелья Здесь пар проросший сквозь Бродвей Стремится к Уолл-Стриту И Атлантических дождей С утра слыхать сюиту… Меня смущает самого Любовь к Нью-Йорку граду Не очень ясно отчего Но сердце все же радо Ведь раны он мои лизал И подползал на брюхе Когда я брошенный искал Лишь гибели-старухи Он спас меня своей чумной Таинственной насмешкой Своей нахальной наготой Хоть не орлом. Но решкой.

Я проезжал кварталы бедноты…

Я проезжал кварталы бедноты Здесь люди говорят друг другу «ты» В полуразвалинах смеющиеся лица Здесь игры у детей… А здесь больница Вот девочка с тяжелыми ногами Ее большой и очень взрослый рот Сейчас. еще минута. и пред вами Поэт, — вся эта туша проплывет Ей лет тринадцать. но ее зрачки В таком позоре и таком испуге Что ясно: воет подлая о друге И чтоб ее ломали на куски Я проезжал. Я тоже был бедняк В машине бедной. С эмигрантом братом В берете чегеваровском. подмятом С особым шиком. Эдак и вот так Меня и бедным не считал никто Я был собой зачислен в партизаны Во снах я видел лакомые страны Войну. Жару. Военное пальто Я так носил как здесь никто не носит Моя беда ускальзывала вдаль Ведь если эти люди тебя просят То ты скрывай усталость и печаль…

Островок наш ничего…

Островок наш ничего Населенье таково: Из испанцев или черных Каждый третий у него Мы плюемся и жуем Чуингам зубами мнем Делать деньги не пытаясь Мы на Вэлфере живем Солнце мутное. Жара. Мир гудит с шести утра Мир гудит в средине ночи И буржуем стал рабочий Революцию пора Островок Манхэттан мал Я любить его мечтал Я приехал и надеюсь На пожарище согреюсь Я сюда не опоздал На Бродвее вонь-моча Мои ноздри щекоча Позволяет думать даже Мы на лезвии меча Хватит купли и продажи Нужно строгого врача. Я живу сейчас один Возле каменных вершин Мутно небо. Теплый ветер. Я тебя еще не встретил Я товарищ — господин Поджигаем старый дом Хватит мы пожили в нем Пропадай старик Манхэпан И гори дурак огнем Революцией на свете Революцией взмахнем Моя новая страна Твоя новая вина Ты меня не привлекаешь Не берешь и не ласкаешь Пожалеешь ты сполна Загремишь и запылаешь Вспомнишь наши имена!

Уже шестое февраля…

Уже шестое февраля С утра заснежена земля Пронзительный и хмурый свет И от судеб защиты

нет… И рюмку с горькою водой Ты тащишь хрупкою рукой И взор лукавый мутен Ах друг мой — ты беспутен! Уже шестое февраля Лежат открытые поля Где человек лишь точка — — печальный одиночка Или по улицам Нью-Йорка Плывет наш человек как корка Банана или апельсина Больная хворая скотина (Ты не ходил бы — ты бы лег. Ах не мочил бы бледных ног!) (Наш человек он для примера Всегда стоит у обелиска Или колонны старой эры Он на линейке как бы риска. Возьмете двадцать его штук Поставите их друг на друга И древних нам видна заслуга Достичь стремились солнца круг)… Уже шестое февраля В Париже набраны стихи С журналом новеньким шаля Меня прочтут большевики Большевики начнут читать Начнут скрести свой грешный волос И Родина — плохая мать Из-за спины подаст свой голос… Метель. Я пролетарий стран Объединившийся без друга Сижу в Нью-Йорке как цыган И свое дело знаю туго. В двенадцать подтянув штаны Надев тулуп почти советский Пойду квартиру красить в грецкий Цвет и горчицы и вины Через метель мне доллар виден И он ведет меня туда На ниву потного труда Который труд он не обиден Но этот мир… что с него взять Большевики… Капиталисты… Не стану больше обнимать Их страны сердцем моим чистым.

Обитательница Сохо

У нее широкие штаны. Попка перетянута штанами. Сзади хлястик. С именем жены Но с чуть-чуть проросшими усами. Сумка на плече. Почти мешок Грязная нога в большой чувяке От нечистой кожи запашок Словно бы от кошки иль собаки

Лето 1977-го

Лето прошло без особых утех Редко слышны были шутки и смех Но если слышны они были даже То отдавали духом пропажи Чистил и мыл я полы и предметы Юбки я шил (Есть хотят и поэты) Вечером слушал Теле и смотрел С Джули-служанкою дружбу вертел Если же Мэрианн вдруг приходила Джоинт ирландка всегда приносила Марихуанки курнув забывал Что не допущен на сказочный бал Так мы и жили все лето. И вот Август сонливый и мятый встает И над Нью-Йорком как призрак грядущего Осень кричит голоском неимущего.

Подари мне хризантему…

Подари мне хризантему Или что-нибудь такое Больше хризантемы вдвое Но на ту же впрочем тему Подари мне не спеша Вдруг большой цветок лохматый Как бы душный как бы смятый Чтобы плакала душа Чтоб штук пять корявых строчек Много русских важных точек Как бы ватных одеял Я б с тоски нарисовал Чтобы чувствовал как в Риме При Нероне — Никодиме Под конец каких-то ид Войн Помпейских инвалид Девочка. Придя во вторник Принеси цветок как шапку Не завернутую в тряпку Лепестков широких сборник.

И мальчик работал в тени небосводов…

…И мальчик работал в тени небосводов Внутри безобразных железных заводов И пламенем красным, зеленым и грубым Дышали заводов железные зубы И ветер и дождь за пределами цеха Не были для мальчика грязь и помеха А грязью был цех. Целовала природа Когда умудрялся избегнуть народа И выйти из скопища грубых товарищей От адовых топок — гудящих пожарищей Во двор, в снеготу, в черноту, в сырость мира Стоять и молчать, тихо думать, что «сыро… А если у веток содрать кожуру То видно как жилы пронзают кору… И крыса и суслик ведь роют нору… И ели так жалко что рубят в бору…» Швыряли товарищи злобные шутки Металлы гремели там круглые сутки И таял там снег. И воняло там Гадом… Народом. Заводом… загубленным садом…

Начало

…И только Иван был чернее меня На журавлевском пляже Лет двадцать назад Ивана кляня С ним я сдружился даже Загар его был в цвет сажи… Вот мы и ходили с Иваном вдвоем Средь них удивительным черным зверьем Ночами работали оба Запомню Ивана до гроба Его съел кожевенный старый завод А мне «Серп и молот» вдруг сунул расчет Свобода. И двести рублей И август. Принцесса и змей… . . . . . . . . . . . . …И помню я водки холодный стакан Прическу под Элвиса Пресли Я харьковский вор. Я бандит-хулиган Пою под гармонику песни… Мне Немченко Витька с похмелья играл Любил меня Витька Карпенко Сестра у него была полный отвал В нее был влюблен друг мой Генка… Ирина? Нет кажется Люда? Ах нет… Какое-то имя простое Я стал забывать по прошествии лет Начало исторьи героя…