Пред лицом мадонны-девыВ пиджачке с укусом ЕвыНа моем плечеЯ стою в немом параличеВот считаюсь я писательМногодуматель создательКак интеллигент (о, этот «класс»!)Я вложил себя в культуруПредпочел ее я сдуруИли это сделал напоказ?А на деле я поклонникВоздыхатель и безсонникУ мадонны липких светлых глазУ мадонны сонных пьяных глаз. . . . . . . . . .А со мной стояла ротаЛюди всякие без счетаВ бархатных порою пиджакахИли те кто спят на чердакахВсе мы ежились ленилисьИ в лицо мадонны впилисьКак бы это раки впились в трупНе слетало слово даже с губ. . . . . . . . . .А свечи вдруг венчальныеСтали погребальныеИ вокруг мадонны-девыПроститутки справа-слеваПлачут и поютСвечи продаютЧерные
и белыеПроститутки смелыеСтрашные в своей бедеИ забыли думать о едеВся восьмая авенюШепчет тихо «СхоронюСхороню младенца моегоТолько вот не знаю от кого»Умер Ирод уж давноИ солдатам все равноНа живых охотиться не в мочьЕсли же охотится солдатПредпочтет не сына он а дочьДочери он больше будет рад…
Кровавая луна над городами…
Кровавая луна над городамиБактериями станем. станем вшамиА я люблю кровавую лунуВ развалинах и впадинах странуС диктатором — интеллигентом строгимХорошим — только сбившимся с дорогиПрекрасным — но имевшим жизнь плохуюПоэтому и льющим кровь людскуюПод пальмами вся та ж тоска и скукаИ смерть скушна как каменная букаРебенок увидал из лимузинаБольшая бука села как корзинаНа возвышенной северной скалеДиктатора ребенок на ЗемлеИмеет нерешенные вопросыВокруг него солдаты красноносыИ ветер с моря шевелит бананыА жители глядятся как цыганыИ верхний свет. И вспененное мореИ бука — знак войны что будет вскоре
В темном саду лежал апельсин…
В темном саду лежал апельсинНа деревянном столе(Руки и ноги были во мглеу женщин и у мужчин)Сплетаясь с моей прихотливой судьбойШар возлежал тугойСзади судьба моя как сатинОттеняла собой апельсинКогда-то я молод был. И у вокзалаВместе со мною она стоялаДержа в руке столь забавный плодВыпуклым был живот«Довольно выпуклы вы и манерныТак я сказал с придыханием сернымИ высоки и совсем худыПьете много воды…»«Животик всегда выступает впередУ тех кто игриво живетУ тех кто играется всякий деньЧасто под глазом тень»Это так мне она отвечалаТа чудесная дама вокзалаПроживавшая в прошлые векаДля судьбы и забав человека
Приглашение к балету
— Пойдем посмотрим на балетОдин лишь раз за много летХоть я и не люблю балетаВ одной из секций туалетаЛюбимый встречу мне назначилГде джентльмен себя разрачилТам где всегда вода журчитВ антракт свиданье предстоит— А я иду из-за буфетаШампанское и шок. конфетаПойдем посмотрим на балетОдин лишь раз за много летПойдем пойдем чего упрямитьсяТам Чайковский ниткой тянетсяТам музыка грохочет громыхаетИ некрасивая красавица летаетУ ней черты напряженыКак бы при чтеньи «Мира и войны»Балета бездна поглощает зрителейКак звери поглощают укротителейПойдем посмотрим на балетОдин лишь раз за много летТам и ничтожному и ложномуВо фраке юноше тревожномуНаполненному шепотом и крикамиИсколотому внутренними пикамиОткроется какая-то педальИ ничего и никого не жальРезиновая грязная педальзаполнила у юношества дальГлядя балет я вспомню есть УайльдОскар и иллюстрации БердслеяКак после грубо пошло Саломея,В Америке заплевывать асфальтПойдем ей Богу поглядим балетПойдем вдвоем чего же нет
Осень. Холодно. Капают листья…
Осень. Холодно. Капают листьяВ рощах ходят холодные старикиЯ чувствую меня гимназистом средней рукиИ у рук ветер дергает кистиА ближние вершины гор далекиТеплое дыхание твое. Где оно?Вы разлюбили меня на пустой белый светА глупый слепой белый свет без демонаСтрашного и прекрасного волосистого облика нетНе сияют очи. Не бегут напрасноОчей лиловые — его ручьиЖизнь не прошла но стало беспощадно ясноЧто мы ничьи и Вы ничьиТак чего же Вы голову клоните к чаюЯ делаю вид что я не замечаюКак грустней от встречи к встрече твои чертыЧто уже видела когда-то гордая тыМир тебя заставил искалечитьсяНу что передо мной ты говоришьКуда ни едешь а нигде не лечитсяМилан ли то. Нью-Йорк. Париж.Везде ты чувствуешь что грудь тесна и солнца малоИ говоришь внезапно «Все пропало!»Не плачешь но сидишь в очкахСтеклом скрывая темным страхСкрывая глаз во что попалоПоникли
