Сто оттенков Веры
Шрифт:
Да, дяденька, я слышала, что такие – бывают. И нетакие – бывают. Встречаются даже такие, о которых вообще ещё нигде не написано!
%)
Хakc (02:57 PM):
Во-во. Так я и говорю: лучше оказаться в постели с любым собратом по Теме, чем с ванилью.
Donna Es (03:22 PM):
Кстати, ссылку на тот (помнишь, о ревности? – пост) мне Киса прислала – с таким предварением: «Вот разочарование! Синн, к которой я интуитивно отношусь уважительно (я вообще к вменяемым Верхним женщинам отношусь уважительно, ибо невменяемых сколько
Donna Es (03:22 PM):
И далее: «Да за ради Бога! Плюй. Собственно, никто и не возражал, напротив – люди именно об этом сами заговорили, многие сказали, что живут или хотели бы жить в системах. С чего такие прыжки? Текст грешит также нелогичными, чтобы не сказать малограмотными ссылками на историю человечества: “Когда-то было запрещено, теперь можно”. Где, когда, чего? В каком веке, в каких культурах, кому? Боюсь, так обобщать не выйдет, история вольного обращения не любит. Короче, прочитала-прослезилась».
Хakc (12:40 AM):
Ну, да, да. Впрочем, банально.
Да, кстати, возвращаясь к девочкам. Вот девочкам моим нравится, если их шлёпать – да ещё по попке, взбитыми сливками украшенной.
;)
Donna Es (12:48 AM):
А еще хорошо, когда сливки – на свою ножку в сетчатом чулке, и он её обли-и-и-изывает, а я в это время его – ремешком, мягонько – по спинке, плечикам.
Donna Es (04:48 PM):
– «Доктор, помогите! Я никак не могу сосредоточиться на всём!»
Хакс (4:49 РМ):
– «Следующий!»
;)
###
SEZAM-ADA.NET.
Вера «проверила» это сочетание на языке, как дольку чего-то слегка жалящего, но сладкого, но с горчинкой – и терпкого до покрытия мурашками всего тела!
Всё вдруг раззуделось – и во рту, который только что несколько раз произнес это «сез-з-зам… сезам-ада-нет… сезам-ам-ам…и нет никакого ада!», и в ямке горла, и ниже – вибранув в грудине, и – прыжком вверх – снова под пальцами, что время от времени надавливали на «page down», и… еще кое-где.
Очень кое жарко где!..
– –
December 9, 2018:
––
Donna Es (10:10 AM):
Привет.
:)
Снова тут подумала – о ревности. Да, не приходится спорить, что ревность – совершенно естественное проявление человечности. У тебя вот – трое девочек нижних. Они друг друга знают определенно – лично, то есть? Ты их знакомил? Или так, догадываются лишь?
Хакс (10:11 АМ):
Нет, не знакомил. И не буду. Пусть так, на голом, хе-хе))), месте догадываются. Ревновать точно
Donna Es (10:15 AM):
А мне кажется, что ревность естественна только для неразвитых особей.
%)
Хakc (10:16 AM):
Вот удивительно от тебя такое слышать, право!
Во-первых, развешивание ярлыков – само по себе… ну, ты понимаешь.
Во-вторых, ревность есть активное проявление инстинкта собственности – одного из базовых инстинктов человека.
Donna Es (10:18 AM):
Типа «моё – не трожь»?
Хakc (10:19 AM):
По-моему, в первую очередь – да.
Donna Es (11:01 AM):
Не знаю… Мне бы хотелось её, ревность эту, изрезать в клочья, куда-нибудь засунуть, запупырить и зафитилить подальше, чтобы вообще не вспоминать о ней ни-ког-да! Ну, разрушает же, на пустейшем месте – одни развалины оставляет, дымящиеся, блин! Но, как ты мне сейчас ответишь: «Сие – не в наших силах». Увы.
Хakc (11:01 AM):
И ах.
Наглая память подкинула ещё один «эпизодец». Давно, очень давно. Верочке было семнадцать. Краснодарский край. Лето. Каникулы после первого курса, перед возвращением и «картошкой», начало августа.
Вечные солнце и море!
Детски-мелкое Азовское с ракушечными разнокалиберными пляжами и… мёртвый, приторно разлагающийся дельфиний ребёнок – метра в полтора длиной, который не смог вернуться в море вместе с отливом, угаснув ночью на мелководье. Она тогда, после слабого притока тошноты, смешанной с жалостью, взяла перочинный ножик у какого-то местного мальчика (собралось много народу – поглазеть), и с каким-то первобытным остервенением попыталась срезать спинной плавник с лаково-черного дельфиньего тела. Нож тыкался словно в камень, но без привычных искр, а с мокрым свистом проскальзывания, не оставляя даже намека на вмятины. Крепость неподвластной человеческому, почти невооружённому, насилию кожи насмешливо отвергала все потуги загорелой девичьей руки. Схватка длилась до пореза ребра ладони. Вериной, ясно. Солнце угнетало затылок. Пресное безводье ракушечника влезало между пальцев упорных ступней. До слёз хотелось пить! Все ушли. Кто-то – со счастьем уловления нескольких выпученноглазых бычков. Гнусаво просигналил старенький «жигуль» одного из местных, что всё равно ехал в их посёлок и мог захватить кого-то с собой. И Верочка, путаясь в обиде неприобретения и сгорая со стыда за свою бессмысленную жестокость, тоже побежала на зов цивилизации, прижав к губам пахнущую мертвечиной ладонь…
В эти абрикосово опадавшие дни, она и познакомилась со странным парнишкой. Местным, но совершенно на остальных местных непохожим. Их ровесник, он почти не купался, сидел на полотенце – прокопчённо-загорелый с выцветшими волосами почти до плеч, – на берегу, с бумажной книжкой (вау!). И просто иногда смотрел на них всех, приезжих и оголтело-каникулярных! Почти всегда молчал. Смутно как-то улыбался, слушая Веры и её подружек с друзьями болтовню, в которой не участвовал. Но как-то раз позвал на домашнюю дегустацию. Большая его семья занималась небольшим виноградарством. Что-то там у них праздновали, и он сказал, что его тоже пригласили. Сказали, что можно – с девушкой. Он выбрал Веру. Она не возражала.