Стирбьёрн Сильный

Эддисон Эрик Рукер

Бьёрн какое-то время смотрел на нее, не говоря ничего. Затем он сказал:

— Ты удостоила меня чести и многое мне сказала. Не рассердишься ли ты, если и я буду говорить начистоту?

— Нет, не рассержусь — это было бы несправедливо, — мягко сказала она.

— Тогда, — сказал Бьёрн, — не слишком горячись. Правду говорят, что скалы морские сглаживаются волнами. Время на нашей стороне.

Некоторое время она хранила молчание, словно взвешивая его слова и свои мысли.

— Нет, — сказала она чуть погодя, — помни, Бьёрн, ты обещал мне.

Бьёрн хорошо понял теперь, что ее не переубедить. Он сказал:

— Я сделаю, что смогу. Я уведу его, раз уж так оно все вышло, в Сконе или

в Фюн, или в Йомсборг или еще куда. Потому что до лета нельзя ему в Швецию; так что придется нам перебыть где-то еще полгода, покуда не настанет пора ему ехать на север в Шведскую землю.

Как только вымолвил он эти слова, Тири побледнела так, что даже губы стали белыми. Бьёрн подумал, что она сейчас лишится чувств, и приготовился было ее поддержать. Она отшатнулась к стене и:

— Север! — сказала она. — На север в Швецию? Не позволяй ему! Только не север! Только не север, Бьёрн!

Бьёрн подумал, что у нее внезапно помутился рассудок, и она заметила это по его лицу.

— Я скажу тебе, — молвила Тири, — я все начисто забыла, так, словно ничего и не было. Но ты заговорил о севере, и это пробудило мои воспоминания, словно я только что увидела тот сон. Мне приснилось это прошлой ночью — как будто я в отцовской зале, и огни горят, и вы, ярлы Йомсборга, здесь в большом обществе. И будто Стирбьёрн стал расти, стал огромным, рука его была размером с блюдо, а голова касалась стропил под кровлей. И будто бы поднял он полный рог меду и кликнул громовым голосом:

— К северу! К северу, не мешкайте!

Потом он будто бы возложил на короля, отца моего, свою огромную как блюдо руку и вывел его из залы в ночь, а там был дождь, и было мокро. И все люди, сколько их было, бегом последовали за Стирбьёрном и повиновались ему. Они спустили на море свои корабли и под сильным ветром поплыли к северу. А после того, виделось мне в моем сне, будто бы всадницы скакали по небу среди всполохов и молний, в броне и шлемах, и ужасен был звон тетивы их луков. И я посмотрела — земля была усеяна трупами павших в битве, и волки, и вороны собирались из тьмы, чтобы пировать на мертвых телах. Затем в моем сне я начала вглядываться в лица убитых, Я посмотрела и увидела его тоже, лежащего там убитым. А затем мгла и ночь окутали меня со всех сторон, словно утягивающий за собой откат морского прибоя, и стала непроглядная тьма. Но я не проснулась, а заснула ровно еще глубже, и наутро не помнила ничего. И лишь когда ты сказал про север, все вспомнилось.

Она замолчала и замерла, тяжело дыша и смотря на Бьёрна, будто моля его о помощи, и рука ее была прижата к груди.

— Сон — это всего лишь сон, — ласково сказал Бьёрн. — У человека есть лишь один путь, и путь этот — помнить, что никто не избегнет своей судьбы. Она для человека — словно точно отмерянный балласт для судна, который не дает кораблю погрузиться слишком глубоко, не давая в то же время и опрокинуться в бурливых водах.

— Сделай это для меня, — молвила Тири, так, словно она и не слыхала, что он сказал. — Забери его отсюда прочь. Ради всего святого, не допускай его плыть в Швецию. И не говори ему ни слова о том, что это я тебе просила. Ты должен поклясться.

Бьёрн взял ее руку в свою.

— Я клянусь тебе в этом, — сказал он.

В это же самое время король Харальд, беседуя, прохаживался вместе со Стирбьёрном по внутреннему двору королевского дома. Но говоря, вел он беседу все к одному и, не зная, как начать — будто строптивая лошадь, которую всадник понуждает прыгать, а она снова и снова артачится. Но если ранее, с месяц тому, король желал, чтоб Стирбьёрн остался в Дании и стал его человеком, то теперь столь же сильно он желал избавиться от Стирбьёрна — чтоб тот убрался с датской земли. И чем дольше они так

ходили и беседовали, тем больше Стирбьёрну вспоминался взгляд короля, которым тот смотрел на него, пока Бьёрн говорил свою песнь. И Стирбьёрн в глубине души понимал, что то был взгляд человека, знающего и признающего своего господина, и боящегося его и ненавидящего за его господство, и ненавидящего себя за собственные свои слишком слабые силы. И так, пока король Харальд говорил и все ходил вокруг да около, Стирбьёрн с удовольствием вспоминал прошлый вечер и то, что выглядел король загнанным в клетку медведем. Ток удовольствия от этого воспоминания словно струился по его телу, потаенно лаская каждую его пядь. Подобно тому, как когда-то он прижал Моулди за рога к земле и наслаждался властью и силой — сейчас все было много опаснее, и оттого еще слаще было ощущать под своей рукой короля данов вместо дикого зверя.

Однако он насторожился, услышав речи короля, говорящего, что хорошо бы Стирбьёрн прямо сейчас отправился домой в Швецию и потребовал своего. Это куда лучше, чем гостить по чужим землям, хоть его и всегда с радостью примут как гостя. Что могут счесть его мягкосердечным и робким, и ничтожным, раз он по воле лишь одного покорно уехал из страны и остается в чужих землях столько, сколько ему сказано. Было бы лучшим показать королю, его дяде, что он, Стирбьёрн — человек твердый и храбрый; не мешкая, прибыть домой вместе со своими людьми, и, поддерживаемым ими, заявить о своих правах тогда, когда это угодно ему, а не тогда, когда ему велено.

Когда этот совет достиг ушей Стирбьёрна, пребывавшего в тайном упоении своей властью над королем данов, — он произвел то же действие, что и вода, вылитая ребенком в чашу с расплавленным металлом. Стирбьёрн повернулся к королю так внезапно и с такой яростью, что тот, хоть был плотен и тяжел, отскочил в сторону с легкостью напуганной лани и схватился за рукоять меча. Несмотря на ярость и гнев, Стирбьёрн разразился хохотом. Затем он сказал, слегка заикаясь, как и всегда:

— Во многих землях я гостил, но еще никогда доселе не видел хозяев или королей столь скаредных и бесстыдных, чтоб так выгоняли гостей и отказывали им в гостеприимстве. Не новые ли недостойные боги, которых ты почитаешь, выучили тебя этому?

— Что за постыдные слова! — сказал король. — Я просил тебя ехать лишь ради твоего собственного блага. Но теперь вижу, что не стоит с тобой иметь дело, хоть раньше и думал я по-другому.

— Когда я снова приеду, — сказал Стирбьёрн, — я покажу тебе и твоим данам, способен я забрать принадлежащее мне или нет.

После этих слов он кликнул своих людей и велел им собираться и спускать на воду корабли, так как он намерен покинуть Датскую землю как можно скорее. Они подумали, как-то все слишком резко повернулось, и роптали еще долго, и ворчали, однако же живо принялись за дело. Потому что завладел Стирбьёрн за неполные два года их сердцами, как и сердцами всех в Йомсборге, и не было для них деяния слишком трудного, или слишком бесполезного, или слишком противного их желаниям, которое они не совершили по его приказу без возражений. Даже собственные жизни не были им столь дороги, чтоб они не отдали их по его слову.

И так получилось, что Бьёрн, который все держал в голове просьбу Тири, увидал, что дело сделано даже прежде, чем он к нему приступил. Когда он, после расспросов, добился от Стирбьёрна сути того, что приключилось, Бьёрн сказал:

— Худо будет, если мы теперь уедем, утратив дружбу короля Харальда Гормсона. Вот что я думаю — мы с Бесси Торлаксоном пойдем к королю и по-доброму переговорим с ним, а перед самым отбытием и ты подойдешь.

— Поступай, как знаешь, — сказал Стирбьёрн, — но только я и пальцем не пошевелю для улаживания этого дела.