серые твои жемчужиныСейчас в них боль и стыд кускамиКакими были юными и нужнымиНо мы копаем ямы сами
Я изменился, душа изменилась…
Я изменился. душа измениласьЧто-то прошло. Словно только приснилосьПомню в зимний морозный деньБыло учиться стихам не леньПомню в такие же зимние ночиНосил на руках я жену свою оченьВносил на далекий пятый этажКакой был здоровый. отважный. НашНо время идет и люди живутИ год равносилен пригоршне минутИ день как десяток тягучих летИ жизнь нам не скажет ни «да» ни «нет»Перетянут и папочка был портупеейБыли люди талантливей. Парни умнееБыли собаки и были ежиДеда Чепигу. по краю межиПомню идущего. дедовы ноги.Так бы расплакаться к Богу с дорогиЯ тоже ребенок у Божьих ногЯ тоже хочу целовать порогДело не в том чтобы не умеретьА чтоб не страдать бы. а чтоб не болетьА так бы возвышенно к Богу вспорхнутьИ не испугаться его ничутьНичуть. ничуть. Совершенно нетЕще ведь и рад он. Что я поэт
Эпоха бессознания
Из эпохи бессознанияМиража и речки Леты — ЯузыЗавернутый в одно одеялоВместе с мертвым Геркой Туревичеми художником ВорошиловымЯ спускаюсь зимой семидесятого годаВблизи екатерининского акведукапо скользкому насту бредовых воспоминанийпадая и хохочав алкогольном прозрениивстречи девочки и собакивсего лишь через год-полтораМилые!Мы часто собирались там где Маша шила рубашкиА Андрей ковырял свою грудь ножомМы часто собиралисьчтобы развеяться послеснеговою пылью над Москвоймедленно оседающей в семидесятые годыпростирающей свое крыло в восьмидесятыеЗа обугленное здание на первом авеню в Нью-ЙоркеВсе та же одна жизньи тот же бреднастойки боярышника«это против сердца»сказал художник-горбун из подвалавпиваясь в узкое горлышко пятидесятиграммовойбутылочкиПротив сердца —против Смоленской площадигде троллейбус шел во вселеннуюгде встречались грустные Окуджавырезко очерченные бачурины похожие на отцовгде на снегу валялись кружки колбасыи стихи и спичкии пел АлейниковИ подпевал ему Слава Лен
Вы будете меня любить…
Вы будете меня любитьИ целовать мои портретыИ в библи'oтеку ходитьГде все служители — валетыСтарушкой тонкой и сухойОдна в бессилии идетеИз библи'oтеки домойБоясь на каждом повороте
И вместе с беломраморной зимою…
И вместе с беломраморной зимоюОт шелкового смуглого чулкаЯ свою ногу ласково отмоюИ здравствуй милая российская тоскаМетели с виски мы пережидаемГлоток и розовый румянец щекДобавим англицким красивым крепким чаемСклонив внимательно над чашкою високПотом картишки и еще рисункиНо сердцу глупому готовится ударВзгляни назад — там преступлений лункиТам вниз ушла любовь как бледный солнца шарУже на зимний день надежды не имеяЯ с пуговицей полюбил пальтоИ в белый свитер свой тихонько шею греяМеня не любит здесь — зато шепчу никтоМеня не любят здесь. Сараи здесь. АнгарыЗдесь склады стульев и столовЗдесь ветрено — светло и в дверь летят ударыОтсюда я уйти в любой момент готов…
В мире простом украинских хат…
В мире простом украинских хатБыл неземной закатВ состав заката входили тогдаПрожитые теперь годаКазалось умру. И не встать вполнеИ было пятнадцать мнеИ если ствол дерева или угол домаИли куст шиповника возникалТо он провинцией насекомойА значит жизнью вонялЯ тогда называл свою маму дуройС отцом ни полслова не говорилЯ был ворюгой. Дружил с физкультуройИ Блока читал. И винищу пил.
Живет он у теплого моря…
Живет он у теплого моряС ним дружит красный КитайУ него миллионов многоЗлодей — он имеет райЛюбые у него красоткиРазных цветов и расХочет — имеет японок короткихРасхочет — катается в подводной лодкеСмотрит в подводный глазУ него различные залыВ его внутрискальном дворцеОн энергичный — а солнце усталоИграть на его злом лицеОн ничего не пророчитЖивет себе да живетМальчиков ли щекочетВ девочек ли плюетОн — Эдуард — как преждеВыглядит как картинкаИ только к ночной одеждеПристанет порой пылинкаНу он ее и смахнет.Брезгливым движеньем. Вот…