Сто тысяч миль
Шрифт:
Она замолчала. И я тоже молчал, не понимая, что за звери всё это придумали. Как можно было закладывать в голову такие противоречивые установки, что даже при рассказе о них Кларк как будто оправдывалась за идиота-автора? Как можно было так промыть мозги своими ненормальными правилами и протоколами, что она любую симпатию искренне считала извращением? Сколькие из них там, наверху, уничтожали себя мыслями, что с ними что-то не так, если у них возникали абсолютно нормальные для взрослых людей желания? И всё из-за маниакального желания правительства всех контролировать.
— Молчишь. Ты в ужасе, да? — тихо спросила она.
—
— Для тебя это всё очень странно. Я понимаю.
— Понимаешь, потому что сама так думаешь? В свете всего, что тебе привычно, ты, наверное, правда в ужасе уже от наших обычаев? Ведь всё действительно очень… прямо-таки сильно отличается. Пожалуйста, скажи честно. Мне правда интересно.
Немного помолчав, она задумчиво ответила:
— Честно? Ну, поначалу я, конечно, была в глубоком шоке. Кто бы не был? Но потом у меня было много времени всё осмыслить, и сейчас я думаю, что ни у кого из нас не было выбора. Мир сам диктует нам правила. Мы все продукты своей среды, какой бы она ни была. И всё. Я это понимаю. И понимаю, что мира не будет никогда, если мы не примем особенности друг друга.
— Значит, всё-таки не презираешь, как вас учили?
— Презираю я только «Второй Рассвет». И яростно ненавижу их за всё, что они сделали. За то, что они возомнили, будто у них есть право на насилие, право навязывать всем свои отвратные догмы. В вашем же Клане, как я поняла, главенствует свобода. Каждый может сам выбирать, как жить. Даже если это чужаки из другого мира.
— Всё верно, — кивнул я. — У нас не принято никого ни к чему принуждать.
— Тогда и причин для презрения я не вижу. В самостоятельном выборе своей судьбы есть что-то чарующее. Даже заманчивое.
Кларк взглянула кратко, будто подтверждая, что была искренна. Мы на миг встретились взглядами, и я в ту же секунду пожалел, что додумался вообще на неё смотреть. Я думал совсем не о том, о чём должен был. О том, как красиво в её глазах отражалось пламя.
— Ты правда только что сказала, что тебе хоть что-то здесь понравилось?
— Не только это. Есть ещё пару вещей. Например, об экспериментах со взрывчаткой дома я не могла даже мечтать. Ещё закаты и рассветы. Они невероятные. И свежий ветер, и шелест травы, природа, от которой не оторвать глаз. Если бы только не всё остальное…
— Да, — тихо согласился я, — я понимаю.
От неё невозможно был оторвать взгляд. Невозможно было перестать смотреть на изящные черты лица, которые хотелось изучать прикосновениями и поцелуями. Рыжая прядь уже давно выбилась из её причёски и упала на лоб. И теперь это было сильнее меня — удержаться и не потянуться, чтобы заправить её за ухо. Я не смог.
— У тебя тут… — начал было почти шёпотом, но тут же замолчал. Коснулся волос, невесомо скользнул пальцами по виску.
От этого почти случайного касания по пальцам пробежали электрические разряды. Это был совсем невинный жест, но он показался вдруг таким интимным, что в груди что-то замерло, сворачиваясь в тугой ком.
Я тут же опустил руку обратно. Слишком поздно понял, что правда это сделал, ждал, что она вздрогнет или тут же отшатнётся. Я ведь обещал
Наказания не последовало. Кларк только вдруг повторила мой жест, скользнув пальцами по заправленным за ухо волосам и прикрыв веки. Кажется, бессознательно. Потом снова взглянула, и её глаза в который раз показались мне безграничной неведомой вселенной. Пришлось тряхнуть головой, чтобы спало наваждение. Чтобы прояснился разум. Ведь если бы я смотрел на неё ещё на пару ударов сердца дольше, то тогда бы точно нарушил все мыслимые и немыслимые обещания. Сократить расстояние было безумно просто. Но я уже один раз поспешил и облажался. А третьего шанса Небесная определённо мне не даст.
Я едва слышно выдохнул:
— Извини. Ты, наверное, устала. Не буду больше мучить тебя расспросами. Поздно уже.
— Да. Ты прав, — резко отведя взгляд, пробормотала она. Поднялась на ноги. Как-то засуетилась. — Точно. Уже поздно. Я… тогда я пойду. Хорошего дежурства. Ещё раз спасибо.
— Не за что, — бросил я в ответ, всеми силами заставляя себя смотреть на костёр. Не на неё. Не на её удаляющийся силуэт. Иначе бы всё дежурство пялился вслед, воскрешая это в памяти. Воскрешая её взгляд. Едва слышно произнёс напоследок: — Сладких снов.
Интересно, слышала ли она? Оглянулась ли напоследок перед тем, как нырнуть в палатку Эвелин?
Боги. Я был совсем плох. Просто отвратителен. Уже и сам себя не выносил. Во что превратился? Я готов был заботиться о ней даже без всякой надежды на взаимность. Без всякой надежды на что угодно. Потому что просто иначе не мог. Не мог спокойно жить, думать, дышать, если ей было плохо. Разве я не был жалок?
Кларк, может, больше не отшатывалась от моих прикосновений, охотно рассказывала о себе и, возможно, даже начала немного доверять. Но это всё ещё ничего не значило. Пока она решала для себя, кто в принципе может ей нравиться и готова ли она себе это позволить, я только о ней и думал. Бесился, что не могу перестать, и продолжал. Сможет ли она хоть когда-то ответить мне взаимностью? А если сможет, то захочет ли? Вокруг же ещё неустанно мельтешил проклятый Уэллс. Бросал на неё двусмысленные взгляды. Может, даже думал перейти к действиям. И, как справедливо заметила Эвелин, подходил ей намного больше, чем я. Пусть он сильно наломал дров, но она давно его знала. Значит, легче могла ба простить. А я был не лучше, когда полез её целовать под влиянием прежде неизвестного мне спектра чувств. И с тех пор всё становилось только хуже.
Проклятая Эвелин. Пусть наслаждается, раз уж так хотела, зараза.
Как я и думал, до главного торгового пути мы добрались к вечеру следующего дня. Широкая дорога, утрамбованная колёсами телег, улетала по равнине в обе стороны от взгляда. В отличии от кишащих тварями джунглей, по тракту можно было двигаться и ночью. Достаточно было иметь с собой факел или фонарь, чтобы не сбиться с пути. Но задачи охраны Небесных это ничерта не упрощало. Я понятия не имел, патрулируют ли дорогу ублюдки из «Второго Рассвета», а если да, то четверых подозрительных путников они без внимания не оставят. Мы, конечно, будем сражаться, но против двух десятков вчетвером не устоять. Особенно когда на равных с ними биться могли только двое.