Стихотворения

Кузмин Михаил Алексеевич

Седьмой удар

Неведомый купальщик Купается тайком. Он водит простодушно Обиженным глазком. Напрасно прикрываешь Стыдливость наготы — Прохожим деревенским Неинтересен ты. Перекрестился мелко, Нырнул с обрыва вниз… А был бы ты умнее, Так стал бы сам Нарцисс. И мошки, и стрекозы, И сельский солнцепек… Ты в небо прямо смотришь И от земли далек… Намек? Воспоминанье? Все тело под водой Блестит и отливает Зеленою слюдой. Держи скорей налево И наплывешь на мель!.. Серебряная бьется Форель, форель, форель!..

Восьмой удар

На составные части разлагает Кристалл лучи — и радуга видна, И зайчики веселые живут. Чтоб вновь родиться, надо умереть. Я вышел на крыльцо; темнели розы И пахли розовою плащаницей. Закатное малиновое небо Чертили ласточки, и пруд блестел. Вдали пылило стадо. Вдруг я вижу: Автомобиль

несется как стрела (Для здешних мест редчайшее явленье), И развевается зеленый плащ. Я не поспел еще сообразить, Как уж смотрел в зеленые глаза, И руку жали мне другие руки, И пыльное усталое лицо По-прежнему до боли было мило. — Вот я пришел… Не в силах… Погибаю. Наш ангел превращений отлетел. Еще немного — я совсем ослепну, И станет роза розой, небо небом, И больше ничего! Тогда я прах И возвращаюсь в прах! Во мне иссякли Кровь, желчь, мозги и лимфа. Боже! И подкрепленья нет и нет обмена! Несокрушимо окружен стеклом я И бьюсь как рыба! «А зеленый плащ?» — Зеленый плащ? Какой? — «Ты в нем приехал». — То призрак, — нет зеленого плаща. — Американское пальто от пыли, Перчатки лайковые, серый галстук И кепка, цветом нежной rose champagne, «Останься здесь!» — Ты видишь: не могу! Я погружаюсь с каждым днем все глубже! — Его лицо покрылось мелкой дрожью, Как будто рядом с ним был вивисектор. Поцеловал меня и быстро вышел, Внизу машина уж давно пыхтела. Дней через пять я получил письмо, Стоял все тот же странный штемпель: «Гринок». — Я все хотел тебе писать, но знаешь, Забывчивость простительна при счастье, А счастье для меня то — Эллинор, Как роза — роза и окно — окно. Ведь, надобно признаться, было б глупо Упрямо утверждать, что за словами Скрывается какой-то «высший смысл». Итак, я — счастлив, прямо, просто — счастлив. Приходят письма к нам на пятый день.

Девятый удар

Не друзей — приятелей зову я: С ними лучше время проводить. Что прошло, о том я не горюю, А о будущем что ворожить? Не разгул — опрятное веселье, Гладкие, приятные слова, Не томит от белых вин похмелье, И ясна пустая голова. Каждый час наполнен так прилежно, Что для суток сорок их готовь, И щекочет эпидерму нежно То, что называется любовь. Да менять как можно чаще лица, Не привязываться к одному. Неужели мне могли присниться Бредни про зеленую страну? — Утонули? — В переносном смысле. — Гринок? — Есть. Шотландский городок. Все метафоры как дым повисли, Но уйдут кольцом под потолок, Трезвый день разгонит все химеры, — Можно многие привесть примеры.   А голос пел слегка, слегка:   — Шумит зеленая река,   И не спасти нам челнока.   В перчатке лайковой рука   Все будет звать издалека,   Не примешь в сердце ты пока   Эрвина Грина, моряка.

Десятый удар

Чередованье милых развлечений Бывает иногда скучнее службы. Прийти на помощь может только случай, Но случая не приманишь, как Жучку. Храм случая — игорные дома. Описывать азарт спаленных глаз, Губ пересохших, помертвелых лбов Не стану я. Под выкрики крупье Просиживал я ночи напролет. Казалось мне, сижу я под водою. Зеленое сукно напоминало Зеленый край за паром голубым… Но я искал ведь не воспоминаний, Которых тщательно я избегал, А дожидался случая. Однажды Ко мне подходит некий человек В больших очках и говорит: — Как видно, Вы вовсе не игрок, скорей любитель, Или, верней, искатель ощущений. Но, в сущности, здесь — страшная тоска: Однообразно и неинтересно. Теперь еще не поздно. Может быть, Вы не откажетесь пройтись со мною И осмотреть собранье небольшое Диковинок? Изъездил всю Европу Я с юных лет; в Египте даже был. Образовался маленький музей, — Меж хламом есть занятные вещицы, И я, как всякий коллекционер, Ценю внимание; без разделенья, Как все другие, эта страсть — мертва. — Я быстро согласился, хоть по правде Сказать, не нравился мне этот человечек: Казался он назойливым и глупым. Но было только без четверти час, И я решительно не знал, что делать. Конечно, если разбирать как случай — Убого было это приключенье! Мы шли квартала три; подъезд обычный, Обычная мещанская квартирка, Обычные подделки скарабеев, Мушкеты, сломанные телескопы, Подъеденные молью парики Да заводные куклы без ключей. Мне на мозги садилась паутина, Подташнивало, голова кружилась, И я уж собирался уходить… Хозяин чуть замялся и сказал: — Вам, кажется, не нравится? Конечно, Для знатока далеко не товар. Есть у меня еще одна забава, Но не вполне закончена она. Я все ищу вторую половину. На днях, надеюсь, дело будет в шляпе. Быть может, взглянете? — Близнец! — «Близнец?!» — Близнец. — «И одиночка?» — Одиночка. Вошли в каморку мы: посередине Стоял аквариум, покрытый сверху Стеклом голубоватым, словно лед. В воде форель вилась меланхолично И мелодично била о стекло. — Она пробьет его, не сомневайтесь. — «Ну, где же ваш близнец?» — Сейчас, терпенье. — Он отворил в стене, с ужимкой, шкап И отскочил за дверцу. Там, на стуле, На коленкоровом зеленом фоне Оборванное спало существо (Как молния мелькнуло — «Калигари!»): Сквозь кожу зелень явственно сквозила, Кривились губы горько и преступно, Ко лбу прилипли русые колечки, И билась вена на сухом виске. Я с ожиданием и отвращеньем Смотрел, смотрел, не отрывая глаз… А рыба бьет тихонько о стекло… И легкий треск и синий звон слилися… Американское пальто и галстук… И кепка цветом нежной rose champagne. Схватился за́

сердце и дико вскрикнул… — Ах, Боже мой, да вы уже знакомы? И даже… может быть… не верю счастью!.. «Открой, открой зеленые глаза! Мне все равно, каким тебя послала Ко мне назад зеленая страна! Я — смертный брат твой. Помнишь, там, в Карпатах? Шекспир еще тобою не дочитан И радугой расходятся слова. Последний стыд и полное блаженство!..» А рыба бьет, и бьет, и бьет, и бьет.

Одиннадцатый удар

— Ты дышишь? Ты живешь? Не призрак ты? — Я — первенец зеленой пустоты. — Я слышу сердца стук, теплеет кровь… — Не умерли, кого зовет любовь… — Румяней щеки, исчезает тлен… — Таинственный свершается обмен… — Что первым обновленный взгляд найдет? — — Форель, я вижу, разбивает лед. — — На руку обопрись… Попробуй… встань… — Плотнеет выветрившаяся ткань… — Зеленую ты позабудешь лень? — Всхожу на следующую ступень! — — И снова можешь духом пламенеть? — Огонь на золото расплавит медь. — И ангел превращений снова здесь? — Да, ангел превращений снова здесь.

Двенадцатый удар

На мосту белеют кони, Оснеженные зимой, И, прижав ладонь к ладони, Быстро едем мы домой. Нету слов, одни улыбки, Нет луны, горит звезда — Измененья и ошибки Протекают, как вода. Вдоль Невы, вокруг канала, — И по лестнице с ковром Ты взбегаешь, как бывало, Как всегда, в знакомый дом. Два веночка из фарфора, Два прибора на столе, И в твоем зеленом взоре По две розы на стебле. Слышно, на часах в передней Не спеша двенадцать бьет… То моя форель последний Разбивает звонко лед. Живы мы? и все живые. Мы мертвы? Завидный гроб! Чтя обряды вековые, Из бутылки пробка — хлоп! Места нет печали хмурой; Ни сомнений, ни забот! Входит в двери белокурый, Сумасшедший Новый год!

Заключение

А знаете? Ведь я хотел сначала Двенадцать месяцев изобразить И каждому придумать назначенье В кругу занятий легких и влюбленных. А вот что получилось! Видно, я И не влюблен, да и отяжелел, Толпой нахлынули воспоминанья, Отрывки из прочитанных романов, Покойники смешалися с живыми, И так все перепуталось, что я И сам не рад, что все это затеял. Двенадцать месяцев я сохранил И приблизительную дал погоду, — И то не плохо. И потом я верю, Что лед разбить возможно для форели, Когда она упорна. Вот и все.

1927

Панорама с выносками^*

1. Природа природствующая и природа оприроденная

(Natura naturans et Datura naturata)

Кассирша ласково твердила: — Зайдите, миленький, в барак, Там вам покажут крокодила, Там ползает японский рак. — Но вдруг завыла дико пума, Как будто грешники в аду, И, озирался угрюмо, Сказал я тихо: «Не пойду! Зачем искать зверей опасных, Ревущих из багровой мглы, Когда на вывесках прекрасных Они так кротки и милы?»

2. Выноска первая

Скок, скок! Лакированный ремешок Крепче затяни, Гермес! Внизу, в тени — Лес… Дальше — мо́ря, С небом споря, Голубеет рог чудес. Следом За Ганимедом Спешит вестник, А прыгун-прелестник Катит обруч палочкой, Не думая об обрученьи, Ни об ученьи. Неужели ловкий бог, Идол беременных жен, Не мог Догнать простого мальчика, А пришел Хохлатый орел С гор? Совка, совка, бровь не хмурь, Не зови несносных бурь! Как завидишь корабли Из Халдейской из земли, Позабудешь злую дурь! —

3. Мечты пристыжают действительность

Есть ли что-нибудь нелепей, Когда в комнатке убогой От земных великолепий Разбегаются глаза? По следам науки строгой Не излечит и Асклепий, Если висельник двурогий Заберется вам в глаза. Комфортабельны покои, Есть и выезд, и премьеры, Телефоны и лифтбои, Телеграммы, вечера. Всех мастей и всякой меры, То гурьбою, то их двое, Молодые кавалеры Коротают вечера. Приглашенья и изданья На веленевой бумаге, От поклонников признанья, Путешествия, моря, Легкомысленной отваги Мимолетные свиданья, — И сверканья резвой влаги Разливаются в моря… Летний сад, надутый гений, Бестолковый спутник Лева, Иностранных отделений Доморощенный Вольтер. Грузно скачет Большакова… От балетных сновидений Впечатленья никакого, Будто прав мосье Вольтер. А поэмы, а романы, Переписки, мемуары, — Что же, это все обманы И приснилось лишь во сне? Поэтические пары — Идиотские чурбаны? И пожары, и угары — Это тоже все во сне? Право, незачем портрету Вылезать живьем из рамок. Если сделал глупость эту — Получилась чепуха. Живописен дальний замок — Приближаться толку нету: Ведь для дядек и для мамок Всякий гений — чепуха